о писателях и читателяхЭпоха безверия Попалось мне на глаза эссе замечательного поэта и прозаика Ольги Седаковой. Точнее – её выступление на «Оксфордских дебатах» в Британском посольстве в Москве 26 июня 2008 года. Вот что она ответила, в частности, на вопрос «Кому мы больше верим – поэту или прозаику?»: «Первое, что само собой приходит в голову, — это поставить вопрос к каждому из слов этого вопроса: в каком смысле «верим», чему именно верим? и какому именно «поэту»? и какому «прозаику»? Возможно, все эти слова или какое-то из них мы понимаем по-разному — и, значит, будем обсуждать разные вещи. Начиная с первого слова: «мы». Кто мы? Например: если «мы» — филологи или историки искусства и нас долго и убедительно учили видеть в произведении в первую очередь не человеческое высказывание, не сообщение какого-то опыта, а «тексты», «контексты», «стили», «приемы», «структуры», «работу в языке» и т.п., «мы», вообще говоря, не то чтобы «не верим» ни поэту, ни прозаику, но самый вопрос о такой «вере» звучит для нас наивно. А филологи — далеко не самый страшный случай. Есть еще социологи, есть психологи… то есть те, кто внимателен не к тому, что поэт или прозаик говорит, а к тому, чего он недоговаривает, в чем проговаривается. Есть и такая наука чтения. Конечно, я, филолог по образованию, несколько преувеличиваю благоприобретенную филологическую бесчувственность. Лучшие филологи, пройдя всю эту «школу недоверия», не утратили простой (нет, совсем не простой!) веры писателю: то есть не выбыли из славного человеческого сословия читателей; и тогда они — во всяком случае, те из них, кого мне довелось лично знать (могу вспомнить Ю.М. Лотмана, С.С. Аверинцева, М.В. Панова, Н.И. Толстого), больше общались с поэтами и явно были склонны больше верить поэтам. Почему? Потому, что поэзия — алгебра словесности, а проза — ее арифметика? Может, и так. А может, потому, что поэты говорят «большие слова», как сказал филолог из филологов С.С. Аверинцев. Когда «большие слова» пытается сказать прозаик, мне, во всяком случае, становится неловко и хочется, как Базарову, сказать: «Друг Аркадий, не говори красиво!» Да, вне стихотворного строя это уже не «большие», а «красивые» или «эффектные» слова. «Эффектные» слова удобно к случаю повторять, но их ничего не стоит опровергнуть. В их пафосе нет веса, нет тяжести. Они не прошли какой-то особой пробы. Хорошие писатели обычно говорят их не от себя, а поручают персонажам (о чем, впрочем, читатели легко забывают и считают, что это сам Ф.М. Достоевский сказал: «Красота спасет мир»). Поэтическое большое слово прошло эту пробу на чистоту и прочность, эту плавильню: оно прошло через огонь необычайно затрудненных условий собственного появления. И так хорошо мне и тяжко,
Интересно, правда? Хотя, как мне кажется, вопрос сформулирован несколько…заданно, что ли, поскольку устанавливает для отвечающего границы – всего два варианта ответа: либо поэту, либо прозаику. А ведь возможен и третий вариант: никому! Ибо история русской литературы последнего полувека, с неумолимой – и неопровержимой! – точностью, доказывает, что доверие к слову и поэта, и прозаика утрачено сегодняшним читателем. Литература (и в достаточно большой степени – поэзия) превратились в некую сферу деятельности, в которой авторы либо играются (читай – развлекаются), либо работают (читай – получают деньги). И это, замечу, ещё не самые худшие варианты! Это у Василия Васильевича, слова которого цитирую я, всё было всерьёз. Или – у Осипа Эмильевича, фрагмент стихотворения которого цитирует Ольга Седакова. Ну, так когда это было! И вообще, отдельные идиоты – типа Розанова – нам не указ, верно? Мы же, слава Богу, нормальные люди! И для нас текст – только текст. Не «вечная и невольная музыка в душе», а – буковки на печатном листе или на экране монитора. Не Бог (читай – Вера), ради которого жертвовали когда-то жизнью, а – типографская краска или бормотание автора со сцены. Перед которой (сценой) сидит сотня человек, в сущности, мало интересующихся этим самым авторским бормотанием. Ибо сами могут набормотать подобного – ого-го, сколько! И эти слушатели – точнее, не-слушатели – правы, чёрт возьми! Так им и надо – этим служителям муз, этим куртуазным маньеристам, этим самовлюблённым рифмоплётам. Для которых поэзия – это погремушка, с помощью которой можно привлечь внимание к себе-любимому.
Поэт – всегда одиночка. И его одиночество – благо, хотя сам он, разумеется, может и не считать так. Общество – любое общество – противопоказано поэту. Ибо любое общество с неизбежностью растворяет в себе любую индивидуальность, подгоняет её под свой средний уровень. Либо – отторгает эту индивидуальность, превращая поэта в изгоя. И третьего, пожалуй, не дано. Нынешнее время не способствует уединению поэта, но зато способствует появлению усреднённой «литературы». Литературы, которая вряд ли переживёт своих создателей, но которая кратковременность свою заменяет масштабностью распространения. И – порождает иллюзию доступности писания. Тем самым вовлекая в этот круговорот непрерывного самовоспроизводства «литературы» всё новых и новых участников. И всё это роскошное карнавальство непрерывно клубится в писательских союзах, на творческих вечерах, в издательских планах, редакционных посиделках, на книжных полках магазинов и литературных интернет-порталах. И здесь первоначальный вопрос – «Кому мы больше верим – поэту или прозаику?» - хочется заменить на другой: а есть ли сейчас они вообще - прозаики и поэты? И если есть, то не погребены ли они под монбланами и эверестами невнятных литераторов и необязательных стихотворцев?
© Copyright: Алекс Рудов, 2011.
Другие статьи в литературном дневнике:
|