Валерий Липневич. Девушка с яблоком.
У каждого из нас, пусть он заселен, как современный город, пусть сыплются из него имена и фамилии, номера телефонов, пусть тошнит его от половины, с кем приходится здороваться, – половина, это вовсе неплохо! – у каждого из нас найдется местечко еще для одного человека.
Потом мы удивляемся – оказывается, что этот уголок и был приготовлен для него, был забронирован, как номер в гостинице, хотя сознание-администратор старалось переубедить нас, что мест нет – видите, люди спят в креслах, на раскладушках! А жизнь, как директор, ничего не говоря, дает ключи и приводит вчерашнего незнакомца, возникшего из незнания, как из небытия, в самое лучшее, самое уютное место души – в номер люкс, где и сами-то бываем нечасто, словно стесняясь или опасаясь чего-то. Не знаю, как вам, а мне приятно вот так совсем неожиданно обнаружить, что ты шире, добрее, выше, чем кажешься сам себе, любопытнее.
Ну, думаешь, глядя с тоской на новое лицо, некуда уже, всё! По завязку. Сыт по горло. Смертельно устал – от ближних и дальних, от любви, от...
Всё! Никого не хочу видеть, задыхаюсь в других, теряюсь в самом себе!..
И тут – раз! – словно неожиданным взрывом сносит все эти хибарки и бараки, и открывается столько пространства, такие горизонты, что впору построить еще один город и заселить его друзьями и любимыми, деревьями и цветами.
Или ограничиться домом.
<...>
Страдание обнажает. Еще больше, чем вино.
Еще больше, чем любимая женщина. Еще больше, чем любимое дело.
Страдание обнажает. Может, потому так искусно маскируем его улыбками и словами, неуклюжими жестами, которые должны что-то выражать.
Беседуя друг с другом, разыгрывая довольство и счастье, понимание и сердечность, мы говорим о чем угодно, лишь бы скорее отговорить вежливую норму, отметиться и оттолкнуть собеседника: не дай бог коснется нашего тайного, истинного, беззащитного.
Экзаменуемые тысячелетиями естественного отбора, мы твердо вызубрили: беззащитность – смерть.
<...>
А знаете, вам бы пошло – ударение на последнем слоге – быть матерью-героиней. Да-да, вполне серьезно, этакой родоначальницей, хранительницей очага, мудрости и любви. Глядя на вас, понимаешь, что такое матриархат, бывший и будущий, понимаешь, что, действительно, безумство доверять что-то мужчине.
Его слепая сила, не различая добра и зла, оплодотворяет все.
И улыбается ребенок в колыбели. И ядерная боеголовка бережно опускается в хранилище. А нам остается только слабая надежда, что радиус улыбки все-таки больше, – всегда и сегодня, – все-таки больше радиуса смерти.
Мужчина привел к пропасти и, рассеянно покуривая, сидит на обрыве, созерцая даль и глубину. Остается надежда только на женщину. Уж она-то выручит, проведет осторожно и терпеливо в зеленую и радостную долину.
В общем, как всегда, за самое бесславное и тяжелое берутся женщины, поневоле продолжая то, что начали безответственно мужчины, а потом убедились, что не под силу, и незаметно уступили – как мужество вынашивания и рождения.
В сущности, женщина решает все проблемы банально. Тем не менее, решает. Она не дифференцирует, как мужчина, – этому можно научить и медведя. Она интегрирует, объединяет, заменяет все проблемы единственной – проблемой любви. Все остальное потом. Все подразумевается в однозначном и твердом «да» или «нет».
<...>
Я думаю, что только в старости, когда природа не толкает мужчину и женщину в объятия друг друга и не настаивает на их полярности, только тогда у нас с вами могли бы возникнуть те идеальные отношения, которые можно было бы назвать любовью. Эта война характеров, когда один идет сквозь другого, – любимого! – как танк по березовой роще, эта война характеров, которую мы наблюдаем и в которой участвуем сами, – увы, не любовь. Нам, мужчине и женщине, участникам этой войны, достается только одно – зато только наше – упоенье борьбой.
http://www.proza.ru/2011/02/02/1930
Другие статьи в литературном дневнике:
