Борис Валентинович Аверин - литературовед, доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы филологического факультета СПбГУ.
«Воспоминания всегда сопряжены с самопознанием, являются необходимым его актом. А память о себе позволяет "воскресить" личность, которая растворяется во множестве, забывает своё прошлое, себя как единое целое»
Вчера я не могла оторваться от лекции Аверина. По его словам (как я их поняла) память это субстанция общая для всех, кто когда то жил или будет жить во вселенной . Мы можем вспомнить не только то, что происходило с нами после рождения, но и то, что было до него.
Может быть ощущение дежавю (уже виденное), которое так часто навещало меня в детстве и есть проблески той памяти, но чем старше я становилась, тем реже появлялось это состояние.
Последний раз я почувствовала его на берегу пруда в Екатерининском парке. Мне все показалось здесь знакомым, и эти осенние, почти голые деревья, и павильон на противоположной стороне пруда, и суетливые утки по его берегам. – все это я уже видела когда – то. Но я точно знаю, что никогда не была здесь, зато именно здесь прошло детство моей бабушки, воспитанницы Екатерининского института благородных девиц.
Аверин говорил, что души наши жили в раю и переход в этот мир переносят болезненно, может поэтому грудные дети так часто беспричинно плачут, а нас иногда охватывает ни чем не объяснимое состояния счастья, может состояние безпричинного счастья это и есть воспоминание о той жизни.
Вот и у меня многие детские воспоминания связанны именно с таким состоянием.
У первого моего воспоминания есть точная дата 12.10.1951, мне чуть больше 2 лет Мы с мамой и бабушкой приехали на похороны маминого брата. Лестница, уходящая высоко вверх, ступеньки, достающие мне почти до пояса.
Мама крепко держит меня за руку и тянет вверх, помогая подниматься. Она открывает дверь, и о чудо! Передо мной стена от пола до потолка уставленная игрушками. Они вольготно разместились на многочисленных полках. Боже мой, сколько игрушек! Целлулоидные куклы с закрывающимися глазами, огромные и совсем маленькие плюшевые медведи, железные машины, деревянные кубики и пирамидки, матрешки и неваляшки. Полосатая юла, запущенная мамой быстро кружится и глухо гудит, но мое двухлетнее воображение поразила желтая, блестящая на солнце, металлическая труба, которая умела громко дудеть.
И вот я стою между лестницей и стеной магазина, дожидаясь маму и бабушку, в руках у меня зажато маленькое счастье, чудесная, громкоголосая труба.
Огромная черная туча, поднимается из-за горизонта. Вот, вот разразится гроза. Я бегу домой и вижу, как меня догоняет полоса дождя, хотя еще вовсю светит солнце. Дождь обогнавший меня, прибивает дорожную пыль, и я вижу, как капельки стукаясь о дорогу поднимают маленькие облачка пыли. Еще секунда и стена дождя накрывает улицу, дома, деревья и меня, но солнце все еще светит и капли блестят и переливаются в его лучах . Где-то уже заворчал гром, а мне ужасно весело и хочется кричать, что я и делаю, приплясывая и утопая босыми ногами в еще не успевшей намокнуть пыли.
-Дождик дождик пуще
Дам тебе гущи.
Где то между 4 и 5 годами.
Осенью 1953 года, мама купила телушку, надеясь с ее помощью преумножить семейный бюджет.
Зима 1953-1954 годов была особенно суровой, поэтому телку пришлось взять домой. Ей отгородили крохотный загон возле печки, а ей хотелось побегать, и она все время взбрыкивала задними ногами. Моя кровать стояла рядом с загоном Ночью, через замерзшие окна пробивался слабый свет луны, и в его неверных лучах я видела силуэт жующей и жалобно вздыхающей Буренки. Пахло сеном и молоком.
Годам к пяти я доросла до самостоятельности и мне позволили выходить на улицу без старших. Рядом с домом был огромный овраг, при строительстве канала оттуда брали песок, а потом местная фабрика пластмассовых изделий устроила там свалку. Прошло время, на краю оврага построили дом и обнесли его высоким забором. За этим забором остались основные сокровища пуговичной фабрики, но мы не теряли надежды.
Лето. Духота. Мы с Женькой с азартом роемся в песке: вот пуговица без дырок, вот кусок сплавленной пластмассы, а вот то, из-за чего мы перерыли гору песка - перламутровая бусина. Если собрать их много и нанизать на нитку получатся жемчужное ожерелье, как у настоящей сказочной принцессы. Я кладу ее в карман сарафана и ложусь на траву. Рядом со мной примостилась Женька. Мы долго смотрим в небо на проплывающие облака. Каждое облако на что-то похоже. Чаще по небу плывут лохматые медведи или курчавые барашки, но иногда мимо проскользнет прекрасная принцесса в бусах из еще не найденных нами бусинок. Жара.
Уже к вечеру я потеряю найденную с таким трудом бусину, и завтра можно начинать жизнь сначала
Мне лет шесть, на мне новое ситцевое платье. Мы с мамой идем домой по улице, где не ездят машины, потому, что их просто нет в нашей деревне
Навстречу идет соседка, молодая, полная, веселая хохлушка и тянет за руку дочку, толстую, вечно недовольную Нинку. Нинка младше меня года на два, толще в два раза, а ростом почти с меня. Наши матери останавливаются, чтобы обменяться последними новостями.
Каждое лето Нинка с мамой на все лето уезжала на Украину к Нинкиной бабушке. Нинка возвращалась еще больше растолстевшая и говорящая на смеси двух языков – украинского и русского. Пообщавшись с ней я, как попугай, начинала вставлять в свою речь украинские словечки, что приводит бабушку в состояние тихого шока. Два из них я помню: хустка - платок, а цибуля - лук.
В те времена улица казалась мне широкой и длиной. Щебечут птицы, надоедливо жужжат мухи, пахнет травой и навозом. Мы стоим у дома дяди Коли, папиного брата, он держит корову и навоз переваливается через забора прямо на улицу. Все дышит спокойствием.
- Смотри, - говорю я Нинке, - у меня юбка солнце клеш, - и в подтверждении этого быстро кручусь. Юбка поднимается, кружится вместе со мной, приобретая форму правильного круга. Покружившись немного я останавливаюсь решая, что Нинка уже достаточно насладилась видом моей юбки . Нинка угрюмо смотрит на меня из -под лобья и вдруг делает шаг мне навстречу и молча кусает меня за нос. Слезы обиды и боли льются по щекам на новое платье.
Недалеко от дома вырыт небольшой пруд, он, как обычно бывает в деревнях, завален всяким ненужным хламом, который впрочем, не мешает жить там огромному количеству живности, от жуков плавунцов до небольшой рыбешки.
Я сидела на берегу пруда часами, наблюдая жизнь водоплавающих. В руки эту живность я не брала, да и вообще старалась в воду их не опускать. Родители, боявшиеся, как бы я не свалилась в пруд, упорно распускали слух, что от общения с лягушками появляются бородавки. Меня же, как раз больше всего интересовали головастики, превращающиеся из маленьких, черных рыбок в лягушек, постепенно теряя хвосты и обрастая лапками.
Мне лет пять, может шесть, мы с отцом идем по дороге вдоль пруда. Он, уже в какой раз, рассказывает мне одно и тоже стихотворение:
«Ехал Грека через реку,
Видит Грека в реке рак,
Сунул Грека руку в реку
Рак за руку Грека ЦАП»
При слове «цап» он повышает голос, вытаращивает глаза и делет вид, что хочет столкнуть меня в пруд, где сидит злой, огромный рак, который обидел неизвестного мне Греку, а уж меня точно съест.
Я совсем не боюсь и отчаянно хохочу.
Одно из самых ранних и самых длинных воспоминаний. Солнечно, но прохладно. Я сижу на корточках возле сарая. На мне клетчатое драповое пальтишко. Передо мной рассыпана куча блестящих мелких предметов: гвоздики, шайбочки, винтики, еще какие – то штучки, название которых я еще не знаю. Рядом, что-то мастерит отец.
- Папа я гвоздик проглотила, - говорю я отцу, и вижу его испуганные глаза. Потом я сижу на коленях у мамы в кабине большой грузовой машины, видимо, это МАЗ на котором работал отец. Темнеет. Фары освещают дорогу, по краям которой непроглядная тьма, мне немного страшно, и немного весело. Я специально подпрыгиваю у мамы на коленях, когда машину подбрасывает на ухабистой дороге и смеюсь. Ночь, одноэтажный дом с крестом над входом, за дверью тихо, тепло и гулко. Меня раздевают и запихивают в тесную металлическую кабинку. Мама стоит рядом и придерживает меня между двумя холодными железками. Длинный, худой дядька в белом халате показывает ей черный снимок и говорит, что я проглотила пуговицу, и она завтра или послезавтра обязательно выйдет сама.
Мне года три может четыре.
Столько песка и солнца не было во дворе нашего дома, а здесь, вокруг барака, ни одного дерева, только песок. Здесь даже трава не растет. И забора нет, только низенькая скамеечка у стены барака, даже не скамеечка, а просто доска на ножках. Зато сколько песка, он такой горячий, что обжигает голые пятки и такой сухой, что из него не получаются куличи, он приятный на ощупь и скользит просыпаясь между пальцами, как вода. С ним можно играть в магазин и варить из него вкусные игрушечные обеды. Все было бы замечательно, если бы не существо стоящее рядом со мной и покачивающееся на тонких кривеньких ножках. Оно одето в трусы и майку, еле прикрывающую раздутый живот. У него бритая, круглая, как арбуз, голова. Все лицо его, покрыто коростой, а из ушей течет что-то желтое. Бабушка объясняет мне, что у ребенка золотуха, болезнь, возникающая от плохого питания и ухода, и добавляет, а еще она бывает у детей не пьющих рыбий жир. Это был хитрый педагогический прием. Рыбий жир - наказанье для детей моего поколения. Его заливали в нас насильно, и только обещание выдать в награду конфету, помогало разжать стиснутые зубы. Я прекрасно помню, как бабушка двумя пальцами левой руки зажимает мне нос, а правой держит наготове десертную ложку с посыпанным солью рыбьим жиром, а рядом на столе всегда лежит конфета или кусочек сахара.
Нет, у меня конечно нет воспоминаний о жизни до рождения, но мне до сих пор сняттся сны в которых я попадаю в никогда не виданные наяву места, и это вселяет надежду.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
