…А между тем Благая весть – всегда в разгар триумфа ада,
и это только так и есть, и только так всегда и надо!
Когда, казалось, нам велят – а может, сами захотели, –
спускаться глубже, глубже в ад
по лестнице Страстной недели:
все силы тьмы сошлись на смотр,
стесняться некого – а чё там;
бежал Фома, отрёкся Пётр,
Иуда занят пересчётом, –
но в мир бесцельного труда
и опротивевшего блуда вступает чудо лишь тогда,
когда уже никак без чуда,
когда надежда ни одна не
намекает нам, что живы, и
перспектива есть одна –
отказ от всякой перспективы.
На всех углах твердят вопрос,
осклабясь радостно, как звери:
«Уроды, где же ваш Христос?»
А наш Христос пока в пещере,
в ночной тиши. От чуждых глаз
Его скрывает плащаница.
Он там, пока любой из нас не
дрогнет и не усомнится
(не усомнится только тот глядящий пристально и строго
неколебимый идиот, что вообще не верит в Бога).
Земля безвидна и пуста. Ни милосердия, ни смысла.
На ней не может быть Христа,
Его и не было, приснился.
Сыскав сомнительный приют,
не ожидая утешенья,
сидят апостолы, и пьют,
и выясняют отношенья:
– Погибло всё. Одни мечты. Тут сеять – только тратить зёрна.
– Предатель ты.
– Подослан ты.
– Он был неправ.
– Неправ?! – Бесспорно.
Он был неправ, а правы те.
Не то, понятно и дитяти,
Он вряд ли был бы на кресте,
что Он и сам предвидел, кстати.
Нас, дураков, попутал бес…
Но тут приходит Магдалина
и говорит: «Воскрес! Воскрес!
Он говорил, я говорила!»
И этот звонкий женский крик
среди бессилия и злобы
раздастся в тот последний миг,
когда ещё чуть-чуть – и всё бы.
Глядишь кругом – земля черна.
Ещё потерпим – и привыкнем.
И в воскресение зерна никто не верит, как Уитмен.
Нас окружает только месть, и празднословье, и опаска,
а если вдруг надежда есть –
то это всё ещё не Пасха.
Провал не так ещё глубок.
Мы скатимся к осипшим песням
о том, что не воскреснет Бог,
а мы подавно не воскреснем.
Он нас презрел, забыл, отверг,
лишил и гнева, и заботы;
сперва прошёл страстной четверг,
потом безвременье субботы, –
и лишь тогда ударит свет,
его увижу в этот день я:
не раньше, нет, не позже, нет, –
в час отреченья и паденья.
Когда не десять и не сто,
а миллион поверит бреду;
когда уже ничто, ничто
не намекает на победу, –
ударит свет и всё сожжет,
и смерть отступится, оскалясь.
Вот Пасха. Вот её сюжет.
Христос воскрес.
А вы боялись.
