В комнатах прохладно и бело –
пахнет вишнецветьем и дождём
спящее в чулане помело.
Вещи разошлись по адресам:
гардероб, комод, бюро, буфет -
будто кто-то всё прибрал, а сам
из дому отправился чуть свет
на вокзал садовый, различив
поезда цикадового звук
за базарным воробьиным «чив»
и туманом, сбившимся вокруг.
Тёплый день толкушками размят
и оставлен стынуть на окне…
Комнаты крахмальные стоят
по колено в чистой тишине,
а вверху, в светёлке угловой,
мерно ворошат календари
ходики с кошачьей головой
и неспешным осликом внутри.
Загоняя стеблем конопли
тень свою на солнечный лоскут,
мимохожий скажет: «Все ушли».
Просто он не знает: здесь нас ждут.
Анастасия Бойцова - Флоренция
Ни сладкой Венеции тинистый яд,
Ни слава Ла Скалы -
Ничто не тревожит в пределах чужих,-
Ни мира, ни Рима.
Из светлого камня твердыня твоя,-
Ай, сердце Тосканы!
Из светлого камня твои рубежи -
Del pietra serina.
Порталы соборов, кварталы купцов
И, в щебете черни,-
Браслеты мостов на пологих плечах
Неспешного Арно...
Небесного камня - твой облачный сон,
Душа Боттичелли!
Небесного камня твой каждый причал,
Мой жемчуг непарный.
Бывает, в названьях почти нелюдских -
Не знаю, за чем-то -
Тоска и утеха, свиданье и смерть,-
Твой образ лукавый...
Из синего камня твои лепестки,
Цветок кватроченто!
Из синего камня твой ласковый смех,
Из синего камня.
Как дама с картины,прекрасна; как та -
Горда и невинна.
Как дама сказаний, своих не щадя,
Сгубившая сонмы...
Из белого камня твой каждый портал,
Гордыня Давида!
Небесные плиты в твоих площадях -
Флоренция! Солнце!
Хотя бы вслепую бродить по стене,
От двери до двери,
Хотя бы не въяве тебя увидать
Дай, Боже! Но не дал...
Из горького камня твой серый венец,
Звезда Алигьери!
Из синего неба твои невода,
Из синего неба...
Елена Миронова – Кошка-Луна
Отпусти в синеву
свой серебряный слух —
притаилась на облаке кошка-луна
и, шурша сединой
легкокрылых старух,
ловит теплую мышь
беспокойного сна.
И макает усы —
в молоко февраля.
И царапает белую
смальту окна.
Онемевшие губы
к ней тянет земля —
Только кошка всегда остается одна.
И крадется вдоль крыш,
золотым животом
не касаясь седой
черепичной фольги —
и серебряный иней
встает над кустом,
и серебряный ангел
плетет из пурги
нежный профиль зимы…
полукружье плеча…
непослушную линию тонкой ноги…
И в серебряный лес
отступает печаль,
раскачав фонарей золотые круги.
Александр Крупинин - Когда земля покрыта снежным слоем
Когда земля покрыта снежным слоем,
Так на Руси издревле повелось,
На мёртвые поля выходят трое,
Владимир Рысь, Марк Крот и Павел Лось.
Всё замерло, не слышится ни звука,
Не крякнет гусь, не взвизгнет порося.
Владимир Рысь идёт, поднявши руку,
В руке свеча мерцает у Рыся.
Сидят в домах, попрятавшись, девицы,
Глаза девичьи холодны, как лёд,
А генерал известный, Рукавицын,
По ящику им каждый вечер врёт.
Все бабы спят, мужья впадают в пьянство,
Из них немногим видеть довелось,
Как рассекают снежное пространство
Владимир Рысь, Марк Крот и Павел Лось.
И день и ночь темно, на небе звёзды,
В руке Рыся чуть теплится свеча,
Они идут втроём, забыв про отдых,
По пастбищам совхоза Ильича.
Лютует Сталин, время Горбачёва,
Пожары, войны, что бы ни стряслось,
На снежные поля выходят снова
Владимир Рысь, Марк Крот и Павел Лось.
Потом пойдёт весною в рост природа,
Земля потом зазеленеет вся,
Но никогда в другое время года
Не встретишь ты Рыся, Крота, Лося.
Инна Заславская - По воде бредешь как посуху
По воде бредешь как посуху.
Утро — жемчуг и шафран.
А волна, не зная роздыху,
Чертит карты дальних стран.
