Работа над рассказом. Бешиха.
Бешиха. Рассказ-быль. 31. 01. 2023
Из цикла рассказов "Чудеса без чудес".
Как часто приходится слышать от людей скептические
восклицания:
— Да какие там чудеса Божьи! Да нет никаких чудес!
Да не верю я! Бывают просто совпадения и не более того!
Но я всегда думала иначе. И в том, что на свете происходят
удивительные вещи, никак не объяснимые простым совпадением,
никогда не сомневалась, и, вполне вероятно, фундаментом
моей крепкой веры оказалось невероятное событие, о котором
мне хочется сейчас рассказать читателю.
Случилось это в пятидесятые годы прошлого столетия,
в безбожное послевоенное время, когда люди только-только
стали вновь обращаться к Богу, хлебнув горя в Великой
Отечественной войне. Мне тогда было всего лет пять или чуть
побольше, но случай тот так врезался в мою память, словно
это произошло вчера. К тому же в нашей семье частенько
нет-нет да и вспоминалось пережитое, освежая мои детские
воспоминания...
Она лежала, раскинув руки на подушке, отбросив одеяло
в сторону, и ежеминутно стонала. Высокая температура, около
сорока градусов, держалась в теле десятилетней девчушки уже
около недели, сжигая остатки всех её жизненных сил. Лицо
Неллички (так звали мою больную старшую сестру) было
покрыто багрово-красной вспухшей коркой, сквозь трещинки
которой местами сочилась светлая жидкость. Глаза сестры
были закрыты веками, усеянными синюшными мелкими волдырями.
Губы, потрескавшиеся и обмётанные коричневой запёкшейся
плёнкой, непрерывно что-то шептали в бреду... Картина
была ужасающей. Мама плакала. Она, опытный и умелый врач,
ничего не могла сделать: Нелли становилось хуже и хуже;
не помогали никакие уколы, лекарства и процедуры. Если
температура и спадала, то всего лишь на малое время.
Лицо сестры отекало больше и больше и походило на красный
безобразный цветок, устрашающий меня своей уродливостью.
Особенно мне запомнился один из вечеров, когда мама была
в панике и, закрывшись в другой комнате, металась, то
заламывая руки, то обхватывая ими свою голову, прерывающимся
от рыдания голосом без конца повторяла одно и то же:
— Что же мне делать? Что же мне делать? Что же мне теперь
делать?
Помню, как в тот день отец долго убеждал её в чём-то,
говоря с ней. Долетали обрывки его фраз:
— Ничего больше не делай... Нет, на всё воля Божья!
Доверься мне. Потом он решительно сказал:
— Закройте дверь на крючок. Никому пока не открывать!
Оставьте меня одного с дочкой.
В то время люди были очень общительны и дружны, и соседи
запросто, без особых приглашений, могли входить друг другу
или в гости, или за какой-либо мелочью.
Папка (так мы с сёстрами звали отца), не торопясь и думая
о чём-то своём, взял образ Господень, лампаду, свечи,
молитвослов и, достав из запретной для меня шкатулочки
какой-то розовый лоскуток (позже я узнала, что это был
кусочек ткани, освящённый на мощах святого великомученика
Пантелиимона-целителя), пузырёк со святым маслом и маленькую
кисточку, расположил всё это на небольшом столике, стоявшем
у кровати сестры... Все ушли в другие комнаты. Мама стала
управляться на кухне, чтобы приготовить ужин, а я, как самая
маленькая и незаметная, притаилась тихонько у косяка двери,
наблюдая за отцом. На меня никто не обращал внимания, и я
смотрела с нескрываемым любопытством и страхом за таинственным
священнодействием отца, прикрывшись шторой.
Конечно, тогда я не понимала, что он делал, и только много
позже осознала, что он готовился к святому соборованию над
больной. Если бы случай с болезнью, в народе называемой
"бешихой", "бышихой", то есть "рожей", приключившейся с
сестрой, произошёл в то время, когда работали храмы, отец,
ранее церковный, глубоко верующий человек, пригласил бы
священника. Но, как известно, тогда церкви были разорены
или разрушены; одни священники казнены в годы гражданской
войны, другие сосланы в Сибирь, и, хотя страшные годы ВОВ
вернули в души большинства людей веру в Бога, найти батюшку
для проведения этого таинства было просто невозможно.
Но вернёмся к тому месту, где я рассказывала о том, что
отец решился сам на соборование.
Поудобнее приподняв сестру на подушке и поправив одеяло,
он, троеперстно перекрестившись, зажёг лампаду и свечи.
Поставил перед собой икону и, раскрыв молитвослов, положил
его на столик; взял пузырёк со святым маслом, отвинтил
колпачок... Обратив свой взор к образу Иисуса Христа,
отец чуть дрожащим от волнения голосом произнёс:
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!
Затем, снова перекрестившись, начал читать молитву "Отче наш".
В то же самое время, обмакнув кисточку в масло, он осторожно
начал смазывать ею лоб сестры, бордово-синюшные щёки и веки,
шею, а затем и запястья рук с обеих сторон.
Та, почти не шевелясь, дыша тяжело и прерывисто, послушно и
тихо лежала, слегка вздрагивая от лёгких прикосновений.
Приоткрыв глаза, она наблюдала за папкой и его движениями
через узкие щелочки отёкших век...
Отец продолжал молиться, но теперь он уже читал длинные и
непонятные молитвы, всякий раз крестясь и так же смазывая
святым бальзамом лицо, грудь и руки сестры.
Ясно светился фитилёк лампадки, чуть слышно потрескивала
свеча... Лицо Нелли блестело от масла, искажённое болезнью
до неузнаваемости; густые тёмно-каштановые волосы потеряли
свою красоту и спутанными длинными прядями лежали на подушке.
Мне было жаль своей старшей сестры; забылись все ссоры и
обиды; того не осознавая, моё существо участвовало в этом
таинстве. Для меня, маленькой крохи, следившей за происходящим,
во всём этом было и болезненное, и нечто волшебно-сказочное,
и таинственное...
Отец закончил своё священнодействие и, промокнув капельки
масла, стекающие на одеяло с подбородка сестры святым
лоскутком ткани, прочёл заключительную молитву. Затем,
сложив в шкатулку принесённые предметы, затушил лампаду и
свечу. Постояв молча некоторое время возле сестры и встав
перед иконой, горячо произнёс:
— Слава в Вышних Богу — в человецех благоволение!
Слава Тебе, Боже наш! Слава Тебе!
Спустя какую-то минуту уже совсем тихим голосом, в котором
были и мольба, и слёзы, попросил:
— Господи, помоги нам: ничего без Тебя не можем, вся наша
надежда только на Твою милость...
За окном уже стояла ночь. Дыхание сестры стало немного
ровнее и спокойнее. Она уснула. Отец в глубоком молчании
вышел из комнаты. А я всё ещё стояла и смотрела на неё.
Теперь трудно сказать, о чём я тогда думала, но чувство,
светлое и глубокое, чувство, преисполненное благодатью и
наступившим покоем от всего происходящего, помню и поныне.
Впервые за последнюю неделю ночь оказалась спокойной: стонов
и вскриков сестры не было слышно, и никто не просыпался...
Наутро, когда я забежала в спальню к Нелличке, она встретила
меня слабой, но весёлой улыбкой. Протянув ко мне руку и
потрепав мою белокурую головку в кудряшках, спросила:
— Галь, а ты мои куклы причёсывала, пока я болела?
Опухоль на лице сестры неожиданным образом опала, исчез бордовый
цвет, и только запёкшиеся ранки и корочки держались ещё некоторое
время... Мама теперь плакала, но от радости. А папка в волнении
ходил по дому, радовался, благодаря Бога, и восклицал время от
времени:
— Чудны дела Твои, Господи!
Ещё редактирую...
Другие статьи в литературном дневнике:
