Ольга Берггольц. Был день как день...
Ольга Берггольц стала одним из символов осаждённого Ленинграда.
Был день как день.
Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.
Какие ж я могла найти слова,
я тоже — ленинградская вдова.
Мы съели хлеб,
что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоем,
и тихо-тихо стало в Ленинграде.
Один, стуча, трудился метроном...
И стыли ноги, и томилась свечка.
Вокруг ее слепого огонька
образовалось лунное колечко,
похожее на радугу слегка.
Когда немного посветлело небо,
мы вместе вышли за водой и хлебом
и услыхали дальней канонады
рыдающий, тяжелый, мерный гул:
то Армия рвала кольцо блокады,
вела огонь по нашему врагу.
Ольга Берггольц. Февральский дневник. Отрывок.
Её называли ленинградской Мадонной, музой блокадного города. Ольга Берггольц стала одним из символов осаждённого Ленинграда.Стихами Ольги Берггольц, подчёркивающими неумолимую стойкость жителей блокадного Ленинграда, зачитывались миллионы. Она была «голосом города» почти все девятьсот блокадных дней.
"Писать честно, о том именно, что чувствуешь, о том именно, что думаешь, - это стало и есть для меня заветом", - сказала Берггольц в начале своего творческого пути и осталась верна себе до конца.
Она не бросила Ленинград, когда была возможность эвакуироваться, став одним из главных символов Северной столицы. Почти все 900 дней блокады она поднимала дух изможденных голодом людей, работая на ленинградском радио.
«В истории ленинградской эпопеи она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых», — говорил о ней писатель Даниил Гранин. Обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности — такой Ольга запомнилась современникам. Ольга Берггольц разделила судьбу своего народа. И все же далеко не каждой женщине довелось пройти через такие испытания, через которые прошла Ольга. При этом она не ожесточилась сердцем, а продолжала любить…
«Что может враг? Разрушить и убить. И только-то. А я могу любить…»
Но и страшные обстоятельства ее жизни не смогли загасить в ее душе немеркнущий огонь любви к своей Родине.
Ольга, как и другие жители блокадного Ленинграда, была совершенно истощена, но держалась на удивление стойко. Какая же сила воли таилась в этой хрупкой романтичной женщине! Она не унывала, не падала духом, а каждый день садилась к микрофону (на второй день войны Берггольц пришла работать на ленинградское радио), и ее мягкий, спокойный голос, наполненный уверенностью и энергией, вселял надежду на то, что враг будет отброшен от стен героического города, что будет одержана победа.
В Ленинграде закалял себя высокий дух народа, и Берггольц не могла остаться от этого в стороне. Чтобы достигнуть вершин духа, человеку надо испытать «ощущение значительности всеобщей жизни, проходящей сквозь его жизнь, а, может быть, вернее сказать — ощущение значительности своей жизни, неотделимой от жизни всеобщей», — говорила поэтесса. И вот эту неотделимость от жизни всеобщей она ощущала в Ленинграде. «Небывалый опыт человечества», — скажет Берггольц о блокадной трагедии.
Ольга сумела подняться над своей изможденной плотью, над своим личным горем, над своими личными невосполнимыми утратами и своей жизнью провозгласить величие и стойкость человеческого духа. Никто, кроме нее, так возвышенно-трагически не написал о подвиге Ленинграда, который был для нее и ее искромсанной судьбой, и вершиной жизни, любви и счастья, и великим будущим.
Покуда небо сумрачное меркнет,
Мой дальний друг, прислушайся, поверь.
Клянусь тебе, клянусь, что мы бессмертны,
Мы, смертью попирающие смерть.
Она самим своим существованием оказывала духовную поддержку осажденному городу, представала перед измученными жителями Ленинграда воплощенной Надеждой и Состраданием, и это было лучшее, что могла сделать поэтесса для своего народа. Изо дня в день, на грани жизни и смерти, из последних сил, Берггольц совершала духовный подвиг. Недаром немецкие фашисты включили ее в список лиц, подлежащих немедленному уничтожению в случае взятия города.
Тянулись трагические дни, смерть подступала со всех сторон, но город-герой не сдавался. И вот, наконец, 18 января 1943 года голос Ольги Берггольц зазвучал по радио с небывалым торжеством: «Ленинградцы! Дорогие соратники, друзья! Блокада прорвана! Мы давно ждали этого дня, мы всегда верили, что он будет… Ленинград начал расплату за свои муки. Мы знаем — нам еще многое надо пережить, много выдержать. Мы выдержим все. Мы — ленинградцы. Уж теперь-то выдержим, теперь-то мы хорошо почувствовали свою силу. Клянемся тебе, Большая земля, Россия, что мы, ленинградцы, будем бороться, не жалея сил, за полное уничтожение блокады, за полное освобождение советской земли, за окончательный разгром немецких оккупантов».
Наверное, самым главным качеством Ольги Берггольц была верность в самом высоком, а, пожалуй, и в религиозном смысле этого слова. «Приидите, вси вернии»… Алексей Максимович Горький, которому Ольга Берггольц отправила свою повесть «Углич» и первый сборник стихотворений, в шутку называл ее тетей Олей.
— Тетя Оля, — сказал он как-то при встрече, — а ведь вы верящая.
— Что вы, Алексей Максимович, — возразила Ольга, — я безбожница! Я давно порвала с религией.
— Не верующая, а верящая! — подчеркнул Горький.
Она верила в Победу, в свой народ, в свою Родину с самого начала войны. Еще в декабре 1941 года она утверждала: «Живы. Выдержим. Победим!» А когда Великая Победа стала явью, она нашла слова, что рвались наружу из глубины ее души: «Ты прекраснее, чем нам мечталось… Ты — Победа. Ты превыше слов».
«Писать честно, о том именно, что чувствуешь, о том именно, что думаешь, — это стало и это и есть для меня завет», — сказала она в начале своего творческого пути и осталась верна себе до конца. Ее лирическое откровение, ее главная книга — «Дневные звезды». В этой книге Берггольц рассказывала и о том, как прощалась в Ленинграде с умиравшей бабушкой. «Вот как она умирает: не спеша, торжественно, — писала поэтесса. — Вот прощается, благословляет… Это все, чем может она принять участие в войне… Это ее последний труд в жизни. Не смерть — последнее деяние. По-русски умирает, верней, отходит — истово, все понимая… Разве трудиться, любить, без конца любить, так, чтоб в последний час свой помнить о родных, о Родине, — это не чистейшие вершины духа?..»
Был день как день.
Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.
Какие ж я могла найти слова,
я тоже - ленинградская вдова.
Мы съели хлеб, что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоём,
и тихо-тихо стало в Ленинграде.
Один, стуча, трудился метроном...
Другие статьи в литературном дневнике:
