Nan nyanyar do parik!

Эскритора: литературный дневник

В простом великолепии праздничной суеты, я торжественно возношу знамена маленькой победы. Потребительские нравы приглашенных людей демонстрировали свое величие в каждом жесте. А ведь на секунду мне показалось, что им не все равно, однако, к моему скромному сожалению, все оказалось немного иначе. Мы живем, чтобы есть, а не едим, чтобы жить. Хотя, разумеется, я утрирую. Здесь все проще – они пришли получить свой кайф, и за это их не судить.
В эту тяжелую годину мне пришлось пережить многое. Флешбэкнусь, на мгновение.


Мне три года. Мой мир заканчивался входной дверью нашей квартиры. Слишком много еще неизведанного в этих углах, чтобы пуститься на поиски приключений за бортом корабля. Капитаном всегда была Мадре, хотя за штурвалом с компасом неизменно стоял Падре. Это игра взрослых. Мадре давали видимость власти, хотя без Падре она всегда терялась. Она самая младшая в семье, а он самый старший. Ему было просто забавно наблюдать за тем, как Мадре лихо «руководит» процессами семейного счастья. Но в мои три я знала, что Мадре ругается, а Падре добрый. Я рисую на руках узоры синей пастой шариковой ручки. Руками можно ощупать мир, но только фантазия может дать кров и, то состояние нирваны.


- «Она жила всегда в своем мире, где-то далеко отсюда» - слова Мадре.


Не могу не согласиться. Мой мир являлся мне в виде букв и узоров. Когда я учила буквы, мне часто перед сном являлась буква «ы». В этой букве, а в том возрасте я учила только печатные буквы, мне казалось, что есть своя мистика. Она единственная состоит из двух раздельных частей. В моих снах я всячески пыталась соединить эти две части, а позже я узнала, что в письменном варианте они все-таки вместе. Представь мою радость.
В моем мире пахнет растаявшем шоколадом на пальцах рук и сливочным мороженым "Фудмастер" на животе, я всегда неаккуратно кушала. Чуть старше, я начинала понимать, что пройтись по бордюру – это сложно. Часто падая и разбивая коленки, я все равно лезла на него. Особенно больно было упасть на, еще свежую, ссадину. Мне нравилось смотреть на кровь, что капелькой стекает с открытой ранки. Сколько я себя помню, я всегда была лакомым кусочком для комаров. Все мои годы, прожитые с Эрманой, я просыпалась в укусах, тогда как она оставалась целехонькой. Расчесывая до крови укусы, я наблюдала за маленькими красными шариками, что медленно увеличиваются в размерах, если зажать ранку пальцами. Однако я всегда морщилась, когда видела кровь на ком-нибудь другом. Вся «красота» исчезала.


За внимание и любовь у нас с Эрманой была гонка не на шутку. Однажды нам дали резинового лисенка такой ТРУшный советский стиль. Мы принялись драться за него, ведь именно в этот день нам нужно было играть именно с ним. Мадре, узрев накаляющийся скандал, рывком схватила несчастного лисенка, открыла окно и, сделав вид, что выбросила его в окно, поставила его на самый верх балконного шкафчика. Я, поверив, что лисенка не вернуть, бросилась в слезы, и Эрмана тоже всплакнула. Потом, когда Мадре благополучно, слегка ругаясь вслед, вышла из комнаты, Эрмана указала мне пальцем на того лисенка. Его было видно, но достать было непросто. Эрмана приказала встать мне на четвереньки, сыграв некоторую роль очаровательной живой тумбочки, чтобы достать игрушку. Встав на меня, жутко кряхтящую от тяжести, она схватила лисенка, и мы играли с ней вместе, так дружно, как никогда ранее, поочередно таская резиновый трофей. Эта была победа. Это была наша победа.


Я всегда любила рисовать. Мне нравилось рисовать ситуации. Я придумывала героям мысли. Вот Ариель сидит на камне, на дне океана. У нее красные волосы, что поднимаются в воде, и зеленый рыбий хвост. Она не думает о прекрасном. Она грустит, потому что не может ходить и быть рядом с принцем. Ми Абуэла до сих пор хранит этот рисунок. А мне было лет семь.


