Ночь глуха.
Ни ангела, ни вора.
Никого. Из почерневших туч
хлещет дождь. Не вышло разговора.
Видно небо заперто на ключ.
Тайный, словно книга иноверца,
зыбкий, словно тени при луне,
ты зачем кинжальной болью сердца
по ночам являешься ко мне?
Я не знаю, как тебе молиться.
Я твоих творений не читал.
Я безумен.
Я един в трёх лицах.
Я устал.
Я бешено устал.
Жёлтый лист, размазывая краски,
гасит в луже огненную медь.
Я устал, как Арлекин без маски
устаёт кривляться и шуметь.
Но опять не вышло разговора.
Ни любви не вышло, ни суда.
Ночь глуха.
Ни ангела, ни вора.
Лишь одна холодная вода,
да сырой дурак у светофора.
Бьет по осени,
как по лицу или в пах,
опустившись с небес до пивного ларька,
записным забулдыгой, пропившимся в прах,
то ли дождь,
то ли снег,
то ли Божья рука.
Бьют по осени,
будто коленом под дых,
или пьяным осколком свистят у виска.
И усталое сердце, как тройка гнедых,
разрывая поводья артерий пустых,
разрывается,
бросив в ночи седока.
Мне уже недоступна подобная прыть.
И гнедою кобылой съедая покой
недожеванной жвачки,
у ваших корыт
помышляю о теле,
чтоб душу укрыть,
чтоб вконец не замерзнуть на вашей Тверской,
где последний фонарь, догорая, горит,
где безродным пришельцем из дальних миров
я пытался заставить асфальт говорить
миллионом моих индевеющих ртов.
И пока мое горло забито куском,
и подвальной решеткою месяц распят,
ваши улицы бредят моим языком,
ваши окна моими глазами не спят,
наблюдая, как корчатся церкви в крестах,
как два бюста,
сойдясь голова к голове,
задохнулись любовью в дрожащих кустах.
Я один.
Я неслышно иду по Москве.
Я уже произвел немудреный расчет.
Я покорен, как облако или река.
Но настойчиво гонит куда-то еще
то ли дождь,
то ли снег,
то ли Божья рука.
Михаил Юдовский
Михаил Юдовский
2 ч ·
* * *
Танцевала марокканка с маракасами
для меня, затосковавшего в раю
меж густыми виноградными террасами
и черешнями у бездны на краю.
Танцевала и лечила от тоски меня.
Заблудившийся меж солнечных лучей,
я – без племени, без роду и без имени –
оставался восхитительно ничей.
Танцевала, опрокидывая столики
со стаканами янтарного вина,
и друзья мои по раю, алкоголики,
не отведавшие истины до дна,
проклинали танцовщицу и на скорую
разливали по стаканам из горла
неопознанную истину, с которою
незамеченная радость умерла.
Танцевала марокканка с маракасами
для меня, затосковавшего в раю
меж густыми виноградными террасами
и черешнями у бездны на краю.
Танцевала – без смущения и робости
и, едва касаясь пятками земли,
лишь поглядывала в сторону той пропасти,
над которою черешни расцвели.
Когда в душе становится темно
Майк Литвин
Когда в душе становится темно,
не греет солнце, не пьянит вино,
судьба к оплате предъявляет вексель —
продай за грош своих обид хомут
и счетоводом траченных минут
на знаменатель всех своих рефлексий
помножь обетований кружева
и раздели на два.
Виновных отыскать — сизифов труд,
коль не умял на этом соли пуд.
За каждою спиной — нетрезвый ангел.
Себе вослед тем лучше не смотреть,
чем он бледней становится и впредь,
рассеиваясь в мареве от Данхилл,
на дальнем возникает берегу,
дабы срубить деньгу.
Ещё трудней подобного найти,
кто будет верен до конца пути
и больше, чем от скаутских печенек
шалея, с Богом малевать закат,
кто будет и восходу адвокат,
и с дуру не попрёт на запах денег.
Попутчика такого береги
днём и когда ни зги.
Как только станет ясно что почём
и ты почуешь спутника плечо,
отмерь стезю размером непогонным.
Тебе, который все осилить смог,
невыносимо вдруг в конце дорог,
захочется быть кем-нибудь прощённым,
захочется кого-нибудь простить,
чтобы дышать и жить.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
