Несравнимость героя и создателяНесравнимость «героя» и создателя. Все, почти все знают Дон Кихота, все, почти все помнят Гамлета, но почти никто не помнит и меньше всего интересуется Сервантесом и Шекспиром. Но ведь тут-то и вся загадка, вся тайна. Не Дон Кихот родил Сервантеса, не Гамлет родил Шекспира. Наоборот все! В этом-то и тайна. Эта мысль обожгла меня лет 20—30 назад, потом полтора года назад я ее высказал в какой-то телепередаче. Но мало кто ее заметил, а кто заметил, был поражен. А я, пожалуй, был сам поражен больше всех. И вот снова она, эта мысль, меня сверлит. Ну не мог Достоевский не знать, не мог не думать, не одухотвориться простой мыслью: не мог он не знать, что Сервантес, покалеченный, был продан на долгие годы в рабы — и что же? Что же он там в рабстве думал? Что же он думал, чувствуя себя создателем будущего «Дон Кихота»? Это же почти одно и то же — то, что думал, не мог не думать, не чувствовать Достоевский,— он и был таким Сервантесом, покалеченным и безнадежным. Достоевский — Сервантес... Князь Мышкин — Дон Кихот... Все равно тут какое-то противоречие: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...» Вроде бы получается, что «творение» выше «творца». Не так. Не так, «по определению». Не было Дон Кихота — был морской калека, наемник Сервантес, создавший Дон Кихота. Не было князя Мышкина, был калека сухопутный — Достоевский, создавший князя Мышкина. Но Дон Кихот (идеал, мечта творца) спас самого творца, спас Сервантеса, а князь Мышкин (тоже идеал, мечта) спас Достоевского. И у Анны Андреевны тот же вопль, мольба, обращенная к своей поэме: Спаси меня, как я тебя спасала, И не пускай в клокочущую тьму. Да, Микеланджело, Гойя, Достоевский... Все это для меня навсегда неотторжимо (почему — другой вопрос)... Ну, почему так случилось, что однажды на выставке в нашем московском Эрмитаже — Пушкинском музее (никогда об этом не забуду) — я вдруг «прилип» к портрету «Неизвестного» Эль Греко (не во времени дело, а именно в неотвязчивости, он меня просто не отпускал)? Подошел ко мне какой-то человек, странный, вовсе вроде бы не моего круга, и сказал, сам ошеломившись: «Боже, как вы похожи». При этом присутствовал Элем Климов, который был еще больше поражен, чем я. Так вот: почему — на самом деле — этот Неизвестный мне действительно роднее всех моих соплеменников? Микеланджело, Гойя, Достоевский — почему? Почему я — так остро и навсегда — почувствовал и понял: он — это я, я — это он?..
© Copyright: Уменяимянету Этоправопоэта, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
