Как-то так...

Никогда не публиковал дневниковых записей. Да и сто лет их не вёл. Но эту, написанную почти месяц назад в особом, изменённом состоянии, перечитал, увидел, что оно хорошо написано, содержит много интересных наблюдений, решил выложить - пусть.

27.01.2019. Без рифм.

Первый день после болезни (скорее, ещё не после) нет температуры.
Было интересно следить не только за телом, но и за сознанием.
Первый раз пишу.
О, этот жидкий-прежидкий кисель из Геркулеса - первая за неделю еда, сколько жизни, энергии и информации в одном стакане!

Я был, как змея, которая сбрасывает шкуру, только сбрасывалась она изнутри - сбрасывалась слизистая. Похоже на генеральную чистку. И тела, и сознания.

Тело менялось больше, сознание меньше. Я с любопытством наблюдал, как оно нехотя оставалось рядом с больным телом, всё время норовя ускользнуть куда-угодно. Только моменты самых сильных обострений и боли заставляли его быть рядом, быть сосредоточенным, и помогать. Но едва становилось лучше, оно тут же начинало отвлекаться на мысли, а то и к телевизору, - никакой дисциплины и ответственности.

Результаты сотрудничества сознания с телом всегда неочевидны, недоказуемы, трудноуловимы. Это - как таинство, которое ведомо только тебе. Объективно ты даже не можешь этим ни с кем поделиться, потому что тебе нечего предъявить кроме своих ощущений и своей убеждённости.

Впервые за эту неделю зашёл в интернет на Стихи.ру, не одним глазком, а захотелось прочитать кого-то из своих избранных, или зашедших на мою страницу поэтов.
Первым ткнул в поэта, у которого оказалось несколько тысяч комментариев читателей, самих читателей больше двухсот тысяч, а его комментариев на все прочие стихи сайта - один! То есть, по цифрам, чувак выглядел очень круто. Тогда я решил полюбопытствовать, и прочесть его последнее творение. Язык, тема, способ подачи повергли меня если не в шок, то в уныние, глубокое разочарование и отвращение - какая пошлость и бездарность! И люди это читают и комментируют?? Люди, вы сумасшедшие?

Бросив экспериментировать, я открыл сразу одного из своих давних Избранных, который когда-то даже становился победителем в номинации Поэт года. Нет, это не было пошлым. Но я с удивлением обнаружил, что это примитивно! Мне показалась навязчивой и банальной одна и та же любовная тема, и искусственно-усложнёнными форма и слог, дабы показать, какой у него сложный внутренний мир, и какой он, автор, грамотный и эрудированный. Стало его жаль. Возникла шальная мысль перечитать что-то своё. Но нет, чур меня чур!
Может быть у меня изменилась психика? Да, болезнь и недельная голодовка могли сказаться на восприятии. Я вдруг ощутил, как неприятна сама рифма: рифма в стихах ощущалась, как пошлое и примитивное средство, которым пользуются люди, не способные выразить по-настоящему великое и прекрасное, люди, которые не умеют творить. Дешёвенький приёмчик.
Откуда-то пришло, что женщина похожа на рифму в своих сугубо женских проявлениях: и в рифме, и в женщине какая-то навязчивая повторяемость, ритмичность. Когда женщина начинает обольщать, любить, стремиться создать семью, иметь детей..., если не получается сейчас, с одним, она затем с другим будет делать то же самое. Если получилось, но пришло время перемен, она будет делать то же самое. Как робот, в которого встроена программа.

Возникшее под потолком женское лицо, расплываясь в дымке, снисходительно улыбается. Женщина спрашивает: "А разве мужчины не таковы?" - и я сокрушённо соглашаюсь: "Да, и мужчины..." - и чувствую, как начинаю презирать всю эту биологическую форму существования, как примитивную, наподобие рифмы, которой пользуются только графоманы, ибо на большее и не способны. Бог, нас написавший, был графоманом, потому всё так убого и пошло: сплошные биорифмы... Запрограммированные роботы, отчаявшиеся куда-то стремиться и развиваться из-за открывшейся им собственной непреодолимой ограниченности. А потому спивающиеся, выкуривающие пачки сигарет в день, и тратящие свою жизненную энергию на тысячи иных повторяемых действий, которые, навязанные им, становятся условными рефлексами, съедают их с потрохами, и нисколько не способствуют ни их росту и просветлению, ни счастью даже в той жизни, которую они ведут.
Откуда-то вспомнилось, что я что-то знал о бесконечности человека... Что-то сам вдохновенно писал об этом... Писать, говорить все мы горазды. А кто на практике может приблизиться хоть на йоту? Кто, вот из этих двухсот тысяч, читающих пошлую галиматью? Хоть один! Кто? Нет никого...
"Как раз они и могут - такие, какие есть, - мудро улыбающееся лицо Аркадия, давнего моего друга и оппонента по философским дискуссиям, сменило под потолком женское лицо, - и ты это знаешь, Саша."
Мне нечего возразить Аркадию. Софистика всегда являлась охранительной грамотой всякой философии. Она не даёт ничего существенного сама, но заставляет остановиться, оглядеться, ещё раз задуматься перед действием, особенно перед действием мысли, грозящей стать убеждением.
Может быть мы все потому и живы, потому и существуем, что, хоть ни все вместе, и никто по отдельности ни на что не способны, но потенциально в нас что-то есть. Некий Эдисон, наблюдающий за нами тысячелетиями, ждёт, когда вспыхнет его лампочка. Мы все - просто объекты наблюдения, неудавшиеся лампочки этого Эдисона. А терпения у него хоть отбавляй. Когда она вспыхнет, и будут зафиксированы все этапы её появления, научный эксперимент "Человечество" будет окончен. Мы все окажемся больше не нужны.

3.14 секунды сознания во сне

Вспомнил сегодняшний сон, от которого проснулся. Каким-то образом я проник на 31 этаж, куда простым смертным вход был то ли запрещён, то ли нежелателен, то ли невозможен. Скорее всего я заехал на лифте, меня никто не остановил. До 30-го включительно жили обычные люди, а выше - то ли Боги, то ли Сверхчеловеки. 31-ый знаменовался над 30-ым широченной парадной лестницей из мрамора и каких-то высокотехнологичных материалов, с колоннами и балюстрадами, но выполненной в современном архитектурном стиле. Скорее даже, дизайн напоминал фантастические фильмы про будущее. Лестница с виду была совершенно открыта и доступна, но никто по ней не поднимался. Это был офис-дворец, где жили или только работали эти Сверхлюди. Я находился на площадке зала над этой лестницей, у самого её края, и уже намеревался куда-то пойти, в какие-то божественные двери, чтобы что-то кому-то рассказать или предложить, когда из лифта вышел такой... сотрудник 31-го этажа. Трёхметрового роста, в стильном деловом костюме, быстрым, решительным шагом направляясь в ближайший кабинет, он задел меня на повороте - слегка, случайно, но удар в плечо был такой силы, будто меня ударил грузовик. Возможно, он задел меня всего лишь полой пиджака. Он прошёл так, как будто меня и не заметил, но я же видел, что когда открывались двери лифта, я находился прямо напротив них, не заметить меня было нельзя! И то, как он шёл, будто я пыль дорожная, или тут никого нет, меня возмутило, и я решил проявить характер: я ему не уступил, и не отошёл. Мне казалось, что это выглядит так, будто мы с ним - два упрямых драчуна, которые встречаются одновременно в дверном проёме, или два джигита на узкой тропе: если бы мы были одного роста, я бы сказал, что мы столкнулись плечами. Но его плечо было много выше всего меня.
Всё таки мне сдаётся, что этот крендель намеренно меня толкнул: улетая от его удара вниз с лестницы, я как будто даже уловил на его отворачивающемся лице тень презрительной гримасы, означающей примерно: "Откуда ещё здесь этот таракан, которых нам когда-то давно запретили давить?"
Я собирался приземлиться на ближайшую ступеньку лестницы, или на следующую... Но оказалось, что лестница совсем не такая, какой она казалась снизу: обычной, доступной лестницей, по которой можно подняться пешком.
Ступени были очень узкими, не шире 10 сантиметров, и высокими - пол метра, метр... Я падал вниз, и понимал, что пропускаю ступень за ступенью, потому что перелетел их, а ступени, чем ниже, тем становились уже и выше. Лестница была похожа на отвесную скалу, по которой смогли бы подняться разве что горные козлы, или альпинисты. Я падал на промежуточную площадку, набирая скорость, и моё падение было равносильно падению с четвёртого или пятого этажа на каменный пол. Ужас приближающейся смерти. И перед самым ударом я проснулся.
Это описание получилось длинным. Но в реальности сна на все эти события ушло секунды три, или чуть больше.

Homo soveticus

Возможно, в глубине души, я ждал, надеялся, почему-то рассчитывал, что там, наверху, я встречу такое отношение, как в старых советских фильмах, когда приезжает из далёкой деревни в столицу какой-нибудь ходок, и, прямиком, в Министерство. И вот стоит он в вестибюле, озирается по сторонам, не понимая, куда ему дальше. И к нему обязательно подойдёт случайно какой-то добрый профессор, а то и сам министр, и подскажет куда идти, и проводит лично.
Но те высшие, либо просто иные, Миры, в которые я попадаю в своих снах, никогда не бывают похожи на утерянный советский мир, которого так не хватает. Который, как Гадкий утёнок, ни на кого не похожий, нелепый, нелогичный, выпадающий из ряда феномен, Призрак, который привиделся, и которого уже нет, и никогда не будет, но который всё же оставил глубокий след не только в душе человечества, но и в теле, став Родиной для миллионов людей. Родиной, которой нигде больше нет.
Ты смотришь на свои руки - руки есть. Озираешься по сторонам - земля та же: дорога, дома, тропинка в лесу, деревья те же. Люди есть - те же люди, которые жили тогда, и с которыми у тебя общая Родина. Даже гимн похож, очень, если не выслушиваться в новые фальшивые слова-подделки. А Родины нет. Украли. Ворожба какая-то. Колдовство.
Я помню, тогда ремонтировал старую аптеку с товарищем, который был старше меня на пять лет. Я был молодой аспирант, и это, само по себе, было нонсенсом в условиях страны, которая из гордой и сильной птицы через цепь стремительных превращений оказалась челночным насекомым, копошащимся в своём навозе. Мы уже заканчивали внутренние отделочные работы, я докрашивал стену в зале. Он вошёл с выпученными глазами: "Ты знаешь, что произошло? Знаешь, что произошло?... Вот почему балет весь день по телевизору!"
Я равнодушно спросил, что же такого произошло.
"Страны больше нет! Советского Союза больше нет! СССР распустили! Ты представляешь, что это значит!?" - товарищ задыхался от чувств. А я сказал:
"Ну, и что. Подумаешь! Какая разница?" - и продолжил красить. Я был совершенно аполитичен, асоциален, весь в философиях, йогах, цигунах, мечтах и в поисках новых способов спасти и сохранить обрушивающееся и неподвластное медицине здоровье. А страна уже несколько лет находилась в такой свистопляске, что ничего не трогало и не удивляло. Какой же я был пустой!!! Как резиновый шланг, или слабо надутый шарик. Все мои знания, навыки, амбиции, увлечения, которыми я гордился - пустой информационный мусор! Но у меня, такого, была Родина, я мог себе позволить... экспериментировать. Кривая, косая, искалеченная, больная, но она была! А теперь я есть, а её нет. Как плацента, существование которой так и запланировано природой, как временное звено, которое, выполнив свою функцию, должно исчезнуть.
Получается, что мы, здоровые лбы, привязанные к советской Родине, привязаны даже не к мамке, а к плаценте? Нам так хорошо было с ней, и мы так хорошо это помним, что никак не можем ни забыть её, ни оглянуться по сторонам. Мы недостаточно философичны: недостаточно объёмно смотрим на мир, недостаточно широко. У нас доминирует даже не сосательный рефлекс, а артериальный - получать всё вообще без усилий, чтобы нужное само вливалось, а ненужное выливалось. Мы даже готовы работать ради этого не покладая рук, по-стахановски!
Так бывает, что внутри большого эксперимента проводят ещё эксперимент, поменьше. СССР - это эксперимент поменьше. Чтобы посмотреть, что будет с людьми, если их лишить способности самостоятельного принятия решений и взятия ответственности за свою жизнь. И как долго после окончания эксперимента в несколько поколений эта способность будет восстанавливаться.
Наша Родина - экспериментальная среда, которая так и планировалась, как временная. Мы - дети эксперимента. Для экспериментаторов мы - тараканы. Но нас нельзя просто так давить, только в научных целях. Вдруг именно среди нас зажжётся та самая искомая "лампочка". А пока живём.

28.01.2019

Общаться по-прежнему ни с кем не хочется. Нет ни чувств, ни эмоций, ни желаний. Я как будто только что вылупился из яйца, и смотрю на мир. Ничего в нём не трогает меня - не восхищает, не удивляет, не радует, не огорчает. У меня зачем-то присутствует память о предыдущей жизни, до болезни, я всё помню, умею всё то же, но зачем это всё, не понимаю, и никаких переживаний ни по поводу чего. Как будто отсутствует какая-то функция. А отсутствует она не просто так, а потому что отсутствует целое эмоциональное тело. Оно ушло и не вернулось.

29.01.2019

Силы прибавляются. Но эмоций по-прежнему нет. Как и желаний. Просто наблюдаю себя, свои изменения в теле, как заживает ободранная слизистая в бронхах.

3.02.2019

Вчера стал замечать, что эмоции возвращаются. Стали появляться желания. Вроде бы Я возвращаюсь. Но такое чувство, что это не совсем Я, не совсем тот Я...

Другие статьи в литературном дневнике:

• 24.02.2019. Как-то так...