За ее движеньем следуя,
Ищет взгляд ориентир,
Чтоб проникнуть в край неведомый —
Опыленный солнцем мир.
Там среди барханной местности
Спят пустые города,
И разрушенные крепости,
И дороги в никуда.
Но мазнет волна бедовая
Губкой пенною по дну —
И страну откроет новую,
И еще, еще одну.
Заплутаешь, и придонная
Ноги спутает трава.
Приплывут к тебе бездомные
Кучевые острова
И накроют сизым батиком
Все, что выдумал прибой, –
Золотую карту Балтики,
Не прочтенную тобой.
Марк Виноградов - Тигр
Он выходит и смотрит,
Как шепчутся века,
Повторяясь полосами
На его шкуре.
Как будто годовые кольца
Могучих деревьев
Развернули и вновь
Свернули на тигриной спине,
Боках, животе.
Но он не стар,
Только полосы на шкуре
Путают дни
И сбивают с толка.
Ян Бруштейн – Миф о красных деревьях
К реке шагали красные деревья,
К воде спешили красные деревья,
По шагу в год – но все же шли деревья,
Надеясь, что когда-то добредут.
А впереди лубочная деревня,
Красивая и прочная деревня,
Волшебная и хлебная деревня
Ждала, когда поближе подойдут.
Точила топоры она и пилы,
Железами по воздуху лупила,
И удалую пробовала силу,
Которая всегда одержит верх.
Деревья же не ведали испуга,
И, землю бороздя подобно плугу,
Поддерживая бережно друг друга,
Брели они к воде за веком век.
К реке спустились красные деревья,
К воде припали красные деревья…
Навстречу вышла целая деревня
И предъявила древние права:
На то они на свете – дровосеки,
Зимой хотят тепла и скот, и семьи,
И вот срубили красные деревья
На красные прекрасные дрова.
Кораблики из них строгали дети,
И, у огня играя, грелись дети,
И в том, что нет чудес на белом свете,
Не видели особенной беды.
А корабли куда-то плыли сами,
Бумажными мотая парусами,
И вздрагивали красными бортами,
Достигнувшие все-таки воды.
Юрий Воротнин - ***
Колыхнётся змея у виска,
На распахе застынут ресницы,
И завьюжит афганец в песках,
И пустыня взлетит по крупицам.
А во льдах безземельных морей
Зазвенит колокольчик калёный,
И поднимется ветер борей,
Вековою тоской окрылённый.
Я на красное выйду крыльцо,
Поклонюсь,покачнусь,но не сгину,
И подставлю борею лицо,
Чтоб афганец прицелился в спину.
Оттолкнутся они от меня
И вернутся дорогой торёной,
У виска колыхнётся змея,
Зазвенит колокольчик калёный.
Амирам Григоров - Слово Москвы
Недалёкой земли не понять, не достигнуть, позорясь
Ведь скорее всего, ни водой, ни дорогой
Не добраться туда, утонув в небосклоне по зори
Той земли недалёкой
И возможно, что это кому-то чужому приснится:
Не такому, как я, понежнее, понеже
Это слово москвы сквозь меня прорастает грибницей
На отвалах манежа
Где живая ограда предсмертно листвою набухла
Не политая, струями солнца палима
Мне так мало ордынки где утром земля будет пухом
И слезой тополиной
Это слово москвы без конца повторяется хором
То разгоном вокзала, то громом базара
Будто хрупкие вилки трамваев звонят мельхиором
На пиру валтасара
Голосами сусальных божков, и приснится такое
Переход у донского в дымящие домны
И звезда недалёкой земли над приёмным покоем
Над покоем приёмным
Анастасия Бойцова - ***
Звени, мое сердце, от долгой разлуки
Не с милым, но с миром – возьмите назад!
Звенят мои жилы, звенят мои руки,
Звенят от натуги, порваться грозят!
Ходячий звонок, небывалый в природе,
Для каждого слуха, у каждых дверей;
Не пес это воет, а тень моя бродит
Меж запертых окон в холодном дворе.
Иной раз кидают – улыбки, остроты,
Подарки – ужимки – подачки – гроши…
Откройте – откройте – откройте – откройте!
Безумная просьба бездомной души.
Бродить и бродить сумасшедшим трамваем
Не сутки – не час – не неделю – не две;
Но не открывают – но не открывают
Ни окна – ни душу – ни сердце – ни дверь
Как видно, пристало – клеймом и присягой –
На этой земле, где спасения нет,
Пока батарейки не сядут – не сядут –
Звенеть – и звенеть – и звенеть – и звенеть…
Черный Георг - Утровечер неподсудного дня
Потоки тёплые несли
Гудящих женщин-насекомых
Над чревом вянущей земли –
Тугим, зовущим, незнакомым...
О, эти женщины-шмели!
Стараясь их не отпускать,
Звучали золотые струны,
Плескался розовый закат.
Всплывающий подсолнух лунный
Сиял – оттенками песка.
Проклюнувшись, иная жизнь
Тотчас же множилась, при этом
Роящиеся миражи
Дробились шариками света,
И запах осени кружил.
А перелётная листва
Вплеталась в стаи братьев меньших.
Денницей новый день вставал,
Дарящий мёд – шмелей и женщин,
И эти самые слова.
Костельман - Отныне столько счастья в пауках
Отныне столько счастья в пауках,
В крылатых мордочках такой избыток солнца,
И носишь все, что можешь на руках
На сердце пьяном- все, что остается.
Вдыхаешь с жадностью подземный переход,
Большие с листьев смахиваешь капли,
Оеф кокот на завтрак. О, когда б ни
Проснулся: завтрак и оеф кокот.
Доверься вкусу мела. С этих пор
Он полноправный обморок дощечек,
Сиди и гладь асфальт и сфетофор,
Жди указаний счастия дальнейших.
Отныне столько новых прихожан
У жизни: гам и шум, и беспорядок,
И видит нас, наверное, душа
В летательных отсюда аппаратах.
Камирра – Призрак Летучего Голландца
Я только призрак корабля,
Изгнанник ветра. Сторож волн.
Со мною рыбы говорят
О том, что мир покоя полн.
Сквозь звенья ржавые цепи
Сочится жизнь моя – песком...
Лишь краб-отшельник проскрипит
Вдоль низкой палубы... Зато
По вечерам, когда заря
Обнимет страстно небеса, –
Блеснут сквозь воду якоря...
Стремятся в небо паруса –
Пророчеством грядущих дней.
Пусть сгнил каркас... Пусть – сплёл Господь
Сеть времени, – судьбы прочней...
Я жду – волны моей приход.
…………………………………
...В то утро вспорет облака
Рассвета скальпель. Хлынет свет
В лазурных венах старика...
И грянет Шторм. – И жизнь, и смерть
Сольются – в громовой аккорд,
Вздымая пенный свой хорал,
В объятья волн – солёных орд –
Направив гибнущий корабль...
Смотри же: он летит – к тебе,
Подняв прощально якоря, –
Светлее пламенных небес
Цветеньем мачтовым горя!
Евгений Орлов - И был Ван Гог
и ван был гог да и тебе пора
отвлечься от пологого двора
а что там кроме птиц кротов и кошек
да черных прямо угольных окошек
и отражений в оных серебра
застывшего в безветрии с утра?
иное дело полный штиль - в арли
под солнухом растущим из земли
такая зыбь что местный почтальон
как капитан идущий кораблем
таит волны и молний морзе ключ
а взгляд упруг и нежен как сургуч
вот женщина... мне кажется она
не дождалась заветного письма
и что? и зрели семечки в полях
и сохло масло на ее бровях
и вычернела глаз арлиных медь
ну а письму желтеть еще желтеть
вот комната дарующая свет
в ней никого тоскующего нет
уже давно придвинут стул к окну
и зеркало глядится в тишину
той вечности когда от нас удрав
здесь ван был бог... да и тебе пора б
Ян Бруштейн - Раковина
Старый старый интеллигент
В раковине своих потерь
Намозоливший язык преподаванием уходящих наук
Любящий музыку Рахманинова и свою безжалостную страну
Укрытый хитином морщин и водорослями седой бороды
А там внутри
Нежность и беззащитность
И выращенная за всю жизнь мерцающая драгоценность
Как он боится что его раскроют
Как он боится что его не найдут
Кто скажет
Что происходит с жемчужиной
Когда моллюск умирает
Черная Лиса - Здесь неба не было
Здесь неба не было. Я думала, пройдет.
Ушла домой, вернулась через год,
А воздух стал тяжелым, как вода.
Наверное, вернулась не туда.
И дома неба не было, и там
Ходил за мною воздух по пятам.
Не приближаясь, тёк себе и тёк,
От ужаса пустился наутёк,
Когда, как рыба, я открыла рот,
Сквозь жабры пропустила кислород,
Вздохнула, приспособилась к воде…
А неба больше не было. Нигде.
Мелькор - Живущие у реки
качали вёслами рыбаки стоящие на песке
они живущие у реки не верящие реке
на рыбьем илистом молоке замешивали круги
они живущие на реке не знающие реки
вязали долго свои мешки затянутые в мешке
они боящиеся реки молящиеся реке
гребя с камнями в одной руке с камнями в другой руке
боясь проснуться на дне реки проснуться в самой реке
качали вёслами на песке стоячие рыбаки
они не верящие реке не знающие реки
Игорь Гагаринов - Там, где я живу
Уже намного реже трогает
По чуть темнеющему шву
Зима с высокими сугробами
Совсем не там, где я живу.
Пространства новообращённые
Под бледно-розовой звездой;
И не качает камни чёрные
Незамерзающей водой
Остановившаяся в холоде
Равнины старая река…
И снег сверкает в тёмной комнате
Без потолка.
Шарль Патриков - Засекреченные города
мы живём
в засекреченных городах
соединённых дорогами
которых нет на карте
мы произносим слова
которые кроме говорящего
никто не в силах понять
мы видим друг друга
но не различаем лиц
мы засекреченные жители
засекреченных городов
внутри нас
городов
по улицам которых
носятся машины
на которых мы когда-либо ездили
гуляют люди
которых мы когда-либо знали
бродят собаки
которые когда-либо на нас лаяли
городов
в которых
не переставая плачут дети
видя в кого они
очень скоро вырастут
Константин Быстров - Камень у воды.
1.
Где голос мой?
Посеянный в дожде
Он что-то шепчет листьям на закате.
Из серых линий сотканое платье,
ложится белой тенью на воде.
Ни звезд, ни лун. Все праведно, темно.
Промокшей кошкой ночь дрожит у леса,
Пока дождя прохладная завеса
Уносит шум воды, но все равно,
Весь этот час проникся тишиной,
Как тишина прониклась этим часом.
И только я, оставшись безучастным,
Шепчу сквозь ночь и дождь,
Где голос мой...
2.
А где мой взгляд? Сквозь матовый обман
Он смотрит вдаль и видит перемены,
А из реки, как будто вскрытой вены,
На берег изливается туман
И застит всё. Дыхание реки
Рождает тишину перед рассветом.
Так тихо, как бывает только летом.
Уносят ночь бесшумные шаги.
Алеет лес, и солнечный цветок,
Раскрыв бутон над сонною долиной,
Дарует день и новую картину,
В которой есть река. Её поток
Привык прощаться. Склоны говорят:
Прощание обязывает к встрече.
Река и берега твердят о вечном,
В котором растворяется мой взгляд...
3.
Я нем и слеп, а может быть и глух.
Я не ищу, не спрашиваю больше.
Я камень у воды или, быть может,
Я тишина. Я голос взгляд и слух.
Мои глаза в серебряном дыму.
Мой голос в ливне шепчет что-то листьям.
Мой слух в ночи - безгласном миге жизни,
Где тишина, угодная ему,
Спасает мир от вихря суеты,
И он красив в молчании застывшем.
Течет река беззвучно и неслышно,
И серый камень дремлет у воды...
Батлер - Окно
И коридор кончается окном,
прямоугольным серым снегопадом,
печальной веткой о листке одном,
прохожих фрагментарным променадом,
и наплывает светлое окно
и открывается тебе навстречу
то, что прожить дано и не дано,
и время, словно хрупкий аспирин,
снимает дрожь, но от себя не лечит.
Ты говоришь себе - "застынь на миг",
и это значит, что на речь ты сбился,
и крылья рыхлые тобой забытых книг,
и ветра перелетная водица,
и все, чего умом ты не постиг,
и дорогие, но чужие лица,
как равнозначное - кружится и ложится
в подкладку, как ландшафты в материк.
Одиссей Улисс - Кесарь
Быть может
завтра будет поздно,
а тяжесть мира здесь,
сейчас.
И кровь на лезвии меча,
а на эфесе гаснут звёзды.
Беги вдогонку за судьбой,
дитя с закрытыми глазами,
костром - свеча пред образами
и волчья стая за тобой.
Ты будешь первым средь рабов,
корона кесаря - из тёрна,
не прорастут в деревья зёрна,
когда тебе не хватит слов
Позвать всё стадо за собой -
на казнь,
на случку,
на разбой.
Ты сам от боли чуть живой,
и ветер с норда глухо воет,
зовя таких же,
как и ты
богов,
что выросли из праха..
Плетёт судьбу твою Арахна,
плетёт из вечной пустоты.
Просто Санта - Последнее письмо
ты вспомнишь всё
когда меня не будет
на линии меж мёртвых и живых
жаль в этом мире мы не встретимся
увы -
над временем дождя пока не властны люди…
заклятия идущего спадут
ты будешь до безумия свободна
часы песочные ненужным хламом в воду
и капли алые - рябиною на льду
о невозможном больше не жалей
пусть путь твой будет светел и спокоен
где не смогли пробиться в небо двое -
иди одна
средь маковых полей…
Черный Георг - Сквозные окна
За окном – больничный сквер. Клёны с гнёздами грачей.
Клумба, голая, как плешь. Пять нестриженых кустов.
Сколько в нём сломалось вер?.. Сквозь отчаянья простор –
Сколько уплыло надежд?.. Он – больничный.
Он – ничей.
Улыбайся.
Не молчи. Говори – не важно, что.
Если знаешь. Если нет – не смущайся, всё равно.
Эти скрытные врачи... Люди в белых кимоно.
Не дают простой ответ. – И не надо.
Длинный шток,
На котором реет флаг – на картине. Ветер стих.
Посиди со мной, хоть час. Здесь – почти до десяти
Разрешают... Нет, не мрак. «Если любишь, – отпусти.» –
Может, это и про нас. Вурдалак ты, или псих, –
Но моё воображе... Да, рисует, ещё как!
На картине – выпал снег. Чёрным бисером – грачи...
На вопрос: “Ещё?.. Уже?..” – раздражаться нет причин.
Он – обычный человек. Ты – пылинка на руках
У Творца
Прозрачных стен... Сколько здесь знакомых лиц!..
В свете солнечном танцуй. В лёгких – радужная слизь...
На картине – ночь и день
Окончательно слились...
Загляни в лицо – скворцу, – сквозь мерцание ресниц...
И опять – больничный сквер. Клёны с гнёздами грачей.
Запах снега...
Не вдохнуть. Что-то умерло внутри...
Сколько в нём – надежд и вер!.. Ничего не говори.
Здесь заканчивает путь слов серебряный ручей...
Настасья Барашкова - Песня Аликино
1.
белый ангел, ангел снежный,
я тебя увидел снова
в тихой солнечной одежде
посредине сна дурного,
и погнался вслед за шёлком,
рассыпаясь волчьей стаей:
за серебряной иголкой
вьётся нитка смоляная.
подойти к тебе не властен,
я кружу голодным зверем:
чёрной пастью, чёртьей пастью
не схватить метель за перья.
у меня в ладони жаркой
ледяная земляника:
не бери моих подарков
и не верь мне, Анжелика.
2.
бледный ангел, ангел белый,
до краёв раскрыто небо:
я твоё услышу тело
и приду на запах хлеба,
по обочине обоза,
волокущего обновы.
ты на свет явилась розой,
я пришёл шипом терновым.
ты живёшь в покое сонном,
я – в страдании без края,
ты украсишь грудь Мадоны,
я ей сердце растерзаю.
ты смеёшься, отвечая
ветру северному криком.
это я тебя качаю
на коленях, Анжелика.
3.
бедный ангел, ангел светлый,
почему тебе не спится?
чья-то скрипка безответно
взвыла щённою волчицей,
да горит на створках ада,
на тяжёлых медных кольцах,
неизбывная триада:
не проси, не верь, не бойся.
я, к тебе прижавшись, слышу,
как подснежник-полукровка
всё настойчивее дышит,
держит слабую головку.
не печалься. разомкнутся
скоро двери в царстве диком,
но от снов моих очнуться
мы не сможем, Анжелика.
Мрак Низгин - Грибы
лишь закапает кровь,
только солнце провалится —
мы займём чердаки,
где видны небеса.
там рисунок не нов —
облака повторяются,
я их видел такими
три жизни назад.
дождевая вода
собирается в лужицы,
красноватая сыпь
красит кожу реки.
птицы рвут провода,
люди пятятся в ужасе,
хрипло гавкают псы,
оборвав поводки,
словно дети лилит,
словно каина призраки,
позабыли про стыд
и сдались без борьбы.
этот дождь — для элиты,
для нас,
он для избранