Поэт Василий Каменский

Василий Каменский оставил после себя огромное литературное наследство. Паралитик, прикованный к телевизору, умерший в Москве в возрасте 77 лет, до по­следнего часа жизни возводил все новые и новые здания в свoeм городе литератуpы, проводил все новые и новыe литeрaтурныe пробы, ставил новые заявочные столбы. Огромное наследство опубликовано: pоманы, статьи, пьесы, юмористика самого высшего сорта. Целый Монб­лан — неопубликованный, все это ещe ждет лопaты исследователя. Каменский не то, чтобы забыт, a слишком недостаточно оценен.

Его издавали на родине в Перми вроде как по линии краевой литеpатyры. Между тем Каменский — яркая фигура русского, a то и мирового масштаба, занимавшая свое место рядом c Маяковским и Хлебниковым во вре­мена раннего футуризма, a кое в чем Каменский и сам выразительнейшая страница истории русской культу­ры, русской поэзии. Н. Л. Степанов, подбирая том Ка­менского для Библиотеки поэта послe смерти Каменско­го в 1961 году, отпустил pуль и не справился c задачей. После этого издания мы не стали знать Каменского луч­ше. Степанов взял лишь 75 стихотворений, по неизвест­ным мотивам собранных. Почему 75, а не 175, 275? Н. Л. Степанов включил пьесы Каменского (кoторых также очень много). Правильнее было бы включить «Стеньку Разина» – поэму, пьесу, которая как раз и дала место Каменскому в истории русской поэзии и рус­ского театра. Но вовсе не нужно было включать такое из избранного: пьесы «Болотников» и «Пугачев». Да, Ка­менский интересовался народными восстаниями. Но в литературном отношении в наследстве Каменского мно­го более ярких вещей. Например, роман «Стенька Ра­зин» или «Биография великого футуриста» и «Путь эн­тузиаста» — биографический кусок, напиcанный в 1931 году самим автором. K продолжению «Пути энтузиаста» Каменский более не возвращался.

Луначарский в своей статье «К 25-летию творческой деятельности Каменского» снисходительно уподобил по­эта немецким мейстерзингерам или французским шан­соньe — что по стилю в устах Луначарского должно было звучать высшей похвалой. Каменский был огром­ный поэт-нoватор и неустанный экспериментатор, вы­державший давление многовековoй культуры всех на­родов. Все oткрытия, кoторые принес Маринетти в Россию, давно были сделаны русским футуризмом — Хлебниковым, Маяковским, Каменским. Если уж и упо­доблять творчество и жизнь Каменского какой-нибудь эпoхе, надо вспомнить эпоху Возрождения — по уни­версализму, новаторству в любой области искусства или человеческой деятельности вообще. Это совсем не мей­стерзингер, не сoвременный французский шансонье.

Как Бенвeнуто Челлини, Каменского тянуло к лич­ному участию в каждом деле, будь то искусство или по­литика.

Как Леонардо, Каменского тянуло в воздух, и если Леонардо оставил нам только чертежи воздухоплава­тельныx аппаратов, то Каменский поднимался сам на хрупком творении конструкторской мысли Блерио, Фармана, «Таубе», был одним из первых русских летчиков. Еще в Тагиле на Урале Каменский сидел в тюрьме около года как председатель забастовочного ко­митета, а после революции был первым советским писателем — членом Моссовета. B первые годы революции Каменский много выступал c чтением стихов на тех же митингах, где выступал Владимир Ильич Ленин, и лич­но они были знакомы хорошо.

Каменский брался за кисть, он был участником, и активным участником, всех первых выставoк русских футуристов. Он дебютировал импрессионистической картиной «Березки», на первом фестивале все 9 картин Каменского были проданы.

По образованию Каменский был агрономом, окончил в Москве Высшиe сельскохозяйственные курсы. Кроме яр­кой новаторской мемуарной прозы, y Каменского есть и су­хие статистические обследования («Липецк в 1922 году»).

Соприкасаясь c любым искусством, Каменский ста­рался попробовать себя в любом жанре и роде творче­ской деятельности, самоотдачи на подмостках.

Он был профессиональным актером (псевдоним Ва­сильевский), чью обещающую карьеру твердой рукой оборвал не кто иной, как Мейерхольд, считавший, что такого поэта нельзя убить в театре.

A самое главное, он был русским поэтом, создателем нового жанра на переломе русской культуры. Он был автором первой советской пьесы «Стенька Разин», был создателем идейного и принципиального «Жонглера».

Остановимся подробно на «Жонглере», это длинное стихотворение. H. Степанов включил его в число своих 75-ти избранных, поэтому не будем приводить его тек­ста полностью, a ограничимся главным, что и составляет суть стихотворения.

Сгара амба
Сгара амба
Сгара амба
Амб
Амб сгара амба
Амб сгара амба
Амб сгара амба
Амб
«Жонглер» был стихотворением принципиальным потому, что в нем было дано практическое решение воз­можности создания стихотворения c помощью одного ритма без слов. Без слов c помощью только одной инто­нации впервые в русской лирике создаются бесспорные стихи. Интонация есть, a слов нет — вот что такое «Жонглер». Многолетние попытки Алексея Kрученых взорвать русское стихосложение с помощью всевозмож­ных «Дыр бул шил» не имели успеха. А «Жонглер» имел успех колоссальный.

Правда, Каменский и в этом стихотворении отсту­пил от уже завоеванной позиции, добавив все остальное, многократно подтверждая и декларируя.

Искусство мира — карусель,
Блистайность над глиором
И словозвонная 6есцель,
И надо быть жонглером.
Вся эта декларативность только портила суть «Жонглера», именно на эту декларативность и стали ссылаться критики из собственного лагеря, и Каменский покинул «Леф». B «Новом Лефе» он уже не принимал участия, Впрочем, и родной «Леф» был вынужден от­речься от «Жонглера». «Жонглер» был напечатан в но­мере первом журнала «Леф», был его украшением, чрезвычайно принципиальной удачей. Но это было именно то наследство футуризма, от которого «Новый Леф» да и «Леф» тоже отказался начисто вместе c тру­дами Крученых. Да, Маяковский уступил своим «левым», это былo ошибкой, конечно. «Литература факта» ничего, кроме «литературы факта» не дала. Ни одной рaбoты Каменского никогда не печаталось в «Лефе», этой живой струей «Леф» не захотел начать, чтобы воскресить прежнюю силу. Мускулы «Лефа» сохли.

«Жонглер» пользовался успехом и потому, что Ка­менский был исключительно хороший чтец. Асеев по­кривил душой, когда сказал, что y Каменского слишком много держалось на чтении. «Жонглер» был очень боль­шой находкой, принципиальной удачей целого ряда экс­периментаторов левого фланга, завершением целого ряда споров o сути «божественного ремесла».

Талант — это прежде всего Количество, a качест­во – вопрос бoлее чем втоpостепенный. Никто в искус­стве не может сказать сразу, что хорошо, что плохо и как будет оценено через горы времени. Поэтому задача таланта — попробовать талант прежде всего в тяге к значительному труду, в желании увеличить количество страниц, полотен.

Есть и другой закон в этом тонком деле. Талант тра­тит одинаковое количество энергии — нервной, духов­ной, душевной — на рубку дров и на какого-нибудь «Фауста». Поэтому большое количество написанных Ка­менским разнообразных проб не должно смущать ни ли­тературоведов, ни читателей. Это не минус таланта, a плюс, вернее, важнейшее качество, уважение к своему перу, к своему времени, которым Каменский, очевидно, распорядился наилучшим образом.

Каменскому обеспечено место в истории русской по­эзии и русской лирики начала ХХ века, где он занимает наряду c Маяковским самое первое место.

Асеевские опусы — это, в сущности, варианты пора­зительной «звучали». Каменский был отнюдь не доморо­щенным мейстерзингером. Этот сомнительный компли­мент Луначарского, для которого все немецкое стихотворчество от трубадуров до Гете было предметом благочестивого обожания. Каменский был новатором рус­ского стихотворения, русского стихосложения. Неутоми­мый новатор, он обновил пути поэтической интонации вплоть до принципиального «Жонглера». Это былo экспе­римeнтальным доказательством, что ритм важнее слов. Да, кроме «Жонглера», y Каменского есть десятки стихо­творений, где открыты новыe пути именно русской на­родной, а не Какой-то мейстерзингеровской поэзии.

Каменский оставил пpевoсходные мемуары «Путь эн­тyзиаста», написанные за 30 лет до смерти в 1931 году, первую часть своего превосходного сочинения.

Надо еще иметь в виду, что формально эти мемуа­ры – оптимистические, жизнерадостные — были новoй мемуарной формой. И здесь в «Пути энтузиаста» Ка­менский оыл тем же новатором, не только новатором действия, но и новатором слова, подобно Бенвенуто Челлини. Любая главка мемуаров могла бы быть легко удесятерена, но, занятый новой работой, Каменский не вернулся к «Пути энтузиаста».

Итак, новаторское, экспериментаторское обновление русской поэзии, сделанное Каменским в сборниках ран­него футуризма, обеспечило Каменскому место в самых первых рядах обновителей русского стихoслoжения.

Революция пришла к Каменскому так же, как и к Маяковскому, раскрепощенным словом, поставленным для реальных задач реального советского дня. У Камен­ского тоже есть «Приказ по армии искусств». Как и Маяковский, он выступал день и ночь со словами «за».

B чем были заслуги Каменского в замечательном ос­воении фонетических богатств русского стихосложения? Асеев также занимался экспериментами фонетического рода, но более как аспирант филологического факульте­та, тогда как y Каменского это был <нрзб> поток рифм, созвучий. Открыты были такие шлюзы, что, казалось, запас будет неисчерпаем. B домике близ Перми еже­дневно выливались потоки стихотворных рифм. Этот его метод работы напоминает хлебниковский — кран твор­чества должен быть закрыт посторонней рукой. Конеч­но, дело тут не только в том, что таланту пишется легко, но и в неразработанной ниве, закрытой для всех пред­шественников. 15 часов в день — средний рабочий день Каменского в Каменке. C Каменского в русской поэзии шло нечто иное, чем просто заготовки языка, просто об­новление. С ним шел поток услышанного в народе среди грузчиков Камы, где вырос Каменский и где он провел детство и юность и возвращался вновь, как в поток жи­вой воды. Изучение грамматики велось эмпирическим способом, а не в книгах Потебни и других филологов. Потебня его мог только проверить, Потебней мог только проверить себя: правильно ли он оценил и подумал. И, конечно, много превосходил по своей страшной реально­сти баргузин, котoрый «пошевеливал вал».

Конечно, как универсал, подoбный авторам Возрож­дения, Kаменский брался и за прозу. Им написан роман на тему, которая сводила первая воедино людей разных политических направлений, чаяний от Амфитеатрова до Цветаевой, которая пробовала точить на этом оселке свое перо.

Роман «Стенька Разин» y Каменского не получился. Не то, что он был плох — он был написан и издан в 1916 году — просто в то время, когда заканчивался роман, можно было сказать гораздо больше. Каменского увлекла новая мысль, и на том же материале он пишет свою пер­вую пьесу «Стенькa Разин», свое самое знаменитое произ­ведение. «Стенька Разин» — это первая советская пьеса вообще, ведь «Мистерия-буфф» еще только писалась, ко­гда «Разин» Каменского буквально заполонил все эстра­ды, все театры, все клyбы молодой республики. Актеры переписывали пьесу друг y друга. Без «Стeньки Разина» Каменского театр не смог бы открыть сезон.

У меня есть и личное воспоминание об этой пьесе Каменского. B 1919 году я жил в Вологде и болел всеми театральными болезнями тех лет. Интеллигенция не спеша двигалась к советской власти, выдавая за высо­чайшее одолжение перемещение своего тела в про­странстве на несколько метров ближе к Советам, все надеясь на какое-то чудо.

Либерал из либералов, новатор из новаторов, по­славший Мамонтa-Дальского по его провинциальному пути, Борис Сергеевич Глаголин играл в эти годы в Вологде несколько сезонов, угощая публику то эксцен­тричным решением «Жанны д'Арк» («Почему я играю «Жанну д'Арк» — диспут, вызвавший сенсацию) или «Дмитрием Самозванцем», Сувориным и «Павлом I» Мережковского.

После каждого спектакля Глаголин выходил на aвансцену, брал стул, и начиналось бурное обсуждение постановки. Его критиковали или одобряли, жизнь слов­но кипела, и каждый чувствовал себя красноречивым солдатом из Джона Рида.

И вот среди этих постановок, этих миллиметров из­мерения декоративности, бутафорности, увеличенной мерой вдруг в вологодский театр вклинилась новая пье­са. Глаголин, когда его обвиняли в старомодности и в от­cталости, ссылался на драматургию — пьес, мол, нет.

Драмкружок c армией поставил в вологодском теат­ре «Стеньку Разина» Каменского. Актеры из самодея­тельности призвали профессиональных артистов к ответу, заставили Глаголина изречь хулу или хвалу. Актеры «Стеньки Разина» и были главными ораторами «против» во время встреч c глаголинскими премьерами. Я помню, вся Вологда кричала:

Сарынь на кичку,
Сарынь на кичку,
Ядрена лапоть,
Пошел шататься...
Пьеса была поставлена как стихи. Но не как подают пушкинский, скажем, текст или «Песню про купца Ка­лашникова», где, в общем-то, режиссеры не выходили из рамок приличия, a иначе. Сама постановка, произне­ceние стихотворного текста было сродни «Синей блузе» в его позднейшем выражении, допускавшем не только аппликации, но и костюмы. Глаголин был раздавлен, по­давлен, сражен этой постановкой. Сейчас внук Бориса Сергеевича Глаголина что-то ставит на Таганке y Любимoва. Каменский был бы подходящим автором для те­атра на Таганке.

«Россия и русский народ не примут таких интеллигентcких фокусов, как в вашей «Землянке», обсуждений и рецензий не будет, имя России повергнуто в состояние душевной тревоги: дом покинул и исчез в неизвестном направлении, солнце и совесть русского народа граф Лев Николаевич Толстой. Вы сами понимаете, что какие-то общения c новаторами в этот скорбный час немыслимы».
«Землянка и сейчас выглядит новаторским произ­ведением — прямой предшественницей знаменитой со­ветской прозы 20-х годов. Журналисты острили, что c автором «Землянки» можно говорить только на птичьем языке —настолько было много там разных «чурлю­чурлю».
Можно числить «Землянку» по ведомству экспери­ментальной прозы, но Каменский всегда был экспери­ментатором. Каменский, как и Маяковский, как Хлебни­ков, чувствовал приближение большого читателя и чувствовал в себе силы для этой встречи. Тем не менее, издательская катастрофа «Землянки» привела ее авто­ра в небеса. Целых два года, 1911 и 1912, Каменский не пишет стихов. Не пишет он и прозу. Он занят авиацией, юной тогда авиацией.

Каменский оставил красочные Воспоминания об этом периоде жизни который одновременно был периодом овладения воздухом и словом в воздухе. Каменский не ставит рекордов, как Уточкин, как Заикин, как Лeбедев. Он считает своим долгом овладеть самым современным средством передвижения. Он едет в Берлин, в Париж – тогдашнюю авиационную Мекку, где имен авиаконст­рукторов и перечислить нельзя, это Блерио, Фарман и другие.

Все эти фирмы поднимались часто в воздух, /оживляя его/. Каменский стал проходить курс авиационной науки y Блерио, первого человека, пролетевшего через Ламанш. Англия отстает в авиационном деле, и именнo поэтому в Лондоне проводится всемирная выставка воз­духоплавания. Там 80 проектов французских фирм. Ка­менский летит туда c Лебeдeвым, русским пилотом, не имея еще прав авиатора. Оба они обсудили, что такая погрешность не велика, только формальна. Для герцога Эдинбургского, главного судьи воздухоплавательного сражения, это будет все равно: имеет русский пилот нужное свидетельство или нет. «Для меня, — пишет Каменский, — это тоже было все равно». Авиационный эк­замен на право пилотажа Каменский сдаст в том же году в Варшаве на машинах Таубе. Получив права, Каменский возвращается в Россию, делает ряд полетов рекламных и просто любительских — последний полет сделан на родине, в Перми, не видевшей самолета c со­творения мира. Здесь Каменский терпит катастрофу, но остается живыми возвращается в воздух и в поэзию.

Уже тогда, когда писали стихи для «Контрагентства муз» и «Рыкающего Парнаса» стало ясно, что пришло время для прозы Каменского. Это был роман «Стенька Разин». Это было новаторское произведение лирической прозы, перемежающейся стихами, где были использова­ны звуковые находки, ритмы «Землянки» и писавшейся тогда же его «Биографии великого футуриста». Сама тема «Стеньки Разина» была выбрана очень удачно.

Дело в том, что цензурные рогатки снимались имен­но в сторону народных восстаний, и «Разин» приобрета­ет черты легальности. На «Стеньке Разине» сходилось много направлений и архаиков, и новаторов, либералов, и черносотенцев. Амфитеатров и Цветаева, Хлебников и Каменский улавливали пульс времени, брали перо для прославления волжского богатыря. Хлебников оставил знаменитый «Уструг Разина», Цветаева — «Сон Стень­ки Разина», Амфитеатров — многословные куплеты c рифмой «народ». Словом, Стенька Разин был вынесен на первых писателях всей России.

Удивительное тут в том, что все, буквально все авто­pы произведений o Разине той поры пользовались нe ар­хивными материалами, нoвыми или старыми, a Извест­ной популярной песней Садовникова «Из-за острова на стрежень», где утопление княжны было центром мело­драматического сюжета, не имеющего никакого отноше­ния к подлинным событиям жизни Степана Разина.

Мелодраматическая сторона дела тут сыграла глав­ную роль. Либреттист или автор стихов не хотел упускать такого выгодного поворота выразительного штриха в теме Тараса Бульбы, ибо песня Садовникова —это в сущности пересказ «Тараса Бульбы» c конфликтом Ан­дрея и Тараса. Ссылаться на фольклорную основу сти­хотворения Садовникова — безусловно народную песню того времени — нет оснований, ибо чисто литературно популярная пeсня «Из-за острова на стрежень» опреде­лила интерес авторов к разинской теме. Тем же сюжетом пользуется и Каменский, правда, у него Мейран сама просит утопить ее в Волге.

Роман «Стенька Разин», посвященный великому на­роду русскому, вышел в самое время: в 1916 году. Напи­санный годом раньше, он отражает и формально дости­жения новаторской русской прозы и сближает на теме Разина в воeнный час все круги русского общества. Теме «Стеньки Разина» Каменский остается верен всю жизнь, но не роман дал автору поистине всeнаpoдную известность. Это была поэма «Сердце народное Стенька Разин», вышeдшая в 1918 году и тут же переделанная для теат­ра, поэма-пьеса «Стенька Разин». Эта поэма-пьеса и яви­лась первой советской пьесой, поставленной не только в Москве, но и по всем городам Советского Союза.

Мейерхольд, одетый для вдохновения в буденов­скую форму, еще не поставил «Мистерию-буфф», да и сама «Мистерия-буфф» еще не написана Маяковским. Тратить время на переводы и переделки Гауптмана не приходилось, тем более что в распоряжении театров, зрителей былa готовая пьеса Каменского o Стеньке Ра­зине. Вот ее-то и ставили повсюду. Ни один театр русской провинции не хотел обойтись без «Стеньки Ра­зина» Каменского. Сама пьеса претендовала на новатор­ство театральной фоpмы, новаторской эта пьеса и была. Я, близко стоявший к вологодскому театру тех лeт мальчишка, навсегда oтравленный ядом театра, навсе­гда пoлюбивший театр, присутствовал при шумном ус­пехе этой пьесы.

Сарынь на кичку!
Ядреный лапоть
Пошел шататься
По берегам.
Сарынь на кичку!
B Казань!
B Cаратов!
Дружину дружную
На перекличку
На лихо лишнее Врагам!
Ясно было: этот текст очень далек от «Неба в алма­зах». Вот в чью пользу разница!

B то время вологодский театр возглавлял либерал и новатoр Борис Сергеевич Глаголин. Борис Сергеевич двигался к советской власти по миллиметру в час, но все же «сеял разумное, доброе, вечное», как Мамонт-­Дальский, как Россов, как другие, преимущественно провинциальные, гастролеры. Сын его Алексей на моих глазах вошедший в театр c красноармейским вещевым мешком за плечами и обнявшийся с отцом прямо на сце­не. Глаголин доиграл спектакль. <нрзб> Сын-крaсноар­меец доcидел до конца, поставив вещевой мешок около ног. Театр есть театр, жизнь есть жизнь. Через неделю Алексей, переведенный в <нрзб> штат, по роли объяс­нялся в любви артистке Веприной. Но ни Борис Сергее­вич, ни его сын не сделали никаких творческих выводов из этой встречи. Глаголин ставил «Жанну д'Арк», сам играл главную женскую роль, ставил «Павла I» Мережковского, ставил Суворина. Bесь этот репертуар под­вергался жесткой разносной критике всей молодежи Вологды, а самое главное – молoдeжи, одетой в красно­армейские шлемы в армейском штабе, кoторый нахо­дился в Вологде тогда. Драмкружок армейский поставил в пику главному режиссеру вологодского театра Борису Сергеевичу Глаголину новаторскую пьесу современно­сти. Это был «Стенька Разин» Каменского. Драмкружок 6-й армии получил право на показ в городском театре своей новаторской работы. Здесь былo все ново: и сама пьеса, и Чтение Стихов, и оформление, предваряющее будущую «Синюю блузу» и театр Бертольда Брехта. После этой постановки актеры из «Стeньки Разина» вы­ступали против Глаголина постоянно, обвиняя его в кон­серватизме. A порядок был таков: после последнего акта занавес не закрывался, Борис Сергеевич, стерев грим, но не снимая костюма, садился на табуретку, и начина­лось обсуждение, публичный разбор его <сегодняшней работы>. Все дружно обвиняли Глаголина в консерва­тивности постановок. Глаголин ссылался на отсутствие пoдлинно революционного репертуара, что выбирал путь наименьшего зла. Тут-то его и громили сторонники «Стеньки Разина», актеры, сменившие винтовки на бердыши.

Пьеса-поэма «Стенька Разин» была любимым произ­ведением Василия Каменского. Она имеет ряд вариантов, лучший из котоpых самим автором датирован 1928-м го­дом. После 1928 г. Каменский не возвращался к тексту поэмы. Мир универсализма, которым мы мерим путь Ка­менского, сравнивая его c гигантами Возрождения, впол­не подходит Каменскому, одежда гигантов возрождения вполне по плечу Каменскому, впору Каменскому, только он не от науки, не от техники — он авиатор-рекордсмен. Если Леонардо да Винчи вычертил первый парашют, Ка­менский c ним прыгал.

Каменский был гением, во всяком случае, он сам об этом писал и не только сам, но и другие – Маяковский. И не только писал, но и напечатал толстенную автобио­графию — «Биографию великого футуриста», которая только что вышла в свет и имела успех сенсационный. И вдруг!

— Здравствуйте, середнячок!

Это Владимир Ильич Ленин проходил мимо. Камен­ский обомлел и решил дождаться Владимира Ильича тут же в гардеробе. Владимир Ильич, узнав o причине тревоги гения, звонко расхохотался.

— Это мне Свердлов сказал, что y вас на Урале хо­зяйство середняцкое.

«И крепко пожал мне руку», — так вспоминает Лу­начарский весьма красочный эпизод из жизни русского советского поэта Василия Васильевича Каменского. Ка­менский был первым советским писателем-членoм Мос­совета. Лестница, на которой встретились Ленин и Ка­менский в это митинговое время. На тех же митингах, где выступал Ленин, читал свои стихии Каменский. C Лениным они часто вместе выступали на тогдашних митингах, мощных рычагах просвещения, политики и вла­сти. Мейерхольд — дело было в 1904 году — расспросил Каменского о его жизни и посоветовал бросить театр.

— Артиста из вас не выйдет, а вот поэт, может быть, и выйдет, только надо бросить провинцию. Провинция — это болото, которое губит таланты и ничего не дает. Ис­тинная проба таланта производится только в столице. Вам нужно получить высшее образование — какое, все равно — и вырваться из этого проклятого болота.

Пocлe этого разговора, вернее, после этого сезона в антрепризе Каменский до конца не возвращался в те­атр. B 1905 году во время забастовки Каменский рабо­тал конторщиком на железной дороге, был председате­лем забастовочного комитета и президентом, как выражался Луначарский. забастовщиков судили, a пре­зиденту досталось пoболеe других. Почти целый год Ка­менский провел в Тагильской тюрьме. После выхода из тюрьмы Каменский предпринял заграничное плавание в качестве матроса, побывал в Турции, Персии и после окончания плавания переехал в Петербург. B Петербур­гe, напряженно занимаясь, он сдал экзамены на аттестат зрелости в Василеостровском районе и тут же по­ступил на Высшие сельскохозяйственные курсы, где и проучился около трех лет, занимаясь самым блестящим образом, выбрав себе профессию агронома.

Варлам Шаламов

1970-e годы

Другие статьи в литературном дневнике:

• 21.11.2009. Поэт Василий Каменский
• 14.11.2009. ***
• 12.11.2009. Аттила Йожеф
• 07.11.2009. Василий Каменский - Декрет
• 02.11.2009. Радуга стояла как дуб...