О музыке, мире, тутовом дереве и не только.Если бы звук был доступен для осязания, то эта музыка в чутких ладонях текла бы иранским шёлком, где тревожащий алый и лаковый золотой, обретя змеиные сути, струились бы по основе тонкой — чёрной, словно изнанка заласканного солнцем дня, чёрной, точно зрачок вставшего на дыбы кохейлана, чёрной, будто зерно, узнавшее поцелуи огня, и сменившее юную зелень на горечь кофейной тайны. Если бы музыка стала шёлковой тканью, то я укрылась бы в её возрождающей чувственной неге, растворилась бы, сплетаясь с текучими змеями и царственной чернотой, в мире, пахнущем пряным соблазном, где никто не знает о снеге, толкающемся в раздутом брюхе неба, нависшего над городом, перенасыщенном числами, мной, людьми и серыми мыслями, придавленными к головам вязаной шерстью и потускневшим фетром. Если бы мир принял меня, я проросла бы в нём тутой, в чьих листьях когда-нибудь свил кокон начинающий шелкопряд, и после стала бы тонкой нитью эха серебристых трубчатых колокольчиков, разучивших мелодию ветра. Если бы я стала тенью, частью, тутовым деревом, и после — серебряной нитью, я могла бы вернуться сюда медленно тающим звуком и замереть у твоих ладоней — только стоит ли ловить то, что живет не дольше рассыпающейся секунды? Руки, музыкальные руки твои знают об этом: губы шепчут «вернись», но пальцы уже обрывают нить одним прикасанием к полому серебру — «р-р-румм!». Если бы... © Copyright: Ирина Валерина, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