Мне семь. Во втором классе никто толком не воспринимал меня, я была, как говориться «щеглушкой» в колорите взрослых мальчиков и девочек. Хотя преподаватели меня любили, но в эти годы я гналась за любовью «старшаков» и ровесников Эрманы. Сколько помню себя в том возрасте, взрослые всегда замечали синие круги под моими глазами. «Почки» - говорили они, но меня это не волновало, недоумевая, что значат эти их многозначительный взгляд и слово «почки».


Так странно наблюдать и вспоминать прошлое. Я всегда хотела признания своего превосходства. Как и любые дети, я ненавидела зеленку, что мажут на ссадины, а взрослые хором начинают дуть, типа легче мне станет. Я помню раздражение в глазах взрослых, когда Эрмана поднимала ор из-за таких случаев, а я, в свою очередь, терпела и не открывала рот взамен на слова – «какая молодец, такая терпеливая!». Было жутко больно, но что не сделаешь ради похвалы. Я помню раздражение в глазах, когда Эрмана не могла усидеть на месте или за уроками, а я, в свою очередь, заставляла себя сидеть ради слов – «Какая усидчивая!». Я помню раздражение в глазах Мадре, когда у Эрманы не получалась математика в школе, а я, в свою очередь, засиживалась в цифрах по долгу, хотя я совершенно не испытывала к ним никакой любви и влечения, все ради слов – «У нее математический склад ума!». Я помню раздражение в глазах Мадре, что зашиваясь на кухне и, попросив помощи, она смотрела, как Эрмана небрежно орудует ножом. А я, в свою очередь, практиковалась с ножами, когда взрослые не видели, начиная с овощей и заканчивая мебелью. Сам процесс держать нож в руке, ощущение некоторой силы. Еще я помню, как самостоятельно состригала волосы, особенно частой жертвой была моя челка. Мне нравился тот скрежет, что создается при сжатии лезвий канцелярских ножниц. Я помню, как таскала косметику и вещи из гардеробной Мадре, ведь у нее всегда была привычка – выглядеть шикарней всех. Один раз я стащила ее любимые духи, жутко дорогие, по ее словам. Падре понравилось, что от меня вкусно пахло Мадре, но самой Мадре не понравилось, что я залезла в ее вещи. Одним словом, я всегда была дочерью Падре, а Эрмана дочерью Мадре, а Эрмано был Эрмано и просто наследником и лицом семьи.


- «Я смотрю на нее - у нее в глазах написано, что она осталась ничья» - слова Мадре, когда мне было двенадцать.


А потом пришел Ты. Или пришла я.
Я ощутила, как жизнь стала набирать темп, я торопилась жить. Утром я проснусь и увижу Тебя. Я вновь окунусь в эти нектары смущения и нервов. Мы вновь обменяемся колкостями, на которые мы не станем обижаться. Ты иронично посмеешься над моим замечанием. Я буду покрываться стеснительностью и застенчивостью, как небеса покрываются облаками. Мы выйдем с Тобой на перекур, а Ты скажешь, что я даже передышку не делаю между затягами. Я буду смотреть на Тебя украдкой, а Ты, разумеется, оденешь очки. Это будет странно для всех и даже для нас самих, но это будет по-нашему.
Я ощутила, как пелена размытого кадра стала проясняться. «You are actually here» - возвращает меня в настоящее, где я кидаю козырями, играя партию судьбы. Я скрупулезно собираю по кусочкам каждые мгновения нашего времени. Мой первый звонок, и беспалева раздобытый номер. Наша переписка, что началась после пачки сигарет. И, разумеется, наши посиделки, что начались со словами, что я должна буду Тебя развлекать.
Я ощутила, как Любовь может быть прекрасна. Думать, что я смогу прикоснуться к этим губам или взять Тебя за руку, было больше, чем просто невозможно. Я была просто скована своей робостью, что даже мысли были недопустимы. Когда я оборачиваюсь назад, я осознаю, что, и вправду, много произошло, и как прекрасно, что произошло!



Я Люблю Тебя, спасибо за Вдохновение и Любовь!



Другие статьи в литературном дневнике: