Даже если сбегу…
Дом Профсоюзов снился позавчера. Новенький, чистый, будто бы только что отстроенный. Ни забора, ни деревьев у входа. Солнце такое, какое только весной бывает: весь город каким-то особенным светом наполняется, и дома, даже самые неухоженные, преображаются.
Подошла ближе, постояла, почувствовала, что можно войти и вошла. Дом внутри оказался полым. Ни лестниц, ни оконных и дверных проёмов, ни стен, ни потолков – одна лишь зияющая пустота. Гул. Как от высоковольтной линии, когда стоишь под проводами между опорами.
Проснулась. Смотрела на крыши, на два хорошо знакомых окна, светящихся в ночи, пока не начало светать. Откуда-то потянуло холодом. Будто кто-то открыл дверь за моей спиной. Никакой двери там не было, конечно. Давно заметила, что ощущение холода возникает, когда стою спиной к вокзалу, к перрону, к привокзальной площади. По левую руку – странный сквер, с фонтаном и какими-то грязными людьми. По правую – подземный переход, а за ним Куликово Поле.
Никогда уже не отпустит это гиблое место, этот страшный дом с обугленными чёрными окнами. Не отпустит беда, которая разорвала город, разломила, да так и осталась в нём чёрным, незаживающим, растущим день ото дня разломом.
Возникло желание… уехать. Сколько себя помню, никогда такого со мной не было. Теперь всё иначе. Поселилась сине-чёрная жужелица сомнения, живёт внутри, как в улитке, выгрызает покой изнутри. Прислушиваюсь к себе, понимаю, что не смогу.
Человек ко всему привыкает…И всё может. И ты сможешь. Откуда-то слетают слова, вперемешку с лепестками отцветающих вишен у нашего двора.
До вишен здесь росла акация, дерево нежное и очень нестойкое к перепадам температур. Вот и наша – не выдержала и в одну из зим, пережив обледенение, оттепель и снова обледенение, рухнула на мостовую. Свято место, как известно, пусто не бывает. На маленьком клочке земли начали ставить машины, а потом и вовсе хотели закатать в асфальт. И закатали бы, наверняка, не живи в нашем дворе Валентина Александровна.
Окна её выходили как раз на то место, где росла акация. Там и посадила она две молоденьких вишенки, и оберегала их и днями и ночами, пока те не стали вишнёвыми деревьями.
Её давно уже нет в живых. А вишни живут и радуют каждого, идущего мимо.
Старый дом во дворе на Кузнечной, между улицей Льва Толстого и Лютеранским переулком, где каждый камешек на мостовой мой, потому что исхожены улицы эти и переулки вдоль и поперёк бессчётное количество раз. Утренние голоса их узнаю из сотен других. Они похожи, но…
Улица Льва Толстого параднее, громче, шорох автомобильных шин сливается с троллейбусным гулом и перезвоном колоколов Спасо-Преображенского Собора.
Лютеранский переулок просыпается нехотя. Первый утренний трамвай, идущий на Тираспольскую площадь, минут через десять – пятнадцать возвращается, и идёт вниз, к Дюковскому – и на Слободку. В голоса переулка вливается голос колокола Кирхи. Она здесь рядом – за поворотом.
Просыпается и моя Кузнечная, тихая – тихая. Тише самой тишины. Её будят студенты – их здесь много: колледж, студенческое общежитие, столовая, поэтому улица не спит допоздна. Тише только Каретный переулок, и то – по выходным.
Никогда не отпустит меня этот город. Даже если сбегу. В каждом из своих несбывшихся снов я буду стоять на Привокзальной площади. За спиной моей будет вокзал. Вокзальные часы будут показывать время прибытия скорого московского…
Нет. Не то. Скорее всего, это будут другие часы. С обратным отсчётом. Часы, которые существуют у каждого из нас. Нам бы их перед собой постоянно видеть, чтобы помнить о том, что мы конечны. Наше время здесь – конечно, а успеть нужно так много. Возможно, хоть что-то тогда изменилось бы.
Возможно.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
