Тоталитарный режим не терпит упаднических стихов

У нас нет прозы, которая бы объяснила, что с нами, а поэзия – не участвует в общественной суете. - Выдержки из интервью, Леонид Шинкарёв, уроженец Донбасса /1930-2022/

— Война, не правда ли, в каком-то смысле была продуктом великого террора. Террор подразумевает не только гибель миллионов людей в результате идеологических чисток, но и создание атмосферы некоей нравственной чистоты. Тоталитарный режим не терпит никаких «отклонений»: от гомосексуализма до формализма в искусстве, эстетизма, упаднических стихов. Люди шли воевать за то, что они искренне считали идеалами. Сознавало ли это поколение, что защищает не только родину, но и одного из самых кровавых тиранов?

— Для меня 9 мая — тяжелый день. Я не хожу ни на какие сборища. Есть в Москве старшина нашей роты. Он старше меня на несколько лет. Иногда он мне звонит по праздникам и клянет нынешние власти. Для людей этого поколения товарищ Сталин до сих пор святой. С ними бесполезно на эту тему говорить, с этим они уйдут из жизни. Они в этом не виноваты. Это была лучшая часть их жизни. Ничего сделать с этим нельзя.

У нас нет прозы, которая бы объяснила, что с нами со всеми тогда происходило.
Когда меня спрашивают, как вы этого не понимали, когда всё так очевидно, я отвечаю:
я был Маугли, выросший в джунглях и ничего другого не видевший. Откуда Маугли мог знать о существовании другого мира?
Если в нашем кругу кто-нибудь знал правду или догадывался о ней, даже среди родных, он вряд ли решился бы сказать об этом под. ростку. Межиров однажды говорил мне, что перед войной его отец, видимо, все понимавший, решился что-то объяснять сыну, но, воспитанный советской школой, сын смотрел на отца, как на выжившего из ума старика.

Сейчас говорят, в стране была атмосфера страха. Но какое поколение знало страх? Наше — нет, не знало страха, мы шли на фронт с песней: «Заводы, вставайте! Шеренги, смыкайте!» Были уверены, как нас учили, что немецкий рабочий класс протянет нам братскую руку, и к осени мы с победой вернемся домой. Никакого страха не было.

— Вы едва ли не первым написали о войне с чувством неловкости: «Ну, что с того, что я там был...» Поразительно было услышать эти строки во времена, когда Политуправление Советской Армии выступало заказчиком идейного содержания «военной литературы». Но это смущение разделяли ли другие поэты-фронтовики?

— Студентами Института истории, философии и литературы (ИФЛИ), который в дни нашего поступления окончил Александр Твардовский, вместе со сверстниками Павлом Коганом (он погиб первым из нас), Семеном Гудзенко, Сергеем Наровчатовым, Еленой Ржевской, другими мальчиками и девочками нашего третьего курса в июне 41-го мы добровольцами ушли на фронт. Во многих смыслах это была война детей.

Но для меня тема войны очень скоро стала неимоверно трудной, почти закрытой. Мы были свидетелями явления, о котором долго не позволяли себе размышлять, только в последние годы, припоминая былое, стали задаваться вопросом: почему всё-таки тогда не пошли на фронт секретарь институтского комитета комсомола Александр Шелепин, комсорг нашей группы Зоя Туманова, некоторые другие комсомольские вожаки. Известно, как затем они быстро поднимались, обретая власть над миллионами.

— Вы преподаёте в Литературном институте. Что вы сказали бы о подрастающем поколении отечественной словесности?

— Когда-то Горький заметил, что обилие пишущих стихи в стране объясняется низким культурным уровнем нашего народа. Звучит парадоксально, но это так.
Угнетает не численность, а низкий культурный уровень молодых. Им знакомы имена Пастернака, Мандельштама, Ахматовой, и то не уверен, что их знают достаточно хорошо. Многих российских поэтов, пусть не такого масштаба, но весьма хороших, вообще не знают: Смелякова, Мартынова, раннего Асеева... Среди молодежи появляются весьма энергичные люди. Они стараются создать видимость, что до них не было вообще никакой культуры. Это жаль. У них свои теоретики и идеологи, порой неглупые, знающие люди, которые внедряют в умы идею, что лишь теперь появляется в этой стране литература.

А Культура жила и продолжает жить своей таинственной жизнью. Вся история культуры свидетельствует, что поэзия не участвует в общественной суете.
В силу специфического развития России наша литература прошлого века, даже классическая, надо признать, была чрезмерно идеологизирована,
кое в чём литература от этого выиграла, но что-то существенное, я думаю, и утратила.

Некрасов писал: «Вчерашний день, в часу шестом, зашел я на Сенную. Там били женщину кнутом, крестьянку молодую...» Если крестьянку бьют кнутом на улице и, очевидно, не на одной улице, только непорядочный человек мог бы пройти мимо, не заметить этого. Но если в Париже в то время женщин на улицах не били кнутом, тогда и поэт проходит по улицам спокойно, не задумываясь об этом.

— Есть ли поэты, к которым вы чувствуете антипатию из-за формы, в которой они работают?

— Я учу мальчиков и девочек, привыкших стоять в затылок друг другу, страшащихся сделать шаг в сторону. Я пытаюсь им объяснить, что в искусстве всё начинается с этого шага в сторону, когда ты не похож на других.
По возрасту, возможно, я мог бы быть ретроградом, но именно мне приходится настаивать, чтобы студенты пробовали, дерзали, экспериментировали.
Когда-то Пушкин признался: «Четырехстопный ямб мне надоел. Им пишет всякий...». В пушкинские времена «всяких» было раз-два и обчелся. Сегодня — тысячи.

— Если говорить о прикладном значении поэзии, то оно, возможно, первым делом в том, чтобы научить детей родному языку. Это, пожалуй, самая изысканная форма обучения. Не пора ли сделать так, чтобы в сегодняшние для школы трудные времена, когда многие учителя, в силу разных причин, не чувствуют литературы, не понимают её, в школу пришли бы преподавать словесность профессиональные поэты?

— Мы никогда не умели распоряжаться своими ресурсами, как хозяйственными, так и духовными. Хотя у нас принято с гордостью повторять, что в стране столько-то тысяч поэтов, это вздор, природа не может создать их столько разом. В истории российской словесности в любое, даже в самое черное, десятилетие, всегда находилось три-четыре замечательных поэта. Печально, конечно, что имена многих из них забыты. Но это свидетельствует не о литературе, а скорее об общественных нравах. Не вижу причин, почему бы поэтам в самом деле не преподавать в школах словесность, пока не выучатся учителя, способные учить.

— Вы исторический детерминист?

— Мне хотелось бы быть реально мыслящим человеком. Большинство людей не желает знать, что будет через 33 года, им неинтересно. А мне интересно. Что случится в нашем Отечестве через три часа, я абсолютно не представляю. Может произойти самое невероятное. Но что будет через 33 года, я примерно представляю. Есть вещи, которые не зависят от президентов, партий, движений. Они могут замедлить или ускорить процесс. Но остановить не может никто. Это от природы, от Господа Бога.

Англичане, русские, калмыки, евреи, муравьи, тигры — все живое карабкается куда-то. Прежде эта называлось эволюцией, но независимо от того, как обозначить процесс, он на самом деле! происходит, пусть даже мы не знаем, откуда он начался, отчего проистекает. Все сущее взбирается по лестнице, сегодня одни оказываются ступенькой ниже, другие ступенькой выше, третьи рядом, касаются локтями, но завтра картина может быть совершенно иной. Конечную точку я тоже не знаю, но общее направление вижу, оно предопределено.

Потому я не верю ни в какой особый «русский путь». Это полная чепуха.

Нет ни специального английского пути, ни французского, ни голландского. Нас учили, что можно, минуя что-то, перейти куда-то. Но как выяснилось, ничто нельзя миновать. Моей младшей дочери 16 лет. Я могу задержать или ускорить ее развитие, но мне не под силу сделать так, чтобы ей сегодня было 18, 22, 24 года. Это касается отдельной особи и общества в целом.

И когда говорят — «народ, давший миру Толстого и Достоевского» — для меня это абсурд. Не народ даёт — это Бог дал, природа дала.

Вы можете объяснить, почему в провинциальном городке Таганроге, в обыкновенной семье, рождается мальчик, который становится Чеховым? Почему? Сколько я ни думаю об этом, никакой прямой зависимости между этим явлением и явлениями социального порядка не нахожу.

— Вы материалист?

