Ф. М. Достоевский - Зимние заметки о летних впечат

Ф. М. Достоевский
Несколько цитат из очерка-фельетона, низложенного автором на основе «вольных путевых записок во время первой 2,5-месячной поездки по (западной) Европе», именованного им:
«Зимние заметки о летних впечатлениях» (1863)

(Глава-1, «Вместо предисловия»)
«Вот уже сколько месяцев толкуете вы мне, друзья мои, чтоб я описал нам поскорее мои заграничные впечатления, не подозревая, что вашей прозьбой вы ставите меня просто в тупик. Что я вам напишу? Что расскажу нового, еще неизвестного, нерассказанного? Кому из всех нас русских (то есть читающих хоть журналы) Европа не известна вдвое лучше, чем Россия? Вдвое я здесь поставил из учтивости, а наверное в десять раз. К тому же кроме сих общих соображений, вы специально знаете, что мне-то особенно нечего рассказывать, а уж тем более в порядке записывать, потому что я сам ничего не видал в порядке, а если что и видел, так не успел разглядеть. Я был в Берлине, в Дрездене, в Висбадене, в Баден-Бадене, в Кельне, в Париже, в Лондоне, в Люцерне, в Женеве, в Генуе, во Флоренции, в Милане, в Венеции, в Вене да еще в иных местах по два раза, и все это, все это я объехал в два с половиной месяца! Да разве можно хоть что-нибудь порядочно разглядеть проехав столько дорог в два с половиной месяца? »

« Что же я вам расскажу? Что изображу? Панораму, перспективу? Что-нибудь с птичего полета? Но, пожалуй, вы же первые скажете мне, что я высоко залетел. Кроме того я считаю себя человеком совестливым, и мне вовсе не хотелось бы лгать, даже и в качестве путешественника. А ведь если я вам начну изображать и описывать хотя бы только одну панораму, то ведь непременно солгу и даже вовсе не по тому, что я путешественник, а так просто потому, что в моих обстоятельствах невозможно не лгать. Рассудите сами: Берлин, например, произвел на меня самое кислое впечатление, и пробыл я в нем всего одни сутки. И я знаю теперь, что я виноват перед Берлином, что я не смею положительно утверждать, будто он производит кислое впечатление. Уж по крайней мере хоть кисло-сладкое, а не просто кислое. А от чего произошла эта пагубная ошибка моя? Решительно от того, что я, больной человек, страдающий печенью, двое суток скакал в чугунке сквозь дождь и туман до Берлина и, приехав в него, не выспавшись, желтый, усталый изломанный, вдруг с первого взгляда заметил, что Берлин до невероятности похож на Петербург. Те же кордонные улицы, те же запахи, те же... (а впрочем, не перечислять же всего того же!) Фу ты, Бог мой, думал я про себя: стоило ж себя двое суток в вагоне ломать, чтоб увидать то же самое, от чего ускакал? Даже липы мне не понравились, а ведь за сохранение их берлинец пожертвует всем из самого дорогого, даже, может быть, своей конституцией; а уж чего дороже берлинцу его конституции? К тому же сами берлинцы, все до единого, смотрели такими немцами, что я, не посягнув даже на фрески Кульбаха (о ужас!), поскорее улизнул в... »

«...питая глубочайшее убеждение в душе, что к немцу надо особенно привыкать и что с непривычки его весьма трудно выносить в массах. »

« «...Ты видишь наш мост, жалкий русский, – ну как ты червь перед нашим мостом и перед всяки немецки человек, потому, что у тебя нет такого моста». Согласитесь сами, что это обидно. Немец, конечно, этого вовсе не говорил, даже, может, и на уме у него этого не было, но ведь это все равно: я так был уверен тогда, что он именно это хочет сказать, что вскипел окончательно. «Черт возьми, – думал я, – мы тоже изобрели самовар... у нас есть журналы... у нас делают офицерские вещи... у нас...» – одним словом, я рассердился и, купив склянку одеколону (от которой уж никак не мог отвертеться /«Одеколонь ou la vie!» -> императив в Кельне/), немедленно ускакал в Париж. »

(Глава-2, «В вагоне»)
«Рассудка француз не имеет, да и иметь почел бы за величайшее для себя несчастье». Эту фразу написал еще в прошлом столетии (т. е. в ХVІІІ – прим. переп.) Фонвизин, и, Боже мой, как, должно быть весело она у него написалась. Бьюсь об заклад, что у него щекотало от удовольствия на сердце, когда он ее сочинял. И кто знает, может быть, все то мы, после Фонвизина, три-четыре поколенья сряду, читали ее не без некоторого наслаждения. Все подобные, отделывающие иностранцев фразы, даже если и теперь встречаются, заключают для нас, русских, что-то неотразимо приятное. Разумеется только в глубокой тайне, даже под час от самих себя в тайне. Тут слышится какое-то мщение за что-то прошедшее и нехорошее. Пожалуй, это чувство и нехороше, но я убежден, что оно существует в каждом из нас. Мы, разумеется, бранимся, если нас в этом подозревают, и при этом вовсе не притворяемся… »

« Бывают минуты, корда даже самая благообразная и даже законная опека не очень-то помогает. О, ради Бога, не считайте, что любить родину – значит ругать иностранцев и что я так именно думаю. Совсем я так не думаю, и не намерен думать, и даже напротив… Жаль, только, что обрясниться-то яснее мне некогда.
А, кстати, не думаете ли вы, что я вместо Парижа в русскую літературу пустился? Критическую статью пишу? Нет, это я только так, от нечемо делать.
По записной книжке приходится, что я тепер сижу в вагоне…»

(Глава-3, « И совершенно лишняя»)
«Это, впрочем, были не размышления, а так, созерцания, произвольные представления, даже мечтания «о том, о сем, а більше ни о чем». Во-первых я заехал в старину и раздумался прежде всего о человеке, сотворившем вышеприведенный афоризм о французском рассудке, так, ни с того ни с сего раздумался, именно по поводу афоризма. Этот человек по своему времени был большой либерал... »

Другие статьи в литературном дневнике:

• 25.03.2020. Ф. М. Достоевский - Зимние заметки о летних впечат