Читайте Александра Габриэля
Осенний черновик Эта поздняя осень вчистую нам души ограбила, Резонируя с листьями - тонкими, желтыми, палыми, Но не время еще кропотливой старательной вычистке; Можно молча страдать, выпив чашу терпения дочиста, Вослед Смелякову Когда-то, мечтаниям вторя, Прости меня, девочка Лида,
Когда мы прошепчем усталое: "Хватит!", когда промахнемся в последнюю лузу, когда мы поймем, что наш катет не катит на самую плёвую гипотенузу, когда от надежды - ни маленькой крохи, и вышел из строя посадочный модуль, когда на виду у стоящих поодаль мы, воздух глотнув, захлебнемся на вдохе, когда нас отключат за все неуплаты, навряд ли сюрпризом окажется, если к нам с неба опустится некто крылатый, вальяжней покойного Элвиса Пресли. Глаза его будут - два черных колодца. Он скажет: "Вам, братцы, придется несладко..." и розовой ручкой в младенческих складках возьмет нас в охапку - и в небо взовьется, где ветер и ветер, лишенный мотива, а равно и ритма, безвкусный и пресный. Мы будем при этом бесплотны на диво, хотя по другим ощущеньям - телесны. Не чувствуя больше душевную смуту, мозги ожиданием горя не пудря, пробьем облаков купидоновы кудри и к месту прибудем. Минута в минуту. Нас встретят. Не то чтобы с помпой особой, не то чтоб торжественным залпом салюта. Посмотрят в глаза без любви и без злобы: все крайности эти - другому кому-то. А нам и не надо, и мы не в обиде. Все рядышком - в белом, как в сахарной вате: в цивильном костюме, врачебном халате... Вон с яблочком Ньютон. Вон с лирой Овидий. За то, что мы в жизни страдали немало, за то, что мы люди особого склада, мы будем решением ревтрибунала приписаны к раю скорее, чем к аду. Наморщат апостолы важные лики, красиво расправив свои аксельбанты, и выдадут, сердце скрепя, интенданты нам белое, летнее (тоги? туники?). И скажут при этом: "Тут дело такое... Не надо волнений. Забудьте печали. Мы вас не одарим кайлом и киркою - не этим вы жизни свои наполняли. Есть метод получше остаться при деле, уж коль вам милее свободные темы. Итак, решено: занимайтесь лишь тем вы, чем в жизни всегда заниматься хотели. Забудьте о бедах, о тягостном быте, о голоде, холоде, ночи кромешной... Одно только вы на носу зарубите: здесь рай, господа. Вы должны быть безгрешны." А ты был с изъяном. И я был с изъяном, с душой не светлее озерного ила. Но что же нам делать, коль делать нельзя нам того, что при жизни естественным было?! Беседуем ночью с дырою озонной, внимаем рассудку, приказу, резону; поскольку попала в запретную зону любовь наряду с проявленьями оной. Тельца бы зажарить, отменного овна, и этим наесться от пуза, на славу... Но чревоугодие - тоже греховно и нам недоступно согласно Уставу. Порою отчаянно хочется выпить, забыв про запреты, забив на запреты, отведать из мимо несущейся Леты, отравленной, как под Чернобылем Припять. Нельзя нам избытка. Нельзя перехлёста: не крикнешь, не взвоешь, не прыгнешь с балкона... Остались стихи, а точней - рифмоплётство. Конечно, убого, но в рамках закона. Всё трепетней рифмы, а текст - непролазней, и время - как белка: по кругу, по кругу... Мы пишем стихи и читаем друг другу, не в силах взаимной унять неприязни. От скуки заводим невнятные споры, мотаем бессмысленно пряжу столетий... Вне жизни и смерти, без точки опоры, стихи - словно мертворождённые дети. Две любви "Здравствуй, Катя, мы очень давно не виделись... Проявись, из окрестного мрака выделись. Я боюсь, это сон, и никак не проснусь. У меня ни стратегии нет, ни тактики - я дрейфую громадою льда в Антарктике... Слишком холодно, чтобы растаяла грусть. Без тебя не становятся цифры суммою. Ты одна; о тебе лишь пишу и думаю... Не гадал я вовеки, что выйдет вот так - до дрожания пальцев, бесплотной темени, до потери вдрызг ощущения времени. Невзирая на годы... Такой простак... Помнишь, Рижское взморье вихрилось дюнами; мы тонули в тех дюнах ночами лунными, тлел от кожного жара прибрежный песок... Не сложилось. Взгляды? Предубеждения? - только в сны ушла ты и в наваждения, чтоб оранжевой болью стучать в висок... В нашем будущем, намертво предугаданном, сколько лет прошло - разве знать это надо нам?! Всё равно ходу нет из моей полыньи... В каждом сердце - по трещинке, по картечине... Но не бредить же нам архивными встречами! - позвони мне, как выпадет шанс... Позвони". "Здравствуй, Лена, ну как мне теперь представиться?! Не уверен, что помнишь меня, красавица... Самомнение, может, подводит меня? Жизнь как зебра, да вот - всё чернее полосы, но как плечи я вспомню твои и волосы - сразу солнце мерещится в серости дня. Это глупости, знаю, пустые благости... Но была же и Ялта однажды в августе, неразборчивый шепот запекшихся губ... Ты счастливым билетом была, избранницей... Не могли мы знать, что от нас останется лишь слепая тоска, возведенная в куб. Помнишь, как ты шептала: "Согрей, согрей меня..." - я бы всё поменял на машину времени, но нигде не найти этих дивных машин. И осталась невзятой вершина горная, да от юности - только воронка черная, ей рукою вдогонку маши-не маши... Всё никак не сроднюсь я с былой ошибкою, с пустотою внутри, с этой почвой зыбкою... Лишь в тревожащих снах мы вдвоем, мы одни... Выбираюсь на свет из липкого ила я, и всего-то прошу об одном я, милая - позвони мне, как выпадет шанс... Позвони". Он сидит за столом: постаревший, маленький... В ширпотребных часах всё дремотней маятник. Если хочешь грезить - пожалуйста, грезь. В магнитоле Высоцкий хрипит про шурина, ну а в комнате мрачно и так накурено - хоть топор на безжизненный воздух повесь. А в окне славный вид на аллею с тисами... Легче с сердцем, и письма уже дописаны - можно слушать задиристый говор собак, можно пить, говорить, изучать соцветия... Две любви - всё, что было за полстолетия. Он никак не умеет забыть их, никак. Он всё тщится прошедшее в слове выразить: вот и пишет те письма, чтоб завтра выбросить - но слова снова скроют пробоины лет... Он стремится картину создать из абриса. Он не знает судеб и не знает адреса - © Copyright: Уменяимянету Этоправопоэта, 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