— Для людей моего поколения — это не простая проблема. Часть жизни прошла в атеизме, которому нас учили с детских лет. От той начальной точки до сегодняшней пройден большой путь, естественно, я не атеист, но назвать себя верующим тоже не посмею. В церковь не ходил и скорее всего уже не пойду. Недавно с огромным интересом впервые прочитал работы Л.Н.Толстого о религии. Мне приятно было почувствовать, что интуитивно мои представления оказались близки к такому же представлению о религии, о церкви, какое было у Толстого.
Моя концепция в целом: исторически всё идет нормально. Я твердо знал, что страна придет к решительным переменам, но не думал, что доживу до этого. Счастлив, что все-таки дожил, хотя лично мне никогда не было так скверно, как теперь. Если раньше я был бедным человеком, то теперь нищий, как, наверное, большинство.

В принципе, в нашей эпохе нет ничего уникального.
Многие народы переживали переходный период, самый тяжелый и неприятный.
Наша особенность в том, что общество есть и ещё долго будет оставаться большевистским. Говорить о «миллионах честных коммунистов», по-моему, безнравственно. Наверное, в этом смысле были и миллионы честных фашистов. Если бы немцы рассуждали таким образом, если бы не устроили над партией суд, Германия никогда бы не была такой сильной страной, какой стала. Именно там, а не у нас, появилась проза, глубоко осмыслившая, что же это произошло с нашим поколением.

Мы обязательно придём к пониманию хода вещей, к построению гуманистического общества, но грустно, что это будет нескоро, когда-нибудь, уже без меня.

Я чувствую себя так, словно задержался в какой-то другой эпохе, на какой-то небольшой срок. Исторически, повторяю, всё идёт так, как должно быть.

Хотя обидно: жизнь такая долгая, а проходит быстро.

...У Ю. Левитанского удивительно ощущение истории, плывущей из тьмы веков дороги, по которой проходят чредой двести поколений человечества, люди малые и великие, нескончаемыми толпами по дороге, неся на себе своих богов, свои стяги, свои вериги:

«Были смерти, рожденья, разлады, разрывы
— разрывы сердец и распады семей — возвращенья, уходы.
Было всё, как бывало вчера, и сегодня, и в давние годы.
Всё, как было когда-то, в минувшем столетье,
в старинном романе, в Коране и Ветхом завете.
Отчего ж это чувство такое, что всё по-другому,
что всё изменилось на свете?
Хоронили отцов, матерей хоронили,
бесшумно сменялись над чёрной травой погребальной!
за тризною тризна. Всё, как было когда-то,
как будет на свете и ныне и присно.
Просто всё это прежде когда-то случалось не с нами, а с ними,
а теперь это с нами, теперь это с нами самими...».

--------
Интервью, опубликованое в газете «Известия» от 15 мая 1993 года.
Автор – Леонид Шинкарёв, уроженец Донбасса

P.S. Я добавлю от себя – Прошло вроде бы 33 года, а что изменилось? Война была, есть и будет реальностью и обыденностью для любого поколения. Увы и Ах…

P.S.2 Ещё один «отрывок» из этого же интервью, в к.-ом речь о Юрии Левитанском.

В наше суматошное время, когда многих закружила политическая карусель так, что от вращения темнеет в глазах, странным, даже неуместным может показаться разговор о людях, принципиально не желающих подниматься на вращающийся круг, быть на виду, позволять использовать свое имя в чьих-либо амбициозных целях. Это не род фронды. Они в стороне от суеты при всех властях. Хотя, когда требовалось, они ставили свои подписи под письмами в защиту Солженицына, Синявского, Даниэля... Их не сажали в лагеря, не лишали гражданства, они не покидали страну. При всех режимах, полузабытые, невостребованные, они тихо пишут книги, картины, симфонии, руководствуясь собственными представлениями, что в этом мире добро и что зло. Ни одному режиму не удавалось опереться на них.
Мы еще не осознали роль таких фигур, как Арсений Тарковский, Давид Самойлов, Владимир Соколов, Юрий Левитанский, других писателей их круга, в разрушении режимов своим решительным неучастием в их делах.

«Тихая» поэзия на самом деле была поэзией Сопротивления.
Власти бессильны были привлечь интеллигенцию этого уровня на свою сторону. Она оберегала от всех ветров очаг российской культуры.
газета «Известия» - 15 мая 1993 года.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 23.07.2025. Тоталитарный режим не терпит упаднических стихов
• 19.07.2025. Речь христианина о евреях.
• 18.07.2025. Почему человечеству понадобилось ослабить Христа?
• 16.07.2025. Я в себе уверен. Человек есть тайна.