"Я пришел в театр без отроческой "упёртости", что непременно буду актером. Просто однажды в нашей школе появился учитель словесности Павел Афанасьевич — странный, очень чудной человек, таких людей тогда называли «не от мира сего». Он не понимал, как выглядит со стороны, во что одет, что ест. Абсолютный бессребреник. Знаете частушку: «Полюбила педагога, денег нет — тетрадей много»? Он был духовен весь, без остатка. Ничто не пристегивало его к практической жизни. Им владела одна идея — вложить чувство художественности в души своих учеников. Ему казалось, что все сидящие перед ним дети — гении. У всех учеников он предполагал необыкновенные таланты.
Много лет спустя я прочел такие строки — совсем про другого учителя, в другое время и в другой стране жившего: "Этот сумасшедший учитель считал меня умнее, чем я был на самом деле, так что мне и приходилось быть умнее. Он не заставлял меня чувствовать себя болваном. Если мне не давался предмет, он видел во мне человеческую личность, а не судил по отметкам. Когда кто-нибудь опаздывал, он исходил из того, что опоздание вызвано уважительными причинами, о которых незачем спрашивать."
Прочитал и подумал: а ведь это про него, про нашего Павла Афанасьевича, написано. Я узнаю его с его упорной оптимистической гипотезой, которую, наверное, можно считать признаком большого учительского таланта.
Он заразил меня вечной страстью к русским стихам, которых в моей памяти роится видимо-невидимо. Ни дня, ни минуты не живу, чтобы во мне не крутились строчки."
"Моя единственная страсть — русская словесность. В домашней библиотеке — поэзия и словари. Ничего не читал с таким наслаждением, как Даля! Я могу провести за этим остаток жизни."
"Прислушайтесь, как мы косноязычны. Как уродлив язык наших лидеров. Полное отсутствие синонимов! Вроде бы речь льется гладко, но вся она — сплошь штампы и банальности."
"Моя подлинная "профессия" — читатель стихов. Не путать с чтецом. Увижу где-нибудь строчки столбиком — не успокоюсь, пока не прочту."
"Я очень сложно отношусь к актерскому чтению стихов и не считаю это профессией, честно сказать. Хотя никого из тех, кто сделал это делом своей жизни, обидеть не хочу. Но у меня есть чувство, что стихи вслух можно читать только в том случае, когда ты сам перевосхищен автором и не можешь удержать это в себе: ты должен кому-то еще сообщить свое перевосхищение, чтобы освободиться от удушья прекрасного. Я стихи чаще всего читаю в автомобиле. У меня в салоне нет ни радио, ни магнитофона — это совершенно невозможный для меня вариант. Я читаю стихи."
