Культ КалиПодборка нескольких наиболее ужасающих отрывков литературы, связанных с кровавым культом богини Кали. Сектанство, секс и жертвоприношения в наличии. Нервно-возбудимым и буйным фантазёрам рекомендуется воздержаться.. и воздержать от чтения насильно всех лиц, не вышедших из пубертатного периода, а также не достигших оного. Номера 1-2-3 принадлежат перу Дэна Симмонса. Номер 4 перу Барона Олшеври.
1 - Призыв Храм находился в большом складе, часть которого нависала над рекой. Храм был зданием в здании. Путь обозначался свечами. По холодному полу свободно ползало несколько змей, но в темноте я не мог определить, кобры это, гадюки или более безобидные пресмыкающиеся. Я счел это мелодраматическим штрихом. Изображение Кали здесь было меньше, чем в храме Калигхат, но и мрачнее, темнее, с более пронзительным взглядом и вообще гораздо ужаснее. В тусклом неровном свете казалось, что рот то приоткрывался пошире, то смыкался в жестокой усмешке. Статуя была недавно окрашена. Груди ее увенчивались красными сосками, промежность была темной, а язык - темно-алым. Длинные зубы казались во мраке очень-очень белыми, а узкие глаза наблюдали за нашим приближением. Здесь было еще два явных различия. Во-первых, труп, на котором танцевал идол, был настоящим. Мы ощутили это по запаху, как только вошли в сам храм. Вонь от трупа смешивалась с густым ароматом благовоний. Тело было мужским - с белой плотью, с проступающими под пергаментной кожей костями, в позе, которой с мастерством ваятеля были приданы все признаки смерти. Один глаз был приоткрыт. Присутствие покойника не слишком меня удивило. В обычае капаликов было носить ожерелья из черепов, а перед каждой церемонией они насиловали девственницу и приносили ее в жертву. Лишь за несколько дней до этого Санджай пошутил, что в качестве девственницы вполне могли бы выбрать меня. Но сейчас, в темноте этого храма под сводами универмага, ощущая запах разложения, я был весьма рад тому, что не вижу ни малейших признаков соблюдения такой традиции. Второе отличие статуи не так бросалось в глаза, но было еще более пугающим. Кали по-прежнему в ярости вздымала свои четыре руки: с одной руки свисала петля, с другой - череп, третья занесла меч. Но четвертая рука оказалась свободна. На месте скульптурного изображения отрубленной головы был лишь воздух. Пальцы идола сжимали пустоту. Сердце у меня застучало сильнее, а при взгляде на Санджая я понял, что он тоже старается скрыть страх. Запах нашего пота смешивался со священными ароматами благовоний и мертвой плоти. Вошли капалики. На них не было ни мантий, ни каких-либо особых одежд. Большинство было одето в простые белые дхотти, столь распространенные в сельской местности. Одни мужчины. Тьма не позволяла разглядеть какие-нибудь кастовые отметки брахманов, но я предположил, что несколько священников среди них было. Всего собралось около пятидесяти человек. Люди в черном, которые привели нас, отступили в тень, занимавшую большую часть пространства храма, и я не сомневался, что там еще много невидимых фигур. Кроме нас с Санджаем было еще шесть посвящаемых. Я не узнал никого из них. Мы образовали перед статуей неровный полукруг. Капалики встали за нами и запели. Мой бесполезный язык едва успевал произносить ответные слова, и я все время на мгновение запаздывал. Санджай оставил попытки влиться в общий хор и весь молебен простоял с легкой улыбкой. Лишь побелевшие губы выдавали его напряжение. То и дело мы оба невольно посматривали на пустую руку Кали. Эту песню я помнил с детства. Ее сентиментальные слова ассоциировались у меня с солнечным светом на камнях храма, с предвкушением праздничных торжеств, с ароматом разбросанных цветочных лепестков. Теперь же, когда я пел ее ночью и запах разлагающегося мяса наполнял влажный воздух, слова приобретали другое значение: О Мать моя, Розами усыпаны ноги ее, Служба закончилась неожиданно. Процессии не было. Один из капаликов взошел на невысокий помост у подножия статуи. Священник говорил тихо. Шум воды почти полностью заглушал его голос. Говорил он о тайном обществе капаликов. "Многих призывают, - подчеркнул он, - но немногих избирают". Он сказал, что наше посвящение займет три года. При этих словах у меня дух перехватило. "Многое попросят вас сделать, чтобы доказать вашу пригодность и веру в Кали, - мягко сказал священник. - Сейчас вы можете уйти, но стоит только ступить на Путь, как обратной дороги уже не будет". Тогда наступила тишина. Я посмотрел на остальных посвящаемых. Ни один не шелохнулся. Ноги у меня налились тяжестью, и я не мог двинуться. Гулкие удары сердца отдавались в моих ребрах. Я едва дышал. Но я не ушел. "Очень хорошо, - сказал священнослужитель Кали. - От вас потребуется исполнить две обязанности, прежде чем мы встретимся завтра в полночь. Первую вы можете завершить сейчас". С этими словами священник извлек из складок своего дхотти небольшой кинжал. Мы все еще больше подтянулись, насторожились, встревожились. Но капалика лишь улыбнулся и провел лезвием по мягкой плоти своей ладони. Узкая полоска крови медленно набухала и казалась черной при свете свечей. Священник убрал нож и взял что-то, напоминавшее несколько травинок, из сжатого кулака трупа, лежавшего под ногами идола. Одну из этих травинок он поднял к свету. Затем он повернул пораненную руку ладонью вниз над травинкой. Отчетливо слышался звук капающей на каменный пол крови. На один конец этой трехдюймовой былинки упали несколько темно-красных слезинок. Тут же из темноты вышел еще один из капаликов, поднял все травинки и, повернувшись к нам спиной, приблизился к статуе. Когда он отошел, тонкие былинки торчали из сжатого кулака богини Кали. Невозможно было определить, которая из одинаковых былинок помечена кровью священника. "Можешь выйти, - сказал священник. Он указал на Санджая. - Подойди к богине. Получи свой дар от яграта". К чести Санджая надо сказать, что колебался он лишь долю секунды. Он шагнул вперед. Казалось, богиня стала выше, когда Санджай задержался под простертой дланью. Как только Санджай протянул руку, Санджай дотянулся, вытащил травинку и тут же зажал ее в ладонях. И лишь вернувшись в наш круг, он раскрыл сложенные чашечкой ладони и посмотрел на былинку. Она была чистой. Следующим указали на тучного человека, стоявшего на противоположной стороне линии. У него заметно тряслись ноги, когда он подходил к богине. Он инстинктивно спрятал взятую им травинку точно так же, как и Санджай; точно так же, как делали все мы. Затем он поднял девственно чистую травинку. Облегчение читалось в каждой складке его жирного лица. То же было и с третьим, который не смог подавить тихий судорожный вздох, когда заглянул в сложенные ладони и увидел там чистый стебель. То же и с четвертым, не удержавшимся от непроизвольного всхлипа, когда потянулся за четвертой травинкой. Глаза богини смотрели вниз. Красный язык, казалось, стал длиннее на несколько дюймов с того времени, как мы пришли сюда. Четвертая травинка оказалась чистой. Меня выбрали пятым. Мне казалось, что я смотрю на себя откуда-то издалека, когда подходил к богине. Невозможно было не взглянуть ей в лицо, прежде чем потянуться вверх. Петля покачивалась. Пустые глазницы смотрели из хатванги. Стальное лезвие меча выглядело острым как бритва. Пока я там стоял, мне казалось, что от трупа исходит бульканье. Но скорее всего это была всего лишь вода, протекавшая прямо под нашими ногами. Холодные каменные пальцы богини неохотно выпускали выбранную мной травинку. По-моему, ее хватка стала крепче, когда я потянул. Потом былинка вышла, и я без раздумий захлопнул на ней ладони. При тусклом освещении я даже не заметил ее поверхности. Помню охватившее меня веселое возбуждение, когда я вернулся в круг. Я ощутил необъяснимое разочарование, когда поднял ладонь, повернул пальцами тонкую травинку и не обнаружил никаких меток. Откинув голову, я посмотрел прямо в глаза богине. Ее улыбка теперь казалась еще шире, зубы еще белее. Шестой был моложе меня, почти мальчик. Тем не менее он мужественно прошагал к жаграте и без тени сомнения выбрал свою травинку. Вернувшись в круг, он быстро поднял ее, и все мы сразу же увидели красные пятна. Последняя капля и в самом деле упала на темный пол. Тогда мы затаили дыхание, ожидая.. чего? Ничего не произошло. Священник сделал жест, и седьмой из нас забрал свою травинку-пустышку. Последний забрал последнюю травинку у богини. Мы молча, выжидательно стояли полукругом, как нам казалось, очень долго, пытаясь представить, о чем думает юноша, что будет дальше. Почему он не убегает? Потом у меня пронеслась мысль, что хоть я и уверен в том, что юноша каким-то образом отмечен Кали, но что, если он лишь тот, кто избавлен от некоего рока, а не избран для него? Многих призывают, но немногих избирают, сказал священник, и я принял его слова за нарочитую пародию на вызывающую скуку болтовню христианских миссионеров, бродивших по площадям. А если это означает, что юноша стал единственным, к кому обращена улыбка жаграваты, что именно его избрали для посвящения в капалики? В сумятице мыслей и догадок у меня в голове разочарование смешивалось с облегчением. Священник вернулся на возвышение. "Ваша первая обязанность исполнена, - сказал он негромко. - Вторая должна быть закончена к тому времени, когда вы завтра в полночь явитесь сюда. Ступайте и услышьте повеление Кали, невесты Шивы". Вперед вышли люди в черном и жестом призвали нас следовать за ними к дальней стене храма, где были небольшие ниши, завешенные черным. Капалики напоминали свадебных распорядителей, указывая одному из нас его кабинку, а затем проходя на несколько шагов, чтобы указать место следующему. - Санджай вошел в черную нишу, а я невольно задержался на секунду, после того как человек в черном махнул мне. Кабинка была тесной и, насколько я мог определить в почти абсолютной темноте, не имела ни мебели, ни украшений на трех каменных стенах. "На колени", - шепнул человек в черном и закрыл тяжелый занавес. Стало совершенно темно. Я опустился на колени. Наступила мертвая тишина. Даже шум воды не нарушал это раскаленное безмолвие. Решив извлечь пользу из биения своего сердца, я начал отсчитывать удары, и на двадцать седьмом услышал голос, нашептывавший мне прямо в ухо. Это был женский голос. Или, скорее, нежный бесполый голос. Я вскочил и вытянул руки, но никого рядом не было. "Ты принесешь мне жертву", - прошептал голос. Я снова опустился на колени, дрожа, ожидая, что будут еще какие-нибудь звуки или что-то коснется меня. Мгновение спустя штора отодвинулась, я поднялся и вышел из ниши. Когда мы снова встали полукругом перед статуей, я заметил, что нас уже семеро. Хорошо, подумал я, он убежал. Но тут Санджай коснулся моей руки и кивком показал на богиню. Обнаженный труп, на котором она плясала, был моложе, свежее. И без головы. Ее четвертая рука уже не пустовала. То, что она держала за волосы, слегка покачивалось. Выражение юного лица было слегка удивленным. Падающие капли производили негромкий звук начинающегося дождя. 2 - Посвящение Мы пели священные слова: "И последовательность жертв будет такова.., сначала человек, потом лошадь, бык, баран и козел...Человек идет прежде животных и более всего угоден богам..." Мы опустились в темноте на колени перед Кали. Нас одели в простые белые дхотти. Наши ноги оставались босыми. Лбы наши были помечены. Мы, семеро посвящаемых, стоя на коленях, плотным полукольцом окружали богиню. За нами дугой стояли свечи и внешний круг капаликов. Перед нами лежали тела, принесенные нами же в качестве жертв. На животе каждого из трупов священник капаликов поместил маленький белый череп. Черепа были человеческими, слишком маленькими, чтобы принадлежать взрослым. Пустые глазницы смотрели на нас так же пристально, как и голодные глаза богини. Мир есть боль, Голова восьмого кандидата по-прежнему свисала из руки Кали, но теперь юное лицо было белым как мел, а губы раздвинулись в мертвом оскале. Тело, однако, исчезло со своего места у подножия идола, и нога богини в браслетах поднималась над пустым пространством. О, ужасная супруга Шивы, Я почти ничего не чувствовал, когда опустился там на колени. У меня в голове эхом отдавались слова Санджая: "Надо было использовать тебя". Я был провинциальным глупцом. Хуже того, я был провинциальным глупцом, который уже никогда не сможет вернуться к себе домой, в провинцию. Чем бы ни закончилась эта ночь, я знал, что простые радости жизни навсегда остались в прошлом. О, возлюбленная Шивы, Храм погрузился в тишину. Мы закрыли глаза в дхьяна, глубочайшем сосредоточении, возможном лишь в присутствии жаграта. Вторглись звуки. Открыв глаза, я увидел, что темно-красный язык статуи высунулся еще дальше из разверстого рта. Другие капалики вышли вперед, и перед каждым из нас очутилось по священнику. Они опустились перед нами на колени, глядя на нас поверх принесенных нами кощунственных алтарей. Моим Брахманом оказался человек с недобрым лицом. О, Кали, Мой священник поднял мою правую руку и повернул ее ладонью вверх, словно собирался предсказывать мне судьбу. Другой рукой он забрался в свободные складки своего дхотти. Когда он вынул оттуда руку, в ней блеснула острая сталь. Главный священник приложился лбом к поднятой ступне богини. Голос его звучал очень тихо: "Богине будет приятно получить вашу плоть с кровью". Все остальные священники двигались синхронно.. По нашим ладоням скользнули клинки, словно капалики, строгали бамбук. Толстый кусок мясистой части моей ладони ровно отделился и скользнул по лезвию. Мы все судорожно вздохнули, но лишь толстяк закричал от боли. "Ты, которая радуется жертвенному мясу, о, Великая Богиня. Прими кровь этого человека и плоть его". Каждый бенгальский ребенок знает эту молитву. Но жертвоприношение всегда было лишь символическим. Ни разу не видел я, чтобы брахман поднимал в руке розовый кусок моего мяса, а затем наклонялся, чтобы вложить его в зияющий рот трупа. Затем примирительно улыбающийся человечек напротив меня взял мою пораненную руку и повернул ее ладонью вниз. Капалики в темноте позади нас начали абсолютно слаженно распевать священнейшие из мантр, в то время как темные капли медленно и увесисто падали на белую кожу утопленника перед моими коленями. Мантра закончилась, и мой священник ловко достал из своих одежд белую тряпку и перевязал мне руку. Я молился богине о скорейшем завершении церемонии. Внезапно нахлынули тошнота и слабость. Руки у меня, затряслись, и я испугался потерять сознание. Толстяк через три человека от меня лишился чувств и повалился на холодную грудь беззубой старухи, которую он принес. Священник, не обратив на него внимания, удалился в темноту вместе с остальными. Прошу тебя, богиня, пусть это закончится, молился я. Но оно не заканчивалось. Первый брахман поднял голову от ступни жаграта и повернулся к нам. Он медленно обошел наш полукруг, словно осматривая тела, принесенные нами в качестве жертв. Передо мной он задержался. Я не мог поднять глаз, чтобы встретиться с ним взглядом. Я не сомневался, что труп утопленника будет сочтен негодным. Даже сейчас я ощущал вонь речного ила и гниения, словно из его утробы исходило дурное дыхание. Но через секунду священник в тишине двинулся дальше. Осмотрев жертву Санджая, он пошел дальше, вдоль линии. Я украдкой скосил глаза, чтобы увидеть, как священник босой ногой грубо сталкивает тушу толстяка с его холодной подушки. Выскочил другой капалика и торопливо поставил детский череп обратно на ввалившийся живот трупа. Толстяк лежал без сознания рядом со своей каргой. Они напоминали невероятных любовников, вырванных из объятий друг дружки. Мало кто из нас сомневался в том, чья голова будет свисать следующей в руке темной богини. Справиться со своей дрожью мне удалось лишь к тому моменту, когда передо мной снова возник священник. На этот раз он щелкнул пальцами, и к нему подошли трое капаликов. Великий холод растекался по моему телу; охлаждая мои трепещущие руки, уничтожая мой страх и опустошая мой рассудок. Нежно, почти с любовью, они подняли раздувшуюся кучу, которая была трупом, и отнесли ее к плите у ног идола. Затем они жестом пригласили меня присоединиться к ним. Последующие несколько минут остались в моей памяти точно обрывки снов. Я помню, как вместе с капаликами опустился на колени перед бесформенным мертвецом. Кажется, мы декламировали Пуруша-Сукту из десятой мандалы "Ригведы". Остальные вышли из теней, неся ведра с водой, чтобы обмыть разлагающуюся плоть моего приношения. Помню, мне показалась смешной мысль обмыть того, который уже и так столько времени пролежал в воде, но я не смеялся. Главный священник вынул травинку, все еще помеченную запекшейся кровью, решившей