Тряхнуло -- посыпались сверху звезды, как спелые груши. Опустел небесный свод, стал как осеннее желтое поле: только ветер над желтой щетиной гудит неуютно, и на краю, на дальней дороге, медленно ползут два черных человека-козявки. Так ползли в пустом небе солнце и месяц, черные, как бархатные ризы на службе в Великий Пяток: черные, чтоб светлее сияло Воскресение.
Тут-то и попер по земле Хряпало. Ступни медвежачьи, култыхается, то на правую ногу, то на левую. Мертвая голова вепря -- белая, зажмуренная, лысая: только сзади прямые патлы, как у странника, до плеч. И на брюхе -- лицо, вроде человечьего, с зажмуренными глазами, а самое где пуп у людей -- разинается пасть.
В поле под озимое орал дед Кочетыг. Штаны пестрядинные, рубаха посконная, волосы веревочкой подвязаны, чтобы в глаза не лезли. Глянет в небо дед: жуть. А пахать все равно надо. Такое уж дело.
И сзади Хряпало наперся на деда: глаза у Хряпалы только так, для порядку, а разожмурить не может, по чем ни по-падя прет.
-- Ты кто такой? -- деду говорит; где пуп у людей -- разинул Хряпало пасть -- брюхом говорит. -- Ты чего на моей дороге? -- другую пасть раззявил, вепрячью, -- хряп: одни дедовы лапти наружи.
Еле-еле слыхать, будто из-под земли, дедов голос:
-- А хлеб как же? Хлеба не будет...
А Хряпало -- брюхом:
-- А мне наплевать... -- только и видели деда.
На просеке девчушка Оленка цветы собирала -- первые колокольцы весенние. Мелькают босые ноги, белые между колокольцев, и сама, как золотой колоколец, заливается: про свекровь-матушку, про лиха мужа, -- за сердце берет.
Споткнулся Хряпало на Оленку:
-- Ты чего на дороге? -- хряп: одни пятки босые забились белые.
Из глуби только и успела крикнуть Оленка:
-- А песня...
-- А мне наплевать, -- пробрюхал Хряпало и последнее заглотил -- белые пятки.
Где ни пройдет Хряпало -- пусто, и только сзади него останется -- помет сугробами.
Так бы и перевелась людь на земле, да нашелся тут человек, офеня, и фамилия у него какая-то обыкновенная, не то Петров, не то Сидоров, и ничего особенного, а просто сметливый, ярославский.
Приметил офеня: не оборачивается Хряпало, все прямо прет, невозможно ему оборачиваться.
И с ухмылочкой ярославской поплелся офеня тихонько за Хряпалой. Не больно оно сладко, конечно: не продохнуть по колена в сугробах этих самых, да зато -- верное дело.
За ярославским офеней и другие смекнули: глядь, уж за Хряпалой -- чисто крестный ход, гужом идут. Разве только дураки какие, вовсе петые, не спопашились за спину Хряпа-лову от Хряпалы спрятаться.
Петых дураков Хряпало живо докончил и без пропитания околел, конечно. А ярославский народ зажил припеваючи и Господа Бога благодарил: жирная земля стала, плодородная от помета, урожай будет хороший.
1920
ЧЕТВЕРГ
Жили в лесу два брата: большенький и меньшенький. Большенький -- неграмотный был, а меньшенький -- книгочей. И близко Пасхи заспорили между себя. Большенький говорит:
-- Светлое Воскресенье, разговляться надо.
А меньшенький в календарь поглядел.
-- Четверг еще, -- говорит.
Большенький ничего малый, а только нравный очень, за-воротень, слова поперек не молви. Осерчал большенький -- с топором полез:
-- Так не станешь разговляться? Четверг, говоришь?
-- Не стану. Четверг.
-- Четверг, такой-сякой? -- зарубил меньшенького большенький топором -- и под лавку.
Вытопил печку, разговелся большенький чем Бог послал, под святыми сел -- доволен. А за теплой печкой -- вдруг сверчок:
-- Чтверг-чтверг. Чтверг-чтверг.
Осерчал большенький, под печку полез -- за сверчком. Лазил-лазил, вылез в сопухе весь, страшный, черный: изловил сверчка и топором зарубил. Упарился, окошко открыл, сел под святыми, доволен: ну, теперь кончено.
А под окошком -- откуда ни возьмись -- воробьи:
-- Четверг, четверг, четверг!
Осерчал большенький еще пуще, погнал с топором за воробьями. Уж он гонялся-гонялся, какие улетели, каких порубил воробьев.
Ну, слава Богу: зарубил слово проклятое: четверг. Инда топор затупился.
Стал топор точить, -- а топор об камень:
-- Четверг. Четверг. Четверг.
Ну, уж коли и топор про четверг -- дело дрянь. Топор обземь, в кусты забился, так до Светлого Воскресенья большенький и пролежал.
В Светлое Воскресенье -- меньшенький брат воскрес, конечно. Из-под лавки вылез -- да и говорит старшему:
-- Будет, вставай. Вздумал, дурак: слово зарубить. Ну уж ладно: давай похристосуемся.
1917
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
