Михаил Дынкин

***
Напиши мне письмо на бумаге:
«Скоро встретимся, милый Иов!»
Расскажи мне, как волки в овраге
замышляют поход на Тамбов;
как кричит стимфалийская птица,
нагоняя то страх, то тоску.
Спой мне песню о том, как девица
револьвер приставляет к виску,

потому что жених её – Голем
(я не знаю, чья это вина),
потому что не жить ей за морем,
а за горем не хочет она.
Я услышу губительный выстрел,
загляну своей бездне в глаза.
Я люблю эти песни и письма.
Я пьянею от боли и зла.

Но, бывает, становится тесен
мир, и в запертой клетке его
я боюсь этих писем и песен
и глотаю дрянное вино.
Налакаться бы, но налакаться
не выходит, увы мне и ах.
Говорят, существует лекарство,
победившее злобу и страх.

На столе чёрный хлеб и консервы.
За окном замерзает река.
Древний ясень за дымкою серой
веткой срам прикрывает, пока
курит доктор в помятой карете,
на волшебные трюки горазд.
Уповаю на то, что приедет
и пилюлю заветную даст.

***
Снова ночью ко мне приходила жена.
Говорила, что мало на свете жила,
что устала медведок считать, муравьёв,
и что так себе мужем я был для неё.

Я глаза отводил и смущённо молчал.
Извини, что не справился, что подкачал.
Я на кухне сидел, голова в облаке,
ноги в чёрной земле, сигарета в руке.

Как мне выразить это? Каким языком?
Обнялись мы и вышли с женой на балкон.
Закричала ворона, запахло грозой,
и окурок, дымясь, полетел на газон.

Стало тихо. Катилась над морем луна.
«Что-то много ты куришь», – сказала жена.
Сердце замерло, сжалось в комок ледяной.
«Много, да», – я ответил, прощаясь с женой.

Постоял и пошёл побеждённым борцом
лечь в постель и в подушку зарыться лицом.
И покуда я шёл, убывала луна
и росла за спиной дождевая стена –

дождевая стена за спиной тишины,
отсекавшая мужа от мёртвой жены.

Щелкунчик

«Одна голова – хорошо, а три лучше», –
говорит мне крысиный царь, разрезая головку сыра.
И я отвечаю: «Да». Улыбаюсь, что твой Щелкунчик,
во весь деревянный рот. «Да, – говорю, – спасибо».
(Лишь бы только выбраться невредимым
из кольца грызунов с их пиками и мечами.)
«Ваше Величество, вы бы освободили
девочку с худенькими плечами,
волосами цвета метели, глазами серыми.
Это моя невеста, моя невеста».

«Веруешь ты, Щелкунчик, в крысиного Бога?» – «Верую!»
«Ну и дурак! Да будет тебе известно,
нет никаких богов, а человечья самка
нам не нужна, на своих-то глядеть не в силах.
На вот, лови орех и вали из замка!»
Глядь, а в моей ладони помёт крысиный.

Вздрагивал, пил таблетки, вздыхал, молился.
Бог, как всегда, не слушал, орехи щёлкал.
А по ночам всё снилась мне дева-крыса,
шерсть её цвета вьюги, фата из шёлка.

***
Поручик отбивается от рук.
Поручик или, может, политрук;
попутчик неприятный чрезвычайно.
Куда мы едем, нам не говорят.
Кончается последний звукоряд.
Теперь молчим. Мне нравится молчанье.

Поручику не нравится оно.
В окошке – неба дымчатое дно,
земля, углём начерченная грубо.
А между ними жёлтые леса;
дрожат деревья в майках и трусах,
листва даёт стремительного дуба.

Как отличают мёртвых от живых?
Я изучал язык глухонемых,
зубрил ночами, провалил экзамен...
Проводит пятернёй по волосам
поручик (или может быть, я сам),
попутчик с водянистыми глазами.

Вина, вины, виною, о вине...
Я всех убил на внутренней войне.
«Поручик, ты хоть трупы замечаешь?»
Осклабится: «То был прекрасный блиц.
Чего раскис? Не маленький. Не принц.
Кого кончаем, тех и приручаем».

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.10.2022. Михаил Дынкин