Идешь деревней, смотришь – двор знакомый всё тот же, вроде, а осиротел.
Скамейка покосилась возле дома, оставшись без хозяйки не у дел...
А в остальных дворах, в тени сирени, очередную зиму пережив,
сидят старушки, руки на коленях на одеяльцах байковых сложив.
Беспомощны, и, в общем, бесполезны, вполглаза за внучатами следя,
на лавках и на выгоревших креслах укутанные бабушки сидят,
удерживая в высохших ладонях бесценные ушедшие года.
Как будто в обесточенном вагоне они сидят и едут в никуда,
неся в себе семей своих истоки, считая одинаковые дни,
ничем не отвечая на упреки и злое равнодушие родни.
Они сидят и ждут почти смиренно, когда отступит нехотя жара,
и их вернут из кресельного плена в кроватный плен до самого утра,
где можно лечь в продавленное ложе — заброшенный отцепленный вагон,
о чем–нибудь мучительно тревожась, в поверхностный проваливаясь сон.
И в этом сне, от робости немея, они узнают гулкие шаги,
и побегут, и бросятся на шею, как в юности, любимы и легки,
и сильные прокуренные руки подхватят их, по комнате кружа,
и погрозят и правнукам, и внукам, чтоб бабушек не смели обижать,
и в темноте бесследно растворятся, невидимы заплаканным глазам —
их дедушки, которые им снятся, уехавшие много лет назад...
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
