Иван Савин, поэт Белой мечты

"ПРОИЗВЕДЁННЫЙ СМЕРТЬЮ В ПОДПОРУЧИКИ ЛЕЙБ–ГВАРДИИ ГОСПОДНЕГО ПОЛКА..."

В начале 1990–х годов на волне возвращения в Россию культурного наследия первой эмиграции в ряду многих ярких имен произошло и открытие современным российским читателем творчества Ивана Савина – одного из выдающихся представителей зарубежной ветви отечественной литературы, чей высокий талант и трагическая судьба приобрели когда–то поистине символическое значение.

Да, восемьдесят лет назад, в первое десятилетие после Гражданской войны, имя этого человека было широко известно в безбрежной массе русских изгнанников, огромное число которых принадлежало к образованным, читающим слоям общества. «Поэтом Белой мечты» называли его в военной, белогвардейской среде. «…То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе… » – утверждал Иван Бунин, написавший на раннюю смерть поэта пронзительный, щемящий сердце отклик.* Трижды – уникальный случай в литературном зарубежье! – единственный прижизненный сборник стихов Савина «Ладонка» издавался на деньги, собранные по подписке офицерами–галлиполийцами. В 1988 году, в Нью–Иорке, супруга поэта Л.В.Савина–Сулимовская, уже в преклонном возрасте, составила и выпустила в свет книгу стихов и прозы «Только одна жизнь», долгое время являвшуюся наиболее полным изданием его сочинений.

Когда же – впервые после многолетнего забвения – на страницах российских журналов появились произведения Ивана Савина, то возникала уверенность – ещё немного, и творчество его вернется к нам в самом значительном объёме, как это произошло с Георгием Ивановым, Одоевцевой, Поплавским… Увы, возвращение затянулось.

Лишь в 1998 году издательством столичного Дома–музея Марины Цветаевой была выпущена крошечным тиражом книга «Мой Белый витязь», включившая, впрочем, основной корпус стихов героя этой статьи. Прозе Савина не столь повезло: десяток рассказов и очерков – вот всё, что было опубликовано на родине. Между тем, прозаическая часть его литературной работы заслуживает внимания не меньшего, чем поэзия. Да и сама жизнь поэта Белой мечты ждет ещё своих внимательных и чутких исследователей.

* * *
Иван Савин родился в 1899 году, в Одессе. Детство и юность его прошли в городе Зенькове Полтавской губернии. Подлинное звучание его фамилии – Саволайнен. Дед по отцовской линии был выходцем из Финляндии, мать принадлежала к старинному молдавскому роду. Вскоре после рождения мальчика родители разошлись, однако семья, в которой он рос – родные и сводные братья и сёстры – была очень дружной. Четыре брата, две сестры… Все они погибли в кровавом молохе революционной смуты: братья – сражаясь в рядах Добровольческой Армии, сёстры – «одна догорела в Каире, другая на русских полях…», как писал сам Иван в одном из своих стихов.

Летом 1919 года, при очередной волне наступления Белых войск, он, недавний гимназист, записался вольноопределяющимся в Белгородский уланский полк – одну из возрождённых частей Императорской Армии в составе Вооруженных Сил Юга России. И всё же рейды, конные атаки, решительный, победоносный рывок Белых к Москве, тяжелый зимний отход к Новороссийску, эвакуация в Крым и последний «врангелевский» период борьбы – стали лишь грозной прелюдией к последующим событиям в жизни Савина.

Это было в прошлом на юге,
Это славой уже поросло, –
В окруженном плахою круге
Лебединое билось крыло…

В момент прорыва красными перекопских укреплений он метался в тифозном бреду на койке джанкойского лазарета. Далее – плен, большевицкий плен, не знавший ещё себе равных по людоедской жестокости и полному забвению всех нравственных норм, всех Божеских заповедей. То, что ему удалось выжить в крымской мясорубке, устроенной по указу кремлевских вождей, иначе как чудом не назовёшь, – из десятков тысяч пленных выжили тогда единицы. Позднее он с горькой, обжигающей иронией так опишет свои мытарства:

«…С осени 1919 года по осень 1921 блуждал по Дону, Кубани и Крыму и увлекался спортом: первое время верховой ездой и метанием копья, затем – после поражения на Перекопской Олимпиаде, заставшего меня в госпитале – увлекательными прогулками по замёрзшей грязи в костюме Адама и охотой за насекомыми в подвалах, особо и чрезвычайно для этого устроенных…».**

Там же, в Крыму, в одном из чекистских застенков были убиты двое братьев Ивана – Михаил и Павел, два других – погибли раньше, на фронтах Гражданской. Сам же герой этого очерка спасся благодаря помощи бывшего сослуживца–улана, оказавшегося теперь на красной стороне и попавшего в охрану. Обретя свободу, то есть избежав порции «ленинских пилюль» (так тогда назывались пули расстрельщиков) и выйдя за пределы концлагеря, Савин добирается до Петрограда, где встречается с отцом. Вместе они, пользуясь финским происхождением, ищут возможности выезда за рубеж, в Финляндию. Такая возможность представилась: в начале 1922 года Савин – в Гельсингфорсе. Работает на сахарном заводе, сколачивая ящики тары, и… пишет в русские газеты и журналы.

Слишком острые и жгучие впечатления дало ему время Гражданской войны и особенно последний – странный и страшный год жизни в большевицкой России, слишком сильным было желание выложить на бумагу переполнявшие его мысли и чувства.

Кто украл мою молодость, даже
Не оставил следов у дверей?
Я рассказывал людям о краже,
Я рассказывал Богу о ней.
Я на паперти бился о камни, –
Правды скоро не выскажет Бог.
А людская неправда дала мне
Перекопский полон да острог…

«Книга былей», «Дым отечества», «Крымский альбом», «Плен»… – это циклы рассказов Ивана Савина, художественные свидетельства происходившего в родной стране, всего виденного и пережитого. Красной нитью через всё его творчество проходит осмысление собственной, глубоко личной драмы: история любимой девушки, оставшейся в советской России и вынужденной отдавать себя новым хозяевам жизни в буквальном смысле – за кусок хлеба.

«Если когда–нибудь эти строки – чудом ли, невнимательностью ли советского цензора – задрожат в Ваших руках, не гневайтесь на меня за то, что острым скальпелем вскрываю Вашу заплёванную душу… Поверьте, жалкая, поверьте, упавшая в красный хмель, – Ваш грех не радостен. Как распятие, как бешено свистящий бич, как удушье долгого издевательства – мучителен Ваш девичий, Ваш детский, Ваш безрассудный грех. Поймите, безумная, – Вас много, слишком много. Вас – тысячи, миллионы безвольных, преступно слабых, но все вы невиновны в преступлении своем. В каждой из вас – слив кровавой грязи, позора и безнадёжности, и над каждой из вас – еле видный, смутно–белый венчик Божьего прощения...».***

Прозаические произведения Савина – небольшие по объему, очень ёмкие, с пульсирующим внутренним нервом, и это заставляет читать их, не расслабляясь, не снижая сразу же возникающего напряжения. Они словно бы электризуют читателя, особенно читателя сопереживающего, способного понять и разделить боль автора за униженную, раздавленную большевизмом страну. По непримиримости к самой сути революционного эксперимента, по скорби о безвозвратно ушедшей, канувшей в никуда, прежней, горячо любимой родине, проза Савина сближается с дневниками Бунина, с его «Окаянными днями». Но это сближение – внешнее, ведь Бунин всё–таки – наблюдатель, а Савин – участник, более того – жертва гражданского противостояния.

«Когда стало темнее, и от перил упали на Сиваш лиловые тени, на мосту показалась толпа пленных калмыков. Раздетые донельзя, с выбитыми зубами и кровавыми ссадинами на лицах, они шли, испуганно ёжась друг к другу, шли молчаливо и горестно, как будто знали, что впереди – смерть. Их сразу же заметили.
– А, калмычата, здорово, ребята – весело и даже, как будто, ласково, крикнул один из тех, что во всём красном, маячили у будки, когда я подходил к мосту (как оказалось потом – член реввоенсовета XIII армии).
– Да здравствует победоносная Белая армия! – и, видимо, страшно довольный своей остротой, сильным ударом нагайки сбил с ног переднего калмыка и сбросил его с моста в воду. Повернувшись в воздухе, калмык грузно шлепнулся в самую слизь Сиваша, барахтался в ней до тех пор, пока его не пристрелили сверху. На мост быстро сбежались остальные члены реввоенсовета.
– Что за выстрелы?.. А, калмыки...
– На, закури! – предложил почти голому калмыку юркий прыщеватый парень в красных гусарских чакчирах папиросу, всунув её в дуло нагана. Калмык курить отказался и с гортанным криком полетел в Сиваш, обрызгав кровью камни... Ещё выстрел... Ещё… Через десять минут на мосту не осталось ни одного калмыка. Кровавые пятна мутно расползались по гиблой, мертвой воде Сиваша...».****

В 1926 году Обществом галлиполийцев был издан стихотворный сборник «Ладонка», принесший Савину признание самых разных эмигрантских кругов – и литературных, и военных. «Белым офицером в поэзии» назвал его один из рецензентов, и это был не просто красивый словесный оборот, – такие слова надо было заслужить! Иван Савин заслужил их своей жизнью и творчеством в полной мере.

«Произведенный смертью в подпоручики Лейб–гвардии Господнего полка…» – эта случайная строчка вырвалась из–под его пера в гельсингфорской больнице
летом 1927 года, когда он медленно и мучительно умирал от заражения крови
после несложной операции. Надежды на выздоровление не было. Юная жена поэта, пережившая его на многие десятилетия, забрала умирающего домой, и он скончался у неё на руках на рассвете августовского дня.

«Я молю Бога, чтобы он, умерший 60 лет тому назад, дотронулся как живой до вашего сердца. Но сознаюсь, что иногда мне делается страшно… Поймут ли сегодня люди, как искалеченный юноша–поэт на пороге смерти до конца бил в один и тот же, дорогой и нам колокол?..» – писала в 1988 году Любовь Владимировна Савина–Сулимовская в предисловии к американскому изданию стихов и прозы своего мужа.

Поймут ли сегодня люди в новой, постперестроечной России боль и гнев, нежность и скорбь, радость и муку поэта Белой мечты? Разделят ли его веру в
конечное торжество Божественной справедливости? Пусть эти вопросы останутся открытыми. Время покажет. И пусть эта маленькая статья станет ещё одной скромной данью памяти человеку, написавшему однажды удивительное «Завещание» своему будущему внуку, где есть такие слова:

«Когда я смотрю в карие, черные, синие глаза тех, кто вместе со мною стучится у чужих ворот, мне кажется, что это – карие, чёрные, синие чашки слёз. Вероятно, потому мы так осторожно, пугливо ходим – боимся пролить... Если бы нашёлся такой чудак, который устроил бы выставку русских улыбок, – произведения наших губ были бы по очень высокой цене раскуплены матерями капризных детей: этими судорожными гримасами они пугали бы шалунов так, как нас пугают Чекой, ты не знаешь, что это такое? И не надо знать! Ваши химики, конечно, уже изобрели способ концентрации любого из человеческих чувств – своего рода сгущённое чувство. Так вот, если бы сконцентрировать в одной точке весь русский стыд наших лет, всю нашу боль и палящее сожаление об утраченном, Вселенная обогатилась бы таким острым алмазом, который резал бы голубое стекло неба…».*****

* Бунин И.А. «Публицистика 1918–1953 годов», ИМЛИ РАН «Наследие», М., 2000 г., стр.251.
** «Мой Белый витязь…», М., «Изограф», Дом–музей Марины Цветаевой, 1998 г., стр.9.
*** Иван Савин, Письмо, «Русские вести», 12.12.1922 г.
**** Иван Савин, Чонгарский мост, «Русские вести», 03.12.1922 г.
***** Иван Савин, Завещание. Моему внуку, «Только одна жизнь», Нью–Йорк, 1988г.

ПИСЬМО В ФИНЛЯНДИЮ

Элине Каркконен, много сделавшей
для возвращения в Россию творчества
Ивана Савина, поэта Белой мечты.

Поэта нет, – сей мир давно
Запорошил его снегами,
Укрыв в холодной глубине.
А Вы стремитесь все равно,
Чтоб окрылёнными стихами
Явился он родной стране.
Спасибо Вам! Стремленье это
Достойно лучшей из наград.
Душа российского поэта
Сквозь Гельсингфорс и Петроград,
Сквозь крымский жар
И финский холод
Глядит на нас. Неповторим
Был светлый дар его, и молод
Он сам, а созданное им
В литературные анналы
Вошло свидетельством времён,
Где обращали трибуналы
Свой гнев на тысячи имён
Из списка смертью опалённых.
Но полно, полно… Те года
Запечатлелись навсегда
В его рассказах исступлённых,
В его отчаянных стихах.
Спасибо Вам! Вы их достали
С архивных полок, что хранят
И боль сердец, и мыслей яд,
Нашли в газетных ворохах
Под грудой пороха и стали,
Незримо давящей на всех,
Захлёстнутых гражданской бойней.
Спасибо Вам за этот труд!
Отныне может спать спокойней
Душа поэта, – не умрут
Его пронзительные строки,
Его терзания и смех,
Его жестокие уроки,
Став откровением для тех,
Кто предан Белому движенью,
Кто словом, делом и мечтой
Еще живёт в эпохе той
И не склонился к пораженью.

Ниже приводится мой вариант предисловия к книге Ивана Савина, изданной в 2007 году Российским Фондом Культуры. Названием книги стала строчка одного из самых пронзительных и страшных стихотворений поэта Белой мечты – "Всех убиенных помяни, Россия...". Над составлением и изданием книги работали трое: Элина Каркконен (Финляндия), Виктор Леонидов (Москва) и я, Дмитрий Кузнецов. Книга вышла с предисловием, подписанным тремя нашими фамилиями. На самом деле предисловие это сделано только одним человеком – Виктором Леонидовым. Виктор – заведующий Библиографическим отделом Дома Русского зарубежья, и вступительную статью он выполнил, исходя из требований издательства. Мой вариант предисловия, позже опубликованный в историческом журнале "Белая Армия. Белое Дело" (г.Екатеринбург), серьёзно отличался от вошедшего в книгу. Вот – его текст.

ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ ИВАНА САВИНА
"ВСЕХ УБИЕННЫХ ПОМЯНИ, РОССИЯ..."

Поэт Белой мечты, певец во стане Белых воинов, Белый витязь… – так называли и называют до сих пор Ивана Савина ценители его творчества. Эпитеты эти несут в себе отсвет некой легенды, но, как известно, легенду тоже надо заслужить. Иван Савин не просто заслужил свою легенду, он оплатил её всей своей короткой жизнью.

«Какая странная судьба русских поэтов, – писала в 1957 году в нью–йоркской газете «Новое русское слово» Ксения Васильевна Деникина, – какой рок навис над ними… Самый «старый» из них – Пушкин – был убит в 38 лет, Лермонтов – 27–ми, Надсона неумолимая болезнь унесла, когда ему ещё не было 26–ти, а Гумилев был расстрелян большевиками в 35 лет…». И далее – о Савине: «Однолеток Лермонтова, он скончался на 28–м году жизни… Его не знают широко. Жестокая судьба послала его в русскую жизнь в самые роковые годы лихолетья, в красную завируху, которая снесла все устои нашей культуры; и надо сказать, что на его долю выпали все муки». (1)

В 19–летнем возрасте Иван Савин ушёл добровольцем в Белую Армию, поступив в эскадрон Белгородских улан Сводного генерала Каледина полка, сформированного на основе кадров знаменитой 12–й кавалерийской дивизии, которой в начальный период Великой войны командовал А.М.Каледин. В крымский период Белой борьбы полк этот был переименован в 3–й Сводный кавалерийский полк. (2) Вместе с Иваном Савиным в Белых частях сражались и четверо его братьев. Судьбы их сложились трагично: два старших брата, Михаил и Павел, выпускники Михайловского артиллерийского училища, были расстреляны после взятия Крыма красными; двое младших – Николай и Борис, кавалеристы, погибли несколько ранее.(3) Революционное лихолетье унесло жизни и двух сестер Ивана: «Одна догорела в Каире, другая на русских полях…» – писал он позже. Из всей большой и дружной семьи в живых остался он один, да и то – чудом.

В последние дни обороны Крыма Иван Савин заболел тифом, был помещён в джанкойский лазарет, и, не сумев эвакуироваться, попал в советскую неволю. Все пережитое там ярко и подробно описано им в цикле очерков «Плен», а также в ряде стихов и рассказов. Но произведения эти появились уже в эмиграции, там же, в июле 1922 года, составляя краткую биографию, он с горькой иронией так рассказал о своих мытарствах:

«…С осени 1919 года по осень 1921 блуждал по Дону, Кубани и Крыму и увлекался спортом: первое время верховой ездой и метанием копья, затем – после поражения на Перекопской Олимпиаде, заставшего меня в госпитале – увлекательными прогулками по замёрзшей грязи в костюме Адама и охотой за насекомыми в подвалах, особо и чрезвычайно для этого устроенных…». (4)

Расстрела Иван Савин избежал, действительно, чудом: представившись полковым писарем, он долгое время вместе с тысячами других пленных кочевал из одного сборного пункта в другой, на его глазах убивали измученных, беззащитных людей, ему самому предстояло быть расстрелянным и лишь воистину Божьим промыслом он, «стопроцентный» белогвардеец, вольноопределяющийся кавалерийского полка, смог избежать «ленинских пилюль», как называли тогда пули расстрельщиков. Известный поэт и литературный критик эмиграции Юрий Терапиано в своем очерке о Савине упомянул такой случай: «Часовой Чека, чувствовавший симпатию к Савину, показал ему как–то два бумажника, взятых им с расстрелянных офицеров, с бумагами и фотографиями. Это были бумажники двух его братьев, артиллеристов, и Савину стоило нечеловеческих усилий воли, чтобы не выдать себя». (5)

В настоящее время известно очень мало о жизни Ивана Савина в советской России в 1921 году, об обстоятельствах освобождения из «крымской ловушки» и прибытия в Петроград, встречи там с отцом и переезда в Финляндию весной 1922 года. Об одном можно сказать с уверенностью: в Финляндию отец и сын выехали вполне легально, используя свое финское происхождение. Настоящая фамилия Ивана – Саволайнен, изменил он её и уже навсегда стал Савиным – в красном плену.

И всё же 1921 год в жизни будущего поэта Белой мечты был решающим, поворотным. Пробираясь через взбаламученную Россию в Петроград, Иван наблюдал картины народного бытия в «советском раю», ставшие в последствии сюжетами его рассказов, объединенных в циклы «Дым отечества», «Книга былей»; увиденное им послужило основой для многих очерков и статей, напечатанных в изданиях Гельсингфорса, Риги, Ревеля, Берлина, Парижа… К 1921 году относятся и первые зрелые стихи поэта, хотя есть основания полагать, что некоторые литературные опыты были у него ещё в гимназический период, до 1917 года, когда семья Ивана жила в маленьком уездном городе Зеньково Полтавской губернии. (6)

Но как автор ярких, самобытных стихотворных произведений, прозаик и публицист в полной мере Савин проявил себя именно в эмиграции, в Гельсингфорсе. Именно там, осмысливая недавнее прошлое и остро переживая события современности, возник поэт Белой мечты – Иван Савин, творчество которого и в наши дни трогает души и заставляет ещё и ещё раз задумываться о смысле Белого движения, о его духовной и исторической миссии.

Никакие метели не в силах
Опрокинуть трёхцветных лампад,
Что зажег я на дальних могилах,
Совершая прощальный обряд.
Не заставят бичи никакие,
Никакая бездонная мгла
Ни сказать, ни шепнуть, что Россия
В пытках вражьих сгорела дотла…

Так писал Савин зимой 1922 года в Гельсингфорсе, где он первое время работал на сахарном заводе, сколачивая ящики тары, или зарабатывал на жизнь каким–то случайным трудом.

«Живу здесь в полном довольстве, но несколько однообразно. Единственным развлечением служит выгрузка и нагрузка пароходов. В свободное от этого развлечения время пишу для ревельской газеты «Жизнь» свои заметки о потерянном для всего мира, но возвращенном России рае и думаю долго, до кровавых мальчиков в глазах думаю, когда, когда, о Боже, над моей несуразной, над моей пленной, над моей прекрасной Россией взойдет расстрелянное солнце?». (7)

Это – заключительные слова его короткой, горько–ироничной биографии, написанной в 1922 году для русского молодежного театра. Кстати, драматургия Савина – абсолютно неисследованная страница его творчества, как, впрочем, и его публицистика – статьи и очерки, написанные за пять лет отпущенной ему Господом короткой творческой жизни.

В одном из очерков 1926 года с символическим названием «У заветного придела» он с особой эмигрантской грустью – полушутливо, полусерьёзно – рассказывает о своём пребывании возле советской границы:

«Я провожу мирные, так похожие друг на друга дни. Лежа на песке, смотрю на русское небо – у самой Сестры–реки, буквально в пяти шагах от СССР. Что скрывать: как и приличествует белогвардейцу, в шести чеках побывавшему, первые дни жутковато бывало. Перейдет некий товарищ речонку – аршина три в ширину, поларшина в глубину, везде брод, – и создаст «дипломатический инцидент», попутно потащив раба Божия, собкора «Руля» и прочих в пределы райские, склоку партийную и художества сталинские на месте описывать...». (8)

Вообще, начало газетной и журнальной работы в эмиграции было у Савина очень интенсивным: такое ощущение, что к 1923 году он стал уже абсолютно сложившимся литератором, публицистом. Когда просматриваешь его библиографию, бросается в глаза, что, судя по количеству публикаций, писал он едва ли не каждый день и практически еженедельно печатался в самых разных изданиях. (9)

В 1924 году он уже собственный корреспондент целого ряда эмигрантских печатных органов: берлинского «Руля», рижской «Сегодня», белградского «Нового времени», парижских журналов «Возрождение» и «Иллюстрированная Россия», но прежде всего он – сотрудник гельсингфорской газеты «Русские вести» (или как она называлась позже – «Новые русские вести), где публиковалось основное количество его материалов.

При этом основу публикаций Савина составляют отнюдь не заметки, написанные на злобу дня, репортажи и сообщения с мест событий (хотя и их было немало), – главным образом, он пишет серьёзные статьи и очерки, в которых высказывает свою точку зрения на происходящее в советской России и в мире, на проблемы русской эмиграции – точку зрения воина–белогвардейца.

Вот как, к примеру, смотрел Савин на задачи, стоящие перед белогвардейской прессой. В декабре 1924 года, к годовщине выхода в свет «Новых русских вестей», он пишет в своей статье:

«Как бы ни был скромен орган зарубежной русской мысли, он необычайно ценен. Свободное слово там, в бывшей России, давно уже расстреляно. Давно уже оно заменено покорным, жалким лепетом подхалимов, заливающих словесной макулатурой бесстыдные просторы советских листков. Задача огромной важности была возложена событиями на эмигрантскую прессу. И мы счастливы утверждать, что задача эта выполнена. Голосами десятков зарубежных газет миллионы русских людей, русских во всей глубине этого прекрасного слова, заявили: царство интернационала – не Россия. От имени всего русского народа его лучшие представители, не примерившиеся с красным злом, утверждали и не перестанут утверждать, что не вечна оккупация коммунистическими башибузуками русского государства, что будет день, и погибнет советская Троя. …Общепризнано, что европейскую печать в очень малой степени интересует нынешняя русская жизнь, быт, общественные настроения и чаяния, словом, всё то, что тщательно скрывается большевиками от постороннего слуха и глаза. Только так называемая «белогвардейская» пресса является той мировой радиостанцией, с вышки которой правда о советском рае разносится по всему миру». (10)

Иван Савин пристально следил за происходящим в Советской России, особый, пристрастный интерес вызывала у него деятельность Коминтерна, направляемая из Москвы, – этому посвящены многие его материалы. Но вот в стихах своих он был совершенно далёк от политики, и хотя его стихотворным произведениям, конечно же, присуща гражданственность, но это – гражданственность особого рода.

«Стихи Ивана Савина стоят того, чтобы их отметить, – писал в мае 1926 года профессор Владимир Христианович Даватц в предисловии к первому изданию сборника стихов Савина «Ладонка», – в них нет ни патриотического шума, ни сентиментальной слащавости. И главное, – в них нет нигде стихотворной прозы. Словами, которые падают в душу огненными каплями, выражает он внеполитическую природу Белых борцов». (11)

Всё это было. Путь один
У черни нынешней и прежней.
Лишь тени наших гильотин
Длинней упали и мятежней.
И бьётся в хохоте и зле
Напрасной правды нашей слово
Об убиенном короле
И мальчиках Вандеи новой…

Мальчики новой Вандеи… Это и четверо братьев Ивана Савина, погибших в пекле Гражданской войны. Каждому из них он посвятил замечательные, щемящие душу стихи, воздвигнув тем самым своеобразный литературный памятник юным героям–белогвардейцам.

И тут необходимо отметить ещё одну особенность, присущую не только творчеству Ивана Савина, но и вообще всей плеяде литераторов–белогвардейцев: Николаю Туроверову, Ивану Лукашу, Николаю Кудашеву, Арсению Несмелову, Марианне Колосовой, Владимиру Смоленскому, Василию Сумбатову… Всё это поколение прошедшей через горнила Великой и Гражданской войн русской литературной молодежи, воспитанной в общем–то на традициях Серебряного века нашего искусства (любимым поэтом Савина, к примеру, был Александр Блок), всё это поколение в творчестве своём было абсолютно чуждо некой порочной надломленности Серебряного века. Литераторы–белогвардейцы, если так можно сказать, не заигрывали уже с силами зла, как их знаменитые предшественники. Для иллюстрации подобного «заигрывания» вспомним хотя бы строки Валерия Брюсова: «Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья. И Господа и дьявола равно прославлю я…». Вот таких желаний ни у Ивана Савина, ни у других родственных ему по судьбе молодых писателей и поэтов эмиграции не было совершенно. Из пекла Гражданской войны они вышли духовно чистыми, и в религиозном, в мистическом плане задавались уже совсем иными вопросами.

Не случайно, наверное, подлинным учителем и наиболее близким автором из всего Серебряного века стал для поэтов–белогвардейцев Николай Гумилев, овеянный славой участника Великой войны, путешественника и члена офицерской заговорщицкой группы, – увы, раскрытой чекистами. Влияние на лирику Савина военных стихов Гумилева отмечал, в частности, Глеб Струве в своей работе «Русская литература в изгнании» (Нью-Йорк, 1956г.). Струве писал о первом и единственном прижизненном стихотворном сборнике Ивана Савина «Ладонка»: «Религиозность, любовь к России и вера в нее и верность «Белой мечте», звучавшие как основные мотивы в этой скромной книжечке, стяжали Савину популярность в кругах, все ещё преданных Белой идее. Но в стихах Савина не было ничего надуманно–тенденциозного, никакой пропаганды. У него был свой, приглушенный, но подлинно поэтический голос».(12)

Следствием безусловного признания поэтического творчества Савина в эмигрантской среде стало осуществленное в 1926 году Главным Правлением Общества Галлиполийцев издание упомянутого выше сборника. Как уже отмечалось, предисловие к нему написал Владимир Христианович Даватц, бывший профессор Харьковского университета, подобно Ивану Савину вступивший летом 1919 года добровольцем в Вооруженные Силы Юга России. Лично Даватц и Савин, по всей видимости, никогда не встречались, зная друг друга лишь заочно, по публикациям в прессе. И, казалось бы, Савин, не будучи галлиполийцем, живя за тысячи верст от Белграда, где располагалось белогвардейское издательство, не мог рассчитывать на выпуск книги именно там. Но случилось иначе.

«В стихах Ивана Савина не может быть ничего специально «галлиполийского, – писал В.Х.Даватц в предисловии к «Ладонке», – Не видел он красоты нашего полотняного городка, фиолетовых гор за проливом, не слышал вечерней трубы и вечерней молитвы, когда за тёмным кряжем опускалось солнце. Не радовался он, как мы, каждому русскому ростку – звонкой юнкерской песне, белым гимнастеркам, стройным рядам проходящих частей. Не удостоился высокого счастья носить галлиполийский крест.

Но не в палатках, юнкерских песнях, железном кресте – лежит душа Галлиполи. Она давно вышла из берегов Дарданелл; она давно переросла свои воспоминания. Она не нуждается в фимиаме и прославлении. Галлиполийцы – не каста, а духовное братство. Нам, кавалерам чёрного креста, близки все те, кто умеет носить свой невидимый крест». (13)

Для Савина выход в свет стихотворного сборника, художественно оформленного им же самим (Савин был неплохим рисовальщиком), стал событием большого значения.
Не менее важным стало это событие и для культурной жизни русской военной эмиграции.

Небывалый случай! В последующие годы «Ладонка» еще дважды была переиздана на средства галлиполийцев: в 1947 году в г.Менхенгофе (Германия) в количестве двухсот экземпляров, и в 1958 году в Нью–Йорке, в издании «Переклички» – военно–политического журнала Общества Галлиполийцев. Последний выпуск книги был даже более полным: помимо 34–х стихотворений, изначально составивших сборник, туда было включено ещё четыре десятка дотоле неизвестных стихов. (14)

«Книга Савина – есть кредо добровольца» – писал в августе 1926 года в отзыве на «Ладонку», опубликованном в парижском «Возрождении», Ф.Касаткин–Ростовский. (15)

«Он был Белым офицером в поэзии и поэтом Белой мечты в деятельности» – вторил ему ровно через год автор одной из заметок, посвященных неожиданной смерти Савина – Н.Чебышев (Париж, 12 июля 1927г.). (16)

Сам Савин, уже умирая от заражения крови после неудачной операции летом 1927 года, написал на листке слабеющей рукой: «…Произведенный смертью в подпоручики Лейб–гвардии Господнего полка!».(17)

В целом же отдельно выделить «белогвардейскую» составляющую в творчестве Ивана Савина довольно сложно, поскольку всё оно – и в острых публицистических статьях, и в художественной прозе, и в стихах (даже в самых мягких, глубоко лирических) насквозь белогвардейское по духу, по какой–то внутренней сути. Белое движение для Савина стало судьбой, слилось с его жизнью и творчеством, превратив их в живую легенду, легенду о поэте Белой мечты.

Очень ясно и определенно это почувствовал Иван Алексеевич Бунин, откликнувшийся на смерть Савина такими пронзительными словами:

«И вот, ещё раз вспомнил я его потрясающие слова, и холод жуткого восторга прошёл по моей голове и глаза замутились страшными и сладостными слезами:

Всех убиенных помяни, Россия,
Егда приидеши во царствие Твое!

Этот священный, великий день будет, будет и лик Белого Воина, будет и Богом, и Россией сопричислен к лику святых, и среди тех образов, из коих этот лик складывается, образ Савина займёт одно из самых высоких мест». (18)

Между Буниным и Савиным велась переписка. В своей первой статье, посвящённой Ивану Савину (а была ещё и вторая – на пятилетие со дня смерти), Иван Алексеевич
привёл отрывок из предсмертного письма поэта, ему адресованного:

«Пользуюсь первым же днём некоторого улучшения, чтобы ответить Вам. Безгранично был тронут теплыми Вашими строками. Словами этого не скажешь, да и вряд ли надо говорить. Но всё же хочется мне, со всей искренностью и любовью к Вам, сказать: когда я думаю о бездомном русском слове, которое тоже, как и все мы, стало «Божьим подданным», и думаю о России, какой–то знак неожиданного равенства падает между Вами – и Корниловым: общим путём идете Вы, крестящий словом, и Он, крестивший мечом… Вот почему доброе слово Ваше о моём маленьком даре – это Георгиевский крест из рук Корнилова…»

«Да, – замечает Бунин, – для него это было высшее сравнение – сравнение кого–нибудь с первым Вождём Белого Дела. Дорогой друг и соратник, – если я только смею сказать так, – он и не подозревал, какую честь оказывает он мне не только этим сравнением, но и тем, что это говорит он, Иван Савин, «маленький дар» и славная жизнь которого уже, наверно, переживут многих из нас в истории России…». (19)

Тёплые отношения связывали Савина и с Ильёй Ефимовичем Репиным, который, по его собственному признанию, мечтал написать портрет поэта. (20) До наших дней сохранились два письма Ильи Ефимовича к Савину, в одном из них содержится любопытный ответ на, видимо, поступившее со стороны Савина предложение возвысить свой голос против деяний большевиков. Репин отвечает отказом и пишет в объяснение этому:

«У меня там, в Совдепии, есть заложники – дочь и внучка (учительницы), у внучки уже трое правнуков моих. Полуограбленные, они обречены на переселение. И вот, обиженные власти погонят их зимою, куда–нибудь в Сибирь… Кто же их нраву может перечить?».(21)

Надо сказать, что Иван Савин, подобно тысячам и тысячам других белоэмигрантов, не верил в долговечность коммунистического режима. Долгое время находившийся в красном плену на грани жизни и смерти, переживший сильнейшие душевные потрясения,
этот, по выражению его жены «искалеченный юноша–поэт», считал буквально месяцы и недели до начала нового похода Белых войск в Россию и писал об этом постоянно:

«Сухие ромашки мы... Россия – вся высохла... Жалкие, никому не нужные цветы… Мы – для гербария, для странной и страшной коллекции: цветы с высохших полей... Люди без родины... А солёный ветер ходит между колоннами, треплет занавески, шепчет в уши нежно: …Уже недолго... недолго... Может быть, год, может быть, месяц… На безгранной поляне России гуще, сильнее и ярче прежнего зацветут ромашки... Белые–белые... С золотыми, гневными, прозревшими сердцами… Уже недолго». (22)

Сам же Иван Савин в своей публицистике всегда находился на «острие момента». Как уже отмечалось, писал он много, очень много. С одной стороны это объяснялось и материальными причинами – в Финляндии Савин женился на молодой девушке, дочери офицера 1–го Финляндского стрелкового полка, Людмиле Соловьевой, пережившей мужа
почти на 70 лет! (23) – ну а, главное, что заставляло Савина вновь и вновь браться за газетную работу, где–то, может быть, в ущерб стихам и прозе, это стремление постоянно участвовать в Белой борьбе за Россию – пусть не штыком солдата, так пером журналиста.

Известный журналист и литературный критик эмиграции Петр Пильский, сам участник Великой войны, имевший боевое ранение (24), вспоминал о газетной работе Савина:

«Никогда, ни разу, ни на одну минуту, ни у кого в нашей редакции не возникло ни малейшего недоверия к тому, что писал, что присылал, что сообщал в «Сегодня» Иван Савин, – так наглядно, так ощутимо, так убедительно в своей правдивости передавалась его чёткая искренность, его всесторонняя, не соблазняющаяся пристрастиями, личная и авторская честность». (25)

К сожалению, сейчас художественное наследие Савина, хоть и неполно, но изданное у нас, заслоняет в восприятии современных российских читателей его публицистические произведения. А они, и это надо подчеркнуть, составляют большую часть всего им написанного и, естественно, заслуживают издания отдельным сборником и внимательного изучения.

В 1988 году проза и поэзия Ивана Савина впервые была совместно представлена в сборнике «Только одна жизнь. 1922-1927», подготовленным и изданным его
вдовой Людмилой Владимировной Савиной (по второму мужу – Сулимовской). Многие годы книга эта оставалась наиболее полным по объему сборником произведений Савина.

О восприятии творчества поэта Белой мечты в кругах русской эмиграции на рубеже 1980–1990 годов Людмила Владимировна писала так:

«Самое главное и важное, что Иван Савин был поэтом Божьей Милости, попавшим в русскую смуту, которую он сумел так ярко и глубоко описать. Я молю Бога, чтобы он, умерший 60 лет тому назад, дотронулся, как живой, до вашего сердца… Но сознаюсь, что иногда мне делается страшно… Мне не ясна сейчас наша общая эмиграция. Она мне представляется густым, полным тумана лесом, в котором растут и крепкие дубы, и сосны, и жидкие березки, и кустарники: есть и прогалинки в густых кустах… И не знаешь, чем дышат за этими кустиками или деревьями… Туман… Поймут ли сегодня люди, как искалеченный юноша–поэт на пороге смерти до конца бил в один и тот же, дорогой и нам колокол?..». (26)

Этот же вопрос можно, наверное, отнести и к современным читателям Ивана Савина в России, уже не советской, но ещё далеко не освободившейся от коммунистического наследия.

Отдельно следует сказать о составе настоящего сборника. По количеству публикуемых произведений это – наиболее полное издание стихов и прозы Ивана Савина. Составители стремились представить творчество поэта Белой мечты разносторонне и как можно подробнее. Пять разделов книги заключают в себе основной корпус написанного Савиным в период с 1920 по 1927 гг., в том числе, кроме художественных произведений, значительную часть публицистики, а также избранные письма и драматический этюд.

Стихотворный блок печатается по изданию «Мой белый витязь…» (М., Изограф, Дом–музей Марины Цветаевой, 1998.). Цикл очерков «Плен», открывающий прозаическую часть сборника, – по журналу «Дни нашей жизни», выходившему под редакцией И.Савина в 1924–26 гг. в Гельсингфорсе, и по книге «Иван Савин. Только одна жизнь. 1922–1927» (Нью-Йорк, 1988). Тексты первой главы цикла («Джанкой»), несколько разнящиеся в двух вышеназванных изданиях, объединены в единый текст, с максимальной полнотой передающий рассказ автора. Две завершающих главы этого цикла «Чонгарский мост» и «Дневник» найдены в зарубежных архивах финской исследовательницей Элиной Каркконен и в России публикуются впервые.

Огромная заслуга г–жи Каркконен состоит в нахождении и подготовке к публикации значительной части рассказов, очерков и статей Савина, разбросанных по эмигрантским изданиям. Ей же составлена опубликованная в альманахе «Диаспора» (№7, 2005) «Библиография Ивана Савина», уникальный литературоведческий материал.

В завершающем разделе особое место занимает «Правда о Марине Веневцевой», трагическое и во многом автобиографичное повествование о судьбе возлюбленной поэта, оставшейся в советской России.

Следует отметить и то, что предлагаемый на суд читателей новый сборник произведений Ивана Савина, не смотря на определённую полноту объема, ни в коей мере не является исчерпывающим изданием. Творческое наследие поэта Белой мечты достаточно велико и впереди нас ждет ещё немало открытий.

Дмитрий Кузнецов

Примечания:

1. Деникина К.В., Новое русское слово, Нью-Йорк, 1957 // Савин И.И., Только одна жизнь,
Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк, 1988, стр. 214.
2. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт,
М., 2002, стр.136 ; Савин И.И., Портрет. Генералу Врангелю, Новые русские вести,
№ 198, 17.08.24; Цветков В.Ж. Вооруженные Силы Юга России
3. Савин И.И., Плен // Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой,
1998, стр.117.
4. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт,
М., 2002, стр.133.
5. Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк,
1988, стр. 224.
6. Там же, стр. 226.
7. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт,
М., 2002, стр.135.
8. Савин Иван, У заветного предела, Руль, №1775, Берлин,1926.
9. Каркконен Э., Материалы к библиографии Ивана Савина, Диаспора, №7, 2005.
10. Савин Иван, Наша задача, Новые русские вести, №301, 16.12.1924.
11. Даватц В.Х., Предисловие к 1-му изданию «Ладонки» // Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-
1927, Нью-Йорк, 1988, стр. 163.
12. Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк, 1988,
стр. 212- 213.
13. Даватц В.Х., Предисловие к 1-му изданию «Ладонки» // Савин И.И., Только одна жизнь,
Нью-Йорк, 1988, стр. 162.
14. Леонидов В.В., Предисловие // Савин И.И., Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей
Марины Цветаевой, 1998, стр. 14-15.
15. Касаткин-Ростовский Ф. Стихи Ивана Савина, Возрождение, 25.08.1926.
16. Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк,
1988, стр. 208.
17. Бунин И.А., Публицистика 1918-1953 годов, ИМЛИ РАН «Наследие», М., 2000г., стр.251.
18. Там же, стр. 251.
19. Там же, стр. 252.
20. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт,
М., 2002, стр. 317.
21. Репин И.Е., Два неопубликованных письма (публикация В.Синкевич), Грани, №155,
1990, стр. 157.
22. Савин Иван, Ромашки, Русские вести, №131, Гельсингфорс, 23.11.1922г.
23. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт,
М., 2002, стр. 130 ; Савина-Сулимовская Л.В., К читателям // Савин И.И., Только одна жизнь.
1922-1927, Нью-Йорк, 1988, стр.10.
24. Куприн А.И., Голос оттуда, Петр Пильский, Согласие, М., , стр.
25. Пильский Петр, Сегодня, № 155, 16 июля 1927.
26. Савина-Сулимовская Л.В., К читателям // Савин И.И., Только одна жизнь.
1922-1927, Нью-Йорк, 1988, стр. 5-6.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 20.03.2015. Иван Савин, поэт Белой мечты
• 19.03.2015. Поэты русской эмиграции о Второй мировой войне
• 07.03.2015. Бессмертие, усталость, тишина...