накануне судьбу юного кандидата. Священник макнул былинку в чашу с черной сажей и нарисовал полуокружности над отверстиями, которые когда-то были глазами трупа, смотревшими на мир. Мне приходилось видеть схожие священные знаки - во время церемоний в нашей деревне глаза традиционно рисовались глиной. Подошли другие, чтобы положить на лоб траву и цветы. Высокая и страшная статуя Кали смотрела вниз, пока мы читали основные мула-мантри. И снова вперед вышел священник, на этот раз, чтобы дотронуться до каждой из конечностей и поместить свой большой палец на распухшей белой плоти в том месте, где когда-то билось сердце. Затем мы хором произнесли разновидность ведической мантры, заканчивавшейся словами: "Ом, да наделит тебя Вишну детородными органами, да придаст Тваста тебе форму, пусть Праджапати даст тебе семя, да получит Кали твое семя". Снова в темноте прозвучал хор, распевавший священнейшую из Вед. И тогда могучий шум и мощный ветер заполнили храм. На краткий миг я почти уверился, что это поднимаются воды реки, чтобы поглотить всех нас. Ветер был по-настоящему холодным. Он с шумом пронесся по храму, растрепал нам волосы, раздул белую ткань наших дхотти и загасил большинство свечей, стоявших рядами позади нас. Насколько я помню, абсолютной темноты в храме не было. Некоторые свечи, язычки которых заплясали от этого сверхъестественного дуновения, продолжали гореть. Но даже если свет и оставался - каким бы он ни был, - я не могу объяснить случившееся потом. Я не шевелился. Так и стоял на коленях меньше чем в четырех футах от божества и его помазанной жертвы. Не уловил я и никакого другого движения, кроме нескольких капаликов у нас за спиной, чиркавших спичками, чтобы снова зажечь погасшие свечи. Это заняло всего несколько секунд. Затем ветер стих, звук пропал, а жаграта Кали вновь осветилась снизу. Труп изменился. Плоть по-прежнему оставалась мертвенно-бледной, но теперь ступня Кали опустилась на тело, принадлежавшее, как стало очевидно, мужчине. Оно было обнаженным, как и раньше - с цветами, разбросанными по лбу, сажей, размазанной над глазами, но на том месте, где за несколько секунд до этого виднелась лишь гнойная пустота, теперь лежал дряблый член. Лицо еще не обрело формы - на нем по-прежнему не было ни губ, ни век, ни носа, - но в его разложенном выражении угадывалось нечто человеческое. Выемки на лице теперь заполнились глазами. Открытые язвы покрывали белую кожу, но осколки костей уже не торчали. Я зажмурился и вознес молитву без слов - какому божеству, не помню. Судорожный вздох рядом заставил меня снова открыть глаза. Труп дышал. Воздух со свистом прошел через открытый рот, и грудь мертвеца поднялась раз, другой, а потом с хрипом заколыхалась в стесненном ритме. Вдруг тело одним плавным движением приняло сидячее положение. Медленно, в высшей степени благоговейно, оно поцеловало безгубым ртом подошву ступни Кали. Затем оно вытащило ноги из-под основания статуи и, пошатываясь, встало. Лицо повернулось прямо на меня, и я разглядел щели влажной плоти там, где когда-то был нос. Оно шагнуло вперед. Я не мог отвести взгляда, пока высокая фигура деревянной походкой преодолевала три шага, разделявшие нас. Оно нависло надо мной, закрыв богиню, кроме ее удлиненного лица, выглядывавшего из-за его плеча. Дышало оно с трудом, словно его легкие по-прежнему были заполнены водой. И действительно, когда при ходьбе челюсть этого создания чуть отвисла, вода хлынула из открытого рта и потекла струйками по вздымающейся груди. Лишь когда оно встало не дальше чем в футе от меня, я смог опустить глаза. Речная вонь, исходившая от него, окутывала меня как туман. Ожившее создание медленно протянуло вперед свою белую руку и коснулось моего лба. Плоть была холодной, мягкой, слегка влажной. Даже после того, как оно убрало руку и двинулось к следующему кандидату, я продолжал ощущать прожигавший холодным пламенем мою воспаленную кожу отпечаток его руки. Капалики завели последний распев. Мои губы помимо моей воли вместе со всеми произносили слова молитвы. Кали, Кали, бало бхаи Гимн закончился. Два священника помогли первому брахману отвести вновь пробужденного в тень, в заднюю часть храма. Остальные капалики стали гуськом выходить с другой стороны. Я обвел взглядом наш внутренний круг и обнаружил, что толстяка с нами больше нет. Мы вшестером стояли в полумраке и смотрели друг на друга. Прошла примерно минута, прежде чем появился главный священник. Одет он был так же, выглядел, как раньше, но сам он стал другим. В его походке наблюдалась какая-то расслабленность, в позе - непринужденность. Он напоминал мне, удачно сыгравшего в пьесе актера, который, проходя среди зрителей, сменяет один характер на другой. Он улыбнулся, с радостным видом приблизился к нам, пожал руки всем по очереди и сказал каждому: "Намаете. Теперь ты капалика. Ожидай следующего зова нашей возлюбленной богини". Когда он говорил это мне, прикосновение его руки к моей было менее реально, чем еще зудящий отпечаток у меня на лбу. Человек в черном проводил нас в переднюю комнату, где мы в молчании оделись. Остальные четверо попрощались и вместе ушли, оживленно болтая, словно школьники, отпущенные после занятий. Мы с Санджаем вдвоем остались возле двери. Лучезарно улыбнувшись, он протянул руку. Я посмотрел на него, на его открытую ладонь и сплюнул на пол. Затем я повернулся к нему спиной и покинул храм, так ничего и не сказав. С тех пор я его не видел. Несколько месяцев я скитался по городу, спал в укромных местах, не доверяя никому. И все время со страхом ожидал "зова моей возлюбленной богини". Но зов не последовал. Поначалу я чувствовал облегчение. Потом я испытывал больший страх, чем поначалу. Теперь мне все равно. Недавно я не таясь вернулся в университет, на знакомые улицы, в места, где когда-то часто бывал. Кажется, люди знают, что я изменился. Если меня видят знакомые, они сторонятся. Прохожие на улице смотрят на меня и уступают дорогу. Наверное, я стал Неприкасаемым. 3 - Таинство Это Храм Кали. Богиня стоит передо мной. Ее нога поднимается над пустым пространством. Все ее четыре руки пусты. Я не вижу ее лица, потому что лежу на полу сбоку от статуи. Я не испытываю страха. Я замечаю, что на мне нет одежды. Не имеет значения. Я лежу на тростниковой циновке, которая холодит мне кожу. Несколько свечей освещают статую. В воздухе пахнет мускусом и ладаном. Где-то негромко поют высокие мужские голоса. Возможно, это лишь звук бегущей воды. Не важно. Идол двигается. Кали поворачивает голову и смотрит на меня. Я не чувствую ничего, кроме изумления. Я восхищаюсь ее красотой. У нее овальное, совершенной формы, румяное лицо. Губы у нее полные и влажные. Она улыбается мне. Я поднимаюсь. Босыми подошвами я ощущаю плетение циновки. От сквозняка по моему обнаженному животу прокатывается дрожь. Кали шевелится. Двигаются пальцы. Руки у нее сгибаются, удерживая равновесие. Ее ступня опускается на пьедестал, и она легко становится на обе ноги. Ее светящиеся глаза неотрывно смотрят в мои глаза. Я прикрываю веки, но видение не исчезает. Я вижу слабое свечение, исходящее от ее тела. У нее высокие, полные, тяжелые, соблазнительные груди. Крупные соски выступают над нежными кружочками. Ее высокая, невероятно узкая талия переходит в полные бедра, как бы созданные для того, чтобы принять на себя напор жаждущего мужчины. Нижняя часть ее живота представляет собой рельефный полумесяц, оттеняющий темную промежность внизу. Бедра не трутся друг о друга, но чувственно закругляются внутрь на месте стыка. У нее небольшие ступни с высоким подъемом. На лодыжках - браслеты, позвякивающие при каждом ее движении. Ее ноги раздвигаются, и я вижу складки в треугольнике тени; нежная, с загнутыми внутрь краями расщелина. Мой член шевелится, твердеет, встает торчком навстречу ночному воздуху. Мошонка у меня сжимается, по мере того, как я ощущаю растекающуюся по мне энергию, берущую там начало. Кали легко сходит с пьедестала. Ее ожерелье тихо побрякивает, браслеты на щиколотках издают слабый звон, а босые пятки негромко шуршат по каменному полу. Она в пяти шагах от меня. Движения ее рук напоминают колыхание тростника при неощутимом ветерке. Все ее тело покачивается под пульсирующий ритм плеска речной воды, левое колено поднимается, поднимается, пока не касается локтя ее поднятой руки. От ее благовонного тела исходит обволакивающий меня аромат женщины. Я хочу подойти к ней, но не могу пошевелиться. Бешено колотящееся сердце наполняет мою грудь барабанным ритмом пения. Бедра у меня начинают двигаться сами по себе, непроизвольно совершая толчки вперед. Все мое сознание сосредоточено в основании пульсирующего члена. Кали делает левой ногой круговое движение и опускает ее. Она шагает в мою сторону. Браслеты позвякивают. Уннала-набхи-памке-руха, поет река, и я отлично ее понимаю. Четыре руки колышутся в безмолвном танце. Пальцы сгибаются, соприкасаются кончиками, грациозно движутся сквозь сладкий воздух в мою сторону. Ее груди тяжело покачиваются. Победное выражение на лице Дочери Горы. Она делает еще один шаг вперед. Ее пальцы извиваются, ласкают мою щеку, легонько касаются моего плеча. Голова у нее откинута назад, глаза полуприкрыты от страсти. Я вижу совершенство ее черт, румянец щек и трепещущий рот. Еще один шаг, и руки Кали обвиваются вокруг меня. Ее длинные волосы ниспадают по ее плечам, подобно ручейкам на мягком склоне. Ее светящаяся кожа слегка надушена, а в нежной ложбинке между грудей поблескивает пот. Двумя руками она берет меня за плечи, поглаживая третьей мою щеку. Еще одна рука поднимается, чтобы нежно охватить мою мошонку. Ее продолговатые пальцы пробегают по всей длине моего напряженного члена, легонько смыкаясь на головке. Я - Самбху-Шива в образе Вишну. Лотос со стеблем вырастает из моего пупка. Я не могу сдержать стон. Мой орган касается выступа ее живота. Она смотрит вниз, потом поднимает на меня свои прекрасные глаза и глядит на меня развратным взглядом сквозь густые ресницы. Упругая нежность бугорка Венеры придвигается ко мне, отходит, снова надвигается. Наконец, я могу двигаться. Я тут же обхватываю ее, в то время как она обнимает меня. Нежные груди расплющиваются о мою грудь. Ладони скользят вверх и вниз по моей спине. Ее правая нога поднимается, обвивает мое бедро, шевеля пальчиками, и она взбирается на меня. Щиколотки ее смыкаются на моих ягодицах, совершающих поступательные движения. Кали, Кали, бало, бхаи. Пение в ритм нашего движения заполняет весь мир. Ее тепло обжигает меня. Она влажно раскрывает губы у меня на шее и скользит вверх, чтобы найти мой язык. Стиснув, я поднимаю ее. Ее груди движутся по моей груди, покрытой потом. Мои ступни изгибаются, икры напрягаются в попытках проникнуть в Кали еще глубже. Вся вселенная сосредоточилась в круге разгорающегося во мне пламени, которое набирает силу и, наконец, проносится сквозь меня мощным взрывом. 4 - Легенда - Господа, знаете ли вы, где мы пируем? - неожиданно сказал гость, - это храм богини Бовами, - продолжал он, - самой кровожадной богини Индии. Она самая прекрасная из женщин, но алтарь ее должен всегда дымиться свежей человеческой кровью: будь то кровь иноземца или своего фанатического поклонника. Не так давно здесь происходили чудовищные оргии. В то время, когда у ног богини, истекая кровью, лежала принесенная жертва, баядерки, служительницы храма, прикрытые только собственными волосами да цветами лотоса, образовывали живой венок вокруг пьедестала. Они тихо двигались, принимая различные позы; то свивали, то развивали живую гирлянду голых тел. Тихая, страстная музыка неслась откуда-то из пространства... Она не заглушала стонов умирающего, а, напротив, аккомпанировала им. Одуряющий запах курений обволакивал все сизыми облаками. Наконец, страдалец испускает последний вздох, музыка гремит торжественно и победно. Танец баядерок переходит в беснование. Огни тухнут. Все смешивается в хаосе. Все это приезжий говорил беззвучно, смотря в одну точку, точно в забытьи. Он замолк. Наступила тишина. Точно кровавые тени жертв, здесь замученных пронеслись над пирующими... Затем посыпались вопросы: - Откуда вы знаете, что этот храм был посвящен Кали? Гость выпил стакан сельтерской воды и как-то сразу отрезвел. Натянуто - Я только слыхал, - сказал он, что главное служение происходит в подземельях храмов, а жертв доставляет секта тугов или душителей. Говорят еще, что в подземельях есть особые помещения, в которых держат живыми запасные жертвы и по мере надобности закалывают их у ног идола. - Да, в Индии все храмы имеют свои подземелья, известные только жрецам, и нет ничего удивительного, если там существуют и тюрьмы, - сказал кто-то из офицеров. - Что подземелья, что кровавая богиня, вот бы сюда десяток-другой молодых баядерок, да еще в костюмах из лотоса! - мечтал молодой прапорщик. - Идем, идем!.. Мы ныряем в узкий проход между стеною храма и кустарником. Затем входим в храм по боковому входу. Отсюда нам слышны голоса наших друзей и при плохом освещении можно разобрать, что мы позади внутренней колоннады. Таинственный спутник нажимает невидимую пружину, и большой хобот слона тихо-тихо поднимается, а под ним узкая дверь и крутая лестница вниз. Лестница вьется все ниже и ниже... Мы в темном коридоре. Где-то вдали мерцает светлая точка. - Тише, - шепчет проводник, и мы скользим как привидения. Время идет, мы теряем терпение. А свет впереди так заманчиво мерцает. Перед нами занавес, тяжелая золотая парча стоит как стена. Наверху круглое отверстие, из которого и идет свет, видимый из коридора, и который чуть-чуть освещает зал. Перед нами небольшое возвышение, пьедестал и на нем стоит женщина неземной красоты. Она совершенно голая. Черные густые волосы подобраны сначала кверху, а потом заплетены в четыре толстые косы. На голове корона в виде сияния из самоцветных камней. Две косы висят по обе стороны лица, как рама, и спускаются на пышную грудь; две другие косы висят вдоль спины. Ожерелье и пояс на бедрах также из самоцветных камней. Лодыжки ног обвивают изумрудно-сапфировые змейки, положив головы на ступни. В руке у нее бесцветный голубой лотос. Драгоценные камни ее наряда блестят и переливают, но лучше их блестят черные большие глаза. Это чудные, огромные звезды! Коралловые губки плотно сжаты. Линии лица и тела так чисты, так безукоризненны, так прекрасны! Нас привел в себя адский шум, визг, стоны, завывания. Мы лежим связанными посреди зала с черными колоннами, и кругом нас беснуются желтые дьяволы. В них мы без труда узнали индийских фанатиков, факиров: нечесаные, всклокоченные волосы, испитые лица, тела факиров в клубах черного дыма, они были истинными представителями ада. - Богиня оскорблена! Жертву, жертву, да прольется кровь нечестивцев! - можно было разобрать среди визга и стона. Нас повлекли куда-то. Наступила полная тьма. Опять замелькали факелы, и скоро свет их позволил разглядеть другую картину. Ужас сковал нас! Перед нами страшная богиня Кали. Сомневаться мы не могли. Грубо высеченный из темного мрамора истукан-женщина. На черной шее у ней ожерелье из белых человеческих черепов; пояс состоит из бахромы ног и рук - тут есть черные, желтые и белые, большие и маленькие, видимо, руки детей и женщин. И все это свежие, не успевшие еще разложиться! Огромная ступня богини попирает человеческую голову, и в этой голове мы узнаем голову нашего солдатика, якобы унесенного тигром, из израненного тела бегут струйки крови, омывая подножие кровожадного идола. Тело еще содрогается последними судорогами. К нам подходит высокий худой брамин. На голове золотой обруч, белая одежда в виде хитона подпоясана шнурком, в руках широкий жертвенный нож. Закрываю глаза. Вдруг наступает мертвая тишина. Жрец, с высоко поднятой рукой, где зажат страшный нож, откинулся назад, на лице изумление и страх. Еще минуту, и нож со звоном катится на полу. Жрец, а за ним и все остальные падают на колена с криком: "Избранники, избранники!" Нас осторожно поднимают, развязывают, завертывают в мягкие шелковые одежды и несут прочь. Вот мы на ложе из душистых лепестков роз, вокруг носятся волны курений. Музыка сладостно звучит. Перед нами прежняя красавица, но при блеске огней это не живая женщина, а статуя. Кругом нее целый хоровод прекрасных молодых женщин: это баядерки храма. Ноги и руки украшены браслетами, звон которых мелодично звучит в ушах. Одежда их только из одних тонких цветных покрывал еще больше усиливает впечатление наготы. Они пляшут, они подходят к нам и подают янтарные кубки с питьем. Как вкусно, как освежительно оно! Это напиток богов. Нас окружают, ласкают, увлекают в танцы. © Copyright: Джинн Толик, 2017.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
