Гениальный поэт Артюр Рембо!
Посмотрела сегодня кино Агнешки Холланд "Полное затмение" и пребываю в потрясении!!!
Столько энергии, сумасшедшей силы, тихой радости и великого чувства...Я не сторонница однополой любви. Но иногда люди хотят быть настолько ближе друг к другу, чтобы и нитка не проскочила)))им кажется, что прижавшись, можно лучше услышать о чем говорит другое сердце...И еще родство душ, восторг ума и сердца всегда выше телесности.А когда оно выше происходят порой необъяснимые вещи: стираются грани пола, грани морали...Великая радость и великая трагедия. Рембо в исполнении Ди Каприо живой и настоящий, гениальная игра. В конце фильма я ощутила слезы на своем лице...
А вот это чужая рецензия на фильм, но очень интересная...
Фильм, снятый 15 лет назад, смотрел сегодня впервые и испытал некий эстетический шок. Впечатление какой-то реинкарнации этих двух самых ярких представителей декадентского искусства времен краха Второй империи. Во-первых – молодой Ди Каприо удивительно похож на фотопортрет Артюра Рембо. Дэвид Тьюлис тоже соответствует внешнему виду Поля Верлена. Разница в возрасте этих поэтов в 10 лет. Во- вторых - в картине, посвященной поэтам, не звучит ни одной поэтической строфы. Но, как ни странно, этого здесь и не нужно. Поэты французские, а фильм англоязычный. А конгениальных переводов этих поэтов я не знаю. Увы, поэзия вообще непереводима!
Много есть фильмов-биографий о знаменитых полководцах, государственных деятелях, изобретателях и ученых. О знаменитых музыкантах, артистах или спортсменах. Но рискованное это занятие делать биографические фильмы о великих, тем более, о гениальных художниках, писателях и поэтах. Я считаю этот фильм одним из самых удачных. Но понимаю, что более чем эксцентричные выходки этого вшивого (буквально) мальчишки из провинции, ворвавшегося в размеренную жизнь меланхоличного парижанина, вызывают порой яростное возмущение и протест. Невозможно назвать актерской игрой то, что творит на экране американский юноша с итальянскими корнями – Леонардо Ди Каприо. Это подлинное перевоплощение в тело и душу Артюра Рембо – поэта, сотворившего за три-четыре года революцию во французской поэзии.
Поэты, если они настоящие поэты, а не авторы государственных гимнов в трех редакциях, обычно долго не живут. Поэты в жизни редко бывают людьми приятными во всех отношениях. За поэтов не советую выходить замуж. Всякий творческий человек – это уже отклонение от обыденной нормальности, а поэт – тем более!
Авторы фильма отказали себе и нам в удовольствии показать Верлена и Рембо на ярком фоне парижской богемы, где в эти годы начиналась живописная революция импрессионистов. Короткий эпизод встречи с поэтами-символистами, которая закончилась скандалом. Скандалы, стычки, членовредительство, драки и даже стрельба сопровождают в течении всей картины эту странную дружбу-любовь, продлившуюся три года. Поэзия тому причина. Странная это материя. Прекрасная и отвратительная, бесполезная, а порой и гибельно вредная, как алкоголь, как табак, как наркотики.
Меланхолия – лейтмотив Верлена. Озарения – Рембо. Ярчайшая вспышка - после которой - темнота и пустота. И больше нет места поэзии! И больше нет места любви! И самой жизни больше нет!
P. S. И еще, - прошу тех, кто посмотрел фильм "Полное затмение" перечитать или открыть для себя поэзию Рембо и Верлена, переводов на русский довольно много, а "Пьяный корабль" в Интернете опубликован чуть ли не в полусотне переводов. И обратите внимание на творчество Агнешки Холланд, режиссера этого фильма. Это целый пласт в истории польского, европейского и мирового кино.
Одежка ветхая с дырою на спине.
Я – Мальчик-с-пальчик, шел себе, рифмуя,
И на Большой Медведице ночуя,
Я слышал песни в звездной тишине.
Я слушал их, присев на край дороги,
Гудели, ныли, стоптанные ноги,
В траве дрожали капельки росинок
Живой водой, и я писал стихи,
Как струны лиры, дергая шнурки,
Моих израненных дорогою ботинок.
(перевод И. Бойкова)
Артюр Рембо
(Artur Rembo)УСНУВШИЙ В ЛОЖБИНЕ
1870
В провалах зелени поет река чуть слышно,
И весь в лохмотья серебристые одет
Тростник... Из-за горы, сверкая, солнце вышло,
И над ложбиною дождем струится свет.
Там юноша-солдат, с открытым ртом, без каски,
В траву зарывшись непокрытой головой,
Спит. Растянулся он на этой полной ласки
Земле, средь зелени, под тихой синевой.
Цветами окружен, он крепко спит; и, словно
Дитя больное, улыбается безмолвно.
Природа, обогрей его и огради!
Не дрогнут ноздри у него от аромата,
Грудь не колышится, лежит он, сном объятый,
Под солнцем... Две дыры алеют на груди.
Артюр Рембо. Пьяный корабль (перевод Набокова)
В стране бесстрастных рек спускаясь по теченью,
хватился я моих усердных бурлаков:
индейцы ярые избрали их мишенью,
нагими их сковав у радужных столбов.
Есть много кораблей, фламандский хлеб везущих
и хлопок английский,-- но к ним я охладел.
Когда прикончили тех пленников орущих,
открыли реки мне свободнейший удел.
И я,-- который был, зимой недавней, глуше
младенческих мозгов,-- бежал на зов морской,
и полуостровам, оторванным от суши,
не знать таких боев и удали такой.
Был штормом освящен мой водный первопуток.
Средь волн, без устали влачащих жертв своих,
протанцевал и я, как пробка, десять суток,
не помня глупых глаз огней береговых.
Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая,
вошла в еловый трюм зеленая вода,
меня от пятен вин и рвоты очищая
и унося мой руль и якорь навсегда.
И вольно с этих пор купался я в поэме
кишащих звездами лучисто-млечных вод,
где, очарованный и безучастный, время
от времени ко дну утопленник идет,
где, в пламенные дни, лазурь сквозную влаги
окрашивая вдруг, кружатся в забытьи,--
просторней ваших лир, разымчивее браги,--
туманы рыжие и горькие любви.
Я знаю небеса в сполохах, и глубины,
и водоверть, и смерч, покой по вечерам,
рассвет восторженный, как вылет голубиный,
и видел я подчас, что мнится морякам;
я видел низких зорь пятнистые пожары,
в лиловых сгустках туч мистический провал,
как привидения из драмы очень старой,
волнуясь чередой, за валом веял вал,
я видел снежный свет ночей зеленооких,
лобзанья долгие медлительных морей,
и ваш круговорот, неслыханные соки,
и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!
По целым месяцам внимал я истерии
скотоподобных волн при взятии скалы,
не думая о том, что светлые Марии
могли бы обуздать бодливые валы.
Уж я ль не приставал к немыслимой Флориде,--
где смешаны цветы с глазами, с пестротой
пантер и тел людских и с радугами, в виде
натянутых вожжей над зеленью морской!
Брожения болот я видел,-- словно мрежи,
где в тине целиком гниет левиафан,
штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежет
и опрокинется над бездной ураган.
Серебряные льды, и перламутр, и пламя,
коричневую мель у берегов гнилых,
где змеи тяжкие, едомые клопами,
с деревьев падают смолистых и кривых.
Я б детям показал огнистые созданья
морские,-- золотых, певучих этих рыб.
Прелестной пеною цвели мои блужданья,
мне ветер придавал волшебных крыл изгиб.
Меж полюсов и зон устав бродить без цели,
порой качался я нежнее. Подходил
рой теневых цветов, присоски их желтели,
и я как женщина молящаяся был,--
пока, на палубе колыша нечистоты,
золотоглазых птиц, их клики, кутерьму,
я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролеты,
дремотно пятился утопленник во тьму.
Но я, затерянный в кудрях травы летейской,
я, бурей брошенный в эфир глухонемой,
шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский,
ни зоркий монитор не сыщет под водой,--
я, вольный и живой, дымно-лиловым мраком
пробивший небеса, кирпичную их высь,
где б высмотрел поэт все, до чего он лаком,--
лазури лишаи и солнечную слизь,--
я, дикою доской в трескучих пятнах ярких
бежавший средь морских изогнутых коньков,
когда дубинами крушило солнце арки
ультрамариновых июльских облаков,--
я, трепетавший так, когда был слышен топот
Мальстромов вдалеке и Бегемотов бег,
паломник в синеве недвижной,-- о, Европа,
твой древний парапет запомнил я навек!
Я видел звездные архипелаги! Земли,
приветные пловцу, и небеса, как бред.
Не там ли, в глубине, в изгнании ты дремлешь,
о, стая райских птиц, о, мощь грядущих лет?
Но, право ж, нету слез. Так безнадежны зори,
так солнце солоно, так тягостна луна.
Любовью горькою меня раздуло море...
Пусть лопнет остов мой! Бери меня, волна!
Из европейских вод мне сладостна была бы
та лужа черная, где детская рука,
средь грустных сумерек, челнок пускает слабый,
напоминающий сквозного мотылька.
О, волны, не могу, исполненный истомы,
пересекать волну купеческих судов,
победно проходить среди знамен и грома
и проплывать вблизи ужасных глаз мостов
Артюр Рембо
(Artur Rembo)БАЛ ПОВЕШЕННЫХ
1870
На черной виселице сгинув,
Висят и пляшут плясуны,
Скелеты пляшут Саладинов
И паладинов сатаны.
За галстук дергает их Вельзевул и хлещет
По лбам изношенной туфлею, чтоб опять
Заставить плясунов смиренных и зловещих
Под звон рождественский кривляться и плясать.
И в пляске сталкиваясь, черные паяцы
Сплетеньем ломких рук и стуком грудь о грудь,
Забыв, как с девами утехам предаваться,
Изображают страсть, в которой дышит жуть.
Подмостки велики, и есть где развернуться,
Проворны плясуны: усох у них живот.
И не поймешь никак, здесь пляшут или бьются?
Взбешенный Вельзевул на скрипках струны рвет...
Здесь крепки каблуки, подметкам нет износа,
Лохмотья кожаные сброшены навек,
На остальное же никто не смотрит косо,
И шляпу белую надел на череп снег.
Плюмажем кажется на голове ворона,
Свисает с челюсти разодранный лоскут,
Как будто витязи в доспехах из картона
Здесь, яростно кружась, сражение ведут.
Ура! Вот ветра свист на бал скелетов мчится,
Взревела виселица, как орган, и ей
Из леса синего ответил вой волчицы,
Зажженный горизонт стал адских бездн красней.
Эй, ветер, закружи загробных фанфаронов,
Чьи пальцы сломаны и к четкам позвонков
То устремляются, то прочь летят, их тронув:
Здесь вам не монастырь и нет здесь простаков!
Здесь пляшет смерть сама... И вот среди разгула
Подпрыгнул к небесам взбесившийся скелет:
Порывом вихревым его с подмостков сдуло,
Но не избавился он от веревки, нет!
И чувствуя ее на шее, он схватился
Рукою за бедро и, заскрипев сильней,
Как шут, вернувшийся в свой балаган, ввалился
На бал повешенных, на бал под стук костей.
На черной виселице сгинув,
Висят и пляшут плясуны,
Скелеты пляшут Саладинов
И паладинов сатаны.
Артюр Рембо
(Artur Rembo)ЗАВОРОЖЕННЫЕ
1870
Где снег ночной мерцает ало,
Припав к отдушине подвала,
Задки кружком, -
Пять малышей - бедняги! - жадно
Глядят, как пекарь лепит складно
Из теста ком.
Им видно, как рукой искусной
Он в печку хлеб сажает вкусный,
Желтком облив.
Им слышно: тесто поспевает
И толстый пекарь напевает
Простой мотив.
Они все съежились в молчанье...
Большой отдушины дыханье
Тепло, как грудь!
Когда же для ночной пирушки
Из печки калачи и плюшки
Начнут тянуть
И запоют у переборок
Ряды душистых сдобных корок
Вслед за сверчком, -
Что за волшебное мгновенье.
Душа детишек в восхищенье
Под их тряпьем.
В коленопреклоненной позе
Христосики в ночном морозе
У дырки той,
К решетке рожицы вплотную,
За нею видят жизнь иную,
Полны мечтой.
Так сильно, что трещат штанишки
С молитвой тянутся глупышки
В открытый рай,
Который светлым счастьем дышит.
А зимний ветер им колышет
Рубашки край.
Артюр Рембо
(Artur Rembo)ОЩУЩЕНИЕ
1870
В вечерней синеве, полями и лугами,
Когда ни облачка на бледных небесах,
По плечи в колкой ржи, с прохладой под ногами,
С мечтами в голове и с ветром в волосах,
Все вдаль, не думая, не говоря ни слова,
Но чувствуя любовь, растущую в груди,
Без цели, как цыган, впивая все, что ново,
С Природою вдвоем, как с женщиной, идти.
Другие статьи в литературном дневнике:
