Видением, благодаря которому я узрел студента Ансельма живым, в его
имении в Атлантиде, я обязан чарам Саламандра, и дивом было то, что, когда
оно исчезло как бы в тумане, все это оказалось аккуратно записанным на
бумаге, лежавшей передо мной на лиловом столе, и запись как будто была
сделана мною же. Но вот меня пронзила и стала терзать острая скорбь: "Ах,
счастливый Ансельм, сбросивший бремя обыденной жизни, смело поднявшийся на
крыльях любви к прелестной Серпентине и живущий теперь блаженно и радостно
в своем имении в Атлантиде! А я, несчастный! Скоро, уже через каких-нибудь
несколько минут, я и сам покину этот прекрасный зал, который еще далеко не
есть то же самое, что имение в Атлантиде, окажусь в своей мансарде, и мой
ум будет во власти жалкого убожества скудной жизни, и, словно густой
туман, заволокут мой взор тысячи бедствий, и никогда уже, верно, не увижу
я лилии". Тут архивариус Линдгорст тихонько похлопал меня по плечу и
сказал:
- Полно, полно, почтеннейший! Не жалуйтесь так! Разве сами вы не были
только что в Атлантиде и разве но владеете, вы там, по крайней мере,
порядочной мызой как поэтической собственностью вашего ума? Да разве и
блаженство Ансельма есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой
священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн
природы!
