Приснился мне тут сон про меня же. Он начался с того, что я обнаружил себя в какой-то комнате, похожей на обеденный зал старинного замка в обществе кучи коммунистов. Все они были красноармейцами. Все много пили, орали и пели.
Один старик пригласил меня сходить на рыбалку и я согласился. Мы вышли через черный ход и начали спускаться по винтовой лестнице, прям как папа Карло с Буратиной.
Пройдя через множество дверей, мы таки вышли на улицу. Там был снег. Пройдя немного дальше и зайдя за некую камору, мы вышли на канал Грибоедова (в Питере) и дед закинул в одно место сразу сотню удочек. Клева не было, однако дед тягал удочки с поразительной быстротой и силой, и каждый раз на крючке появлялась долька апельсина. Он складывал их в свою каску, предварительно налив туда воды. Пришлось сделать вывод, что дольки апельсина не могут жить на воздухе – значит, у них есть жабры.
Затем к нам подошла старуха. Оказалось, что это девушка деда. Он сказал ей, что наловил много долек апельсина и старуха ушла, а зато пришла девушка. Очень симпатичная девушка, надо сказать. У нее были жгучие черные волосы, она была не жирная и не тощая одновременно. Синие джинсы были на ней, белая футболка и бежевые кеды. Однако, рюкзака она, почему-то, не носила. Она взяла дедову каску и понесла дольки домой, видимо, жарить. Девушка успела мне сказать, что они со старухой живут в пещере неподалеку, и что я могу в любой момент зайти к ней в гости.
Мы с дедом пошли в обратный путь. Вернувшись к вонючей башне, мы стали подниматься по лестнице. Опять было много дверей, и дед дал мне ключ от них (один), чтоб я шел первым. Я открывал эти двери (вернее, открывались только маленькие дырки в них, через которые приходилось протекать, типа жидких терминаторов). Перед последней дверью с желтой печатью я остановился и услышал немецкую речь. Я заподозрил неладное, но все-таки стал открывать очередную дыру.
Дед тоже услышал немцев и крикнул, чтоб я подождал, но было поздно. Я открыл дырку и увидел фашистов в касках с пимпами сверху. Теперь в комнате были они, причем ожесточенно спорящие, а коммунисты валялись на полу, убитые. Кругом хлюпали кишки, фашисты поскальзывались на кровище и жутко ругались по этому поводу.
Дед крикнул, чтобы я убегал отсюда. Фашисты увидели меня и, все так же ожесточенно споря о чем-то и стараясь на меня не смотреть, начали потихоньку приближаться к двери. Я колебался – не оставлять же мне деда одного – однако, не долго. Я побежал вниз, но дед остановил меня. Он кинул мне ключ от всех этих дверей, то есть дырок, и сказал, чтоб я спасался.
Дед начал корчить рожи фашистам в дырку и запел, что врагу не сдается гордый Варяг, а пощады никто не желает. Последнее, что я видел – фашистов, протекающих сквозь дверь.
Я испугался, протек через очередную дырку и закрыл ее за собой. В нее начал кто-то колотить с другой стиороны, но я уже выбежал на улицу. Завернув за угол знакомой каморы, где кто-то квасил, я ломанулся к каналу Грибоедова (в Питере).
Был все тот же снег, но кругом валялись трупы, ездили танки, везде стреляли. Я понял, что началась война. Тогда я попытался сообразить, что же мне делать дальше, но воевать не хотелось. Тогда я сныкал подальше ключ от вонючей башни и пошел в гости к девушке...
