***
Исполнитель, в лице Лецкан Вячеслава, с одной стороны,
Агент, в лице Виталия Дороганича, с другой стороны,
заключили настоящее соглашение о нижеследующем:
- Агент предоставляет Исполнителю клиентов для оказания Исполнителем клиентам юридических и консультационных услуг;
- Исполнитель оплачивает Агенту Агентское вознаграждение в размере 20% (двадцать процентов) от суммы вознаграждения, выплаченного клиентами Исполнителю в качестве аванса или оплаты за оказанные юридические или консультационные услуги в течение 5 (пяти) банковских дней от момента получения суммы вознаграждения полностью или частично от клиентов, предоставленных Исполнителю Агентом;
- в процессе формирования стоимости своих услуг клиентам, предоставленным Агентом, Исполнитель включает в стоимость вознаграждение, предназначенное Агенту без информирования клиентов, предоставленных Агентом об этом.
- в случае получения Исполнителем вознаграждения от клиентов, предоставленных Исполнителю Агентом в виде наличных средств вознаграждение в размере 20 процентов от этой суммы выплачивается наличными, в случае получения такого вознаграждения в виде безналичных средств вознаграждение Агенту выплачивается способом банковского безналичного платежа на расчетный счет, указанный Исполнителю Агентом.
Факт принятия в работу по оказанию юридических и консультационных услуг Исполнителю тому или иному клиенту, предоставленному Агентом фиксируется обычным указанием фамилии или наименования клиента и подписями Исполнителя и Агента на второй (обратной) странице данного соглашения.
Соглашение действует бессрочно.
Соглашение подписали:
Исполнитель: Агент:
Лецкан Вячеслав Дороганич Виталий
ИМ
Цветков Александр: литературный дневник
Размышления, начатые в диалоге с таксистом по дороге в аэропорт "Оро Уостас" и, записанные в самолете во время рейса Виззэйр Вильнюс-Киев.
Задача для поиска и размышления: установить категории или критерии для оценки времени.
предложения для обсуждения:
во-первых - точка отсчета
(если точка отсчета не одна, то времён будет столько же сколько точек отсчета), (если точка отсчета находится внутри системы или если точка отсчета расположена вне системы - две разницы), (сколько систем всего: множество или система одна, от ответа на этот вопрос зависит принятие или нет постулата о невозможности познать систему, находясь внутри) (отсюда же следует необходимость прояснить еще один вопрос: один и тот же субъект находится внутри системы или вне её - подкатегория - в какой конкретный отрезок времени ? - вывод - координата зависит от времени, время безусловно влияет на координаты, но может ли координата влиять на время - но это уже второй критерий или категория:
в-вторых - взаимодействие
(процесс изучения или измерения времени, как процесс измерения чего угодно или, как вообще процесс, аксиомно предполагает взаимодействие испытателя с испытуемым) для определения характеристик и параметров времени необходимо вначале установить список контрсубъектов- испытателей и глубину допуска каждого из них к процессу, испытателями не обязательно могут быть предметы одушевленные, но в случае применения неодушевленных предметов для изучения времени, всё равно необходим диспетчер-мониторинг (еще оде вопрос взаимодействия: время стоит или время течет, от ответа на этот вопрос зависит развитие категории взаимодействия - если стоит - дальше говорить не о чем вообще, если течет - то у испытателя возникает проблема изучить время в какой-то конкретный желательно максимально короткий или, наоборот, максимально длинный отрезок времени - проблема в фиксации этот отрезка; решение проблемы - фотоснимок - отпечаток -копия; при этом не исключено и даже очень вероятно, что отпечаток не в состоянии быть абсолютно точной копией и передать все характеристики испытуемого отрезка времени без искажений - ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ изменяет само по себе испытателя уж точно, а вот предмет или субъект исследования, то есть время, влияет одновременно и на исследователя и постоянно меняется само.
в-третьих - масштаб -
скорее всего на вопрос о существовании хоть чего-то вечного ответ кроется в однокоренном слове - время, материя конкретная, а не абстрактная категория, безусловно конечна, но, для оценки времени подходит банальное и, наверное, заезженное сравнение (нет времени и желания проверять) один год жизни человека часто протекает незаметно для человека и даже бесцельно прожитый год не кажется потерявшему этот год человеку трагедией, другое дело год для, скажем, двухлетних растений, третье дело год для черепахи - для нее потерять год тоже самое как для нас пропустить рождественские праздники в один из годов; наконец один день для мотылька это целая жизнь и, одновременно миг для солнечной системы, вращающейся вместе с другими звездами и планетами в бесконечности космоса или бесконечности времени.
категорий для понимания времени должно быть больше но мой самолет уже идет на посадку и стюардесса отнимает компьютер...
170.
Заблудился я в небе — что делать?
Тот, кому оно близко, — ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски...
И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше —
Отклик неба — в остывшую грудь.
9—19 марта 1937
38.
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь — где-то там на полигоне
Два клоуна засели — Бим и Бом,
И в ход пошли гребенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
— До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет —
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
52
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать —
для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?
Мы умрем как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы — до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, —
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, —
Ручаюсь вам — себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
— Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно — поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
53
Он с Моцартом в Москве души не чает —
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май — 4 июня 1931
2.
КОНЦЕРТ НА ВОКЗАЛЕ
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но, видит Бог, есть музыка над нами,
Дрожит вокзал от пенья Аонид,
И снова, паровозными свистками
Разорванный, скрипичный воздух слит.
Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.
Железный мир опять заворожен.
На звучный пир в элизиум туманный
35
Торжественно уносится вагон:
Павлиний крик и рокот фортепьянный.
Я опоздал. Мне страшно. Это — сон.
И я вхожу в стеклянный лес вокзала,
Скрипичный строй в смятеньи и слезах.
Ночного хора дикое начало
И запах роз в гниющих парниках —
Где под стеклянным небом ночевала
Родная тень в кочующих толпах...
И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит.
В стеклянные я упираюсь сени.
Горячий пар зрачки смычков слепит.
Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит!
1921
Я не увижу знаменитой «Федры»,
В старинном многоярусном театре,
С прокопченной высокой галереи,
При свете оплывающих свечей.
И, равнодушнен к суете актеров,
Сбирающих рукоплесканий жатву,
Я не услышу, обращенный к рампе,
Двойною рифмой оперенный стих:
— Как эти покрывала мне постылы...
Театр Расина! Мощная завеса
Нас отделяет от другого мира;
Глубокими морщинами волнуя,
Меж ним и нами занавес лежит.
Спадают с плеч классические шали,
Расплавленный страданьем крепнет голос.
И достигает скорбного закала
Негодованьем раскаленный слог...
Я опоздал на празднество Расина...
Вновь шелестят истлевшие афиши,
И слабо пахнет апельсинной коркой,
И, словно из столетней летаргии,
Очнувшийся сосед мне говорит:
— Измученный безумством Мельпомены,
Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры..
* * *
Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.
Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву, палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни любовь.
На дикую, чужую
Мне подменили кровь.
Еще одно мгновенье,
И я скажу тебе:
Не радость, а мученье
Я нахожу в тебе.
И, словно преступленье,
Меня к тебе влечет
Искусанный в смятеньи
Вишневый нежный рот.
Вернись ко мне скорее,
Мне страшно без тебя,
Я никогда сильнее
Не чувствовал тебя,
И все, чего хочу я,
Я вижу наяву.
Я больше не ревную,
Но я тебя зову.
1920
197.
Tristia
Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных.
Жуют волы, и длится ожиданье —
Последний час вигилий городских.
И чту обряд той петушиной ночи,
Когда, подняв дорожной скорби груз,
Глядели вдаль заплаканные очи
И женский плач мешался с пеньем муз.
Кто может знать при слове «расставанье»
Какая нам разлука предстоит,
Что нам сулит петушье восклицанье,
Когда огонь в акрополе горит,
И на заре какой-то новой жизни,
Когда в сенях лениво вол жует,
Зачем петух, глашатай новой жизни,
На городской стене крылами бьет?
И я люблю обыкновенье пряжи:
Снует челнок, веретено жужжит.
Смотри, навстречу, словно пух лебяжий,
Уже босая Делия летит!
О, нашей жизни скудная основа,
Куда как беден радости язык!
Все было встарь, все повторится снова,
И сладок нам лишь узнаванья миг.
138
Да будет так: прозрачная фигурка
На чистом блюде глиняном лежит,
Как беличья распластанная шкурка,
Склонясь над воском, девушка глядит.
Не нам гадать о греческом Эребе,
Для женщин воск, что для мужчины медь.
Нам только в битвах выпадает жребий,
А им дано гадая умереть.
1918
Воздух пасмурный влажен и гулок;
Хорошо и не страшно в лесу.
Лёгкий крест одиноких прогулок
Я покорно опять понесу.
И опять к равнодушной отчизне
Дикой уткой взовьется упрек,-
Я участвую в сумрачной жизни,
Где один к одному одинок!
Выстрел грянул. Над озером сонным
Крылья уток теперь тяжелы.
И двойным бытием отраженным
Одурманены сосен стволы.
Небо тусклое с отсветом странным -
Мировая туманная боль -
О, позволь мне быть также туманным
И тебя не любить мне позволь.
Слух чуткий парус напрягает,
Расширенный пустеет взор,
И тишину переплывает
Полночных птиц незвучный хор.
Я так же беден, как природа,
И так же прост, как небеса,
И призрачна моя свобода,
Как птиц полночных голоса.
Я вижу месяц бездыханный
И небо мертвенней холста;
Твой мир, болезненный и странный,
Я принимаю, пустота!
Осип Мандельштам - стихи
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой -- сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая -
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок...
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
236
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы —
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов у планы...
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке —
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
— Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!
1 февраля 1937
«О, КАК МЫ ЛЮБИМ ЛИЦЕМЕРИТЬ...»
<I>
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Еще обиду тянет с блюдца
Невыспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться,
И я один на всех путях.
397
<II>
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Еще обиду тянет с блюдца
Невыспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться,
И я один на всех путях.
Линяет зверь, играет рыба
В глубоком обмороке вод —
И не глядеть бы на изгибы
Людских страстей, людских забот.
* * *
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие древние срубы!
133
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко,
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.
Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,
И трижды приснился мужьям соблазнительный образ.
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.
Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
1920
2.
КОНЦЕРТ НА ВОКЗАЛЕ
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но, видит Бог, есть музыка над нами,
Дрожит вокзал от пенья Аонид,
И снова, паровозными свистками
Разорванный, скрипичный воздух слит.
Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.
Железный мир опять заворожен.
На звучный пир в элизиум туманный
35
Торжественно уносится вагон:
Павлиний крик и рокот фортепьянный.
Я опоздал. Мне страшно. Это — сон.
И я вхожу в стеклянный лес вокзала,
Скрипичный строй в смятеньи и слезах.
Ночного хора дикое начало
И запах роз в гниющих парниках —
Где под стеклянным небом ночевала
Родная тень в кочующих толпах...
И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит.
В стеклянные я упираюсь сени.
Горячий пар зрачки смычков слепит.
Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит!
Перламутр не бывает матовым,
Как бывает дождливым январь,
Как бывает любовь расплатою,
Когда медь окисляют в ярь.
Может, хватит лепить горбатого,
Горб не гроб - не идет к лицу,
Ни ладонями ни лопатами
Не сотрёшь горба ушлецу.
Я устала в иконоборчестве
Быть хранительницей алтарей,
Кармелиткой быть несговорчивой
Босоногих подошв бедней.
Отлучите меня от творчества,
Мне наскучило мудрой слыть
Научи меня, клоун, корчиться
И слезами свой цирк тушить.
научи меня клоун творчеству,
как слезами твой цирк тушить.
как без ниток разрез ушить,
цирк слезами не затушить,
Останься здесь сегодня и всегда.
Побудь со мной до Страшного суда,
До первой колокольной лихорадки.
Над Войковской густеют облака,
И в русло не вмещается река,
Как в норму не вмещаются осадки.
Здесь будет дом расти из-под земли,
В нем пес и кот, солянка и шабли,
В нем музыка с дремотными басами.
В нем школьники опрятны и милы,
И Кидман, оторвавшись от игры,
На нас посмотрит влажными глазами.
всё также будет детвора
на йот не с
когда навстречу сдвинется гора
не сдвинется на йот высокая гора
ни к Мохаммаду и не к Моисею,
но гору перескачет детвора
на деревянной карусели.
и будут дни и будут вечера,
и в воздухе запахнет земляникой,
когда вернется тень и мне с утра,
как санитарка скажет: - всё, пора,
и свяжет руки марлевой веригой.
и я войду в стеклянный куб,
и что-то там останется снаружи -
Десна, отец, трёхместный шлюп,
скамейка в сквере, дуб и лужи,
И чаша до краев: "пригубь".
Прозрачен куб, как совесть у судьи.
О, как прочны невидимые прутья.
Явись мгновенье, длись, не чудься,
и что-то здесь расправится в груди,
и что-то там заставит обернуться
пусть как прочны у куба прутья,
пора, пора, уже пора,
уже все петухи пропели,
и только в парке карусели
всё так же любит детвора
уже застегнуты шинели
и перебиты кивера
пора, пора, уже пора,
и на лошадок в карусели
уже расселась детвора,
под корабли наплыли мели
вернулись из ночного тени
к своим телам, и нам пора
не оставляя места снам
не по труду воздастся,
а по вере
чтоб каждому не по труду а вере
и на диковинный пропеллер
глазеть сбежалась детвора
здесь каждому по вере
бегу и я. на самом деле
уже вращается пропеллер
уже сбежалась детвора
чтоб поглазеть
чтоб в областной газете
в газете успеть почесть безответность сильнее любви
суток рассудок
миную течете по складкам пищевода
и после дождичка в четверг
и ветер опахало
на рукоятке веер облаков
не веер - ветер ! - опахало,
Была гроза стрег
и после дождичка в четверг
был веер - ветер, опахало, как вентилятор в облаках,
и после дождичка в четверг
еще три дня до четверга
еще три дня житейской прозы
не не хватает хлорофилла
какой холодный
перо лежит, пылится лира
медвежий март, берложий,
юнак февраль, как старый князь низложен,
февралЬ, как Доминик низложен,
на троне заговорщик март.
безбожный век настал, берложий,
косматый снег на всём подряд
лежит куда зрачок положит
заиндевелый сизый взгляд,
и провода под ледяною кожей
самоотверженно гудят.
в груди дыра - размер пол-мира
скворечня для тоски, а снегири
вечнопунцовые жуиры
с ладони щиплют сухари.
Сугробам дела нет до лиры,
Берложий март - мой визави,
мы друг у друга конвоиры,
а я весну зову: яви
деревьям зелень хлорофилла
и мне толику от земной любви.
Я думал - не хватает хлорофилла,
А получается любви.
весна медведица-шатунья,
яви, явись, стань визави,
я думал - мало хлорофилла,
а, получается, любви
на всем
косматый снег
в стогах сугробов сложен
безбожно снежный город спит
февраль, как Доминик низложен,
черниль-
ница
сугробам дела нет до лиры,
берложий март - мой визави,
весны немые конвоиры
я думал - мало хлорофилла,
а, получается, любви
я думал - не хватает хлорофилла
а получается - любви
какой холодный март
ну вот, весна,
им не хватает хлорофилла
как мне не достает любви
и простынь неба высыхает на придорожных проводах.
Не лепо ль, братия, не лестно
тянуть созвездия из лужи?
Пространство внутреннее тесно,
но не теснее, чем снаружи.
Несбытье – эталон событья.
Благослави, пастух, отару,
а ты, мой витязь на распитьи,
неси в ларек пустую тару.
Из пыльной зелени стекольной
глядятся вдумчиво и кротко
заплывший глаз, и нос свекольный,
и сизый конус подбородка,
и губы, жаждущие пива,
и сердце, жаждущее слова,
похмельным трепетом курсива
текут по клеткам птицелова.
И хочется моря и сушу
и мир, что даден на удачу,
пропить – как собственную душу,
и продавцу оставить сдачу.
может, хватит лепить горбатого,
Я подстрелившая ловца добыча
Я тот трофей, что подстрелил охотник,
не верую в переселение душ
я твердь зерна перемоловшего жернов
подстрелившей ловчего добычи
Быть пожалевшей ловчего добычей
Это последний из знаков Зодиака. Рыбы обычно понимают всех и каждого, кроме себя. Всю жизнь может искать собственное "я", двигаясь на ощупь и оступаясь, не зная, как воспринять это "я". Рыбами руководит и управляет скрытая сторона жизни. Их трудно чем-либо связать, в каждом моменте для них своя истина, они как утекающий газ. Рыбы рождаются усталыми, у них нет энергии для устранения препятствий, для ежедневных усилий по преодолению мелочных забот. Их жизнь подобна дому без оконных стекол, сквозь этот дом дует любой ветер. Любая боль, жара, холод - все влияет на них и немедленно сказывается, делая бедного обитателя этого дома еще более бедным и усталым. Другие, наоборот, имеют нервическую энергетическую натуру, которая может держать их в состоянии бодрствования днями, неделями, в течение которых большинство их них изматывают себя, начиная множество незаканчиваемых дел, проектов, планов, откладывая их на завтра и т.д. Увлеченный, сильный тип Рыб, управляющих собой, но более убеждениями, уговорами, чем силой. Рыбы - граждане Вселенной, не принадлежащие себе, они нигде и везде. Редко чувствуют себя желанными, им надо сказать, как минимум дважды, что вы хотите их видеть или угостить, прежде чем они подумают, что вы, возможно, и впрямь хотите их видеть. Рыбы интересуются всем и всеми, но очень специфически, для них нет ничего по-настоящему стоящего, но нет потенциально более внутренне богатого человека, чем развитые Рыбы. Но таковы редки, так как для работы над собой нужны концентрация, усилия, сила воли. Рыбы где-то на пол-пути между нулем и бесконечностью. Они колеблются между плохим и величественным, между монастырем и тюрьмой, от невинного соглашательства до мазохистского уничтожения, от состраданья к человеческому несчастью до барахтанья в жалости к себе. Рыбы - жертвы самих себя и других. Рыбы - безгрешные дети, могущие сохранять спокойствие перед лицом настоящей опасности и впасть в панику от ерунды. Возможно, это самые преданные и привязчивые люди из всех знаков Зодиака. Вам хочется взять их с собой, смягчить их боль, помочь им найти себя, взять их за руку, вывести из тумана, но они редко позволяют вам сделать это. Они льнут к своим страданиям, которые ошибочно принимают за реальность. Обычно их "реальность" побеждает и затягивает помогающего в пустынную землю отчаяния. Вот почему среди Рыб много фатальных женщин. Мистика и фантазия преобладает у них при выборе одежды, они мало заботятся о требованиях моды, могут быть даже небрежными в одежде. Женщине легче быть Рыбами, чем мужчине, так как общество считает томную мечтательную, нерешительную женщину очаровательной и не одобряет этих черт у мужчины.
Ты подстрелившая ловца добыча,
Ты твердь и постоянство облаков,
Ты единица, перевесившая тыщу
И до и после будущности слов.
Ты гибкость рук, сковавшая вериги,
Простая нагота роскошных кутюрье,
Ты пишешь сны, реальнее чем книги,
И время черпаешь, как водку сомелье
Ты времячерпий с блюдцем сомелье.
И пьешь вино, что не разбавить сомелье.
Ты жихарь, добрый Дух, бескрылый, бестелесный,
Ты жихарь, Дух, бескрылый, бестелесный,
твоя судьба родиться мудрым старцем
и к тризне стать младенце грудничком
Бескрылый дух, безрогий, бестелесный
давно стучит в твоё раскрытое окно,
твой домочадец
Ты содержанье, наполняющее книги,
Ты твердь зерна, перемоловшая жернов,
и ты мазок неслышный и незримый
манок дичь
маяк слепец
ты кремль, украсивший звезду
ты явь
тебе цикады голосом (железным)
тебе гудинни завещал вериги
в открытое окно
возьми свой циркуль
1
Ты подстрелившая ловца добыча,
Ты твердь огня и постоянство облаков,
Ты единица, перевесившая тыщу
И до и после будущности слов.
Ты гибкость рук, сковавшая вериги,
Нагая простота роскошных кутюрье.
Ты пишешь сны, реальнее чем книги,
И время черпаешь, как водку сомелье...
2
И ты вернешься в дом без стен и с окнами без стёкол
на перекрестке двух дорог из ничего в небытиё
не кистепёрой рыбой, мечущей икру в окопах,
и не летучей мышью, что превращает муху в мумиё,
а тем младенцем - ангелом - с картины Рафаэля,
одним их двух с переплетеньем рук и крыл,
одним из тех, что вдаль свои зрачки нацеля,
всё возвращают в близь, откуда, кажется, не выходил...
3
вот краски, вот палитра, кисть в неё макают;
вот холст, прищур зрачков, мазка размах:
два-три штриха и простынь неба высыхает
на придорожных проводах.
вот красный шарф, вот шляпа чёрная,
высокого подшляпья прекрасновласый ореол,
вот рыбий рот, питающийся зёрнами
и мёдом Франкентальских пчёл.
ты жихарь, дух, бескрылый, бестелесный,
Быть тем ловцом, подстреленным добычей
на пол-дороги из нуля в небытиё
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой,--
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот --
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь,--
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
ложь, как вошь,
ослик вёз Марию, вол помогал Иосифу.
сейчас сквозь стену
тогда
Другие статьи в литературном дневнике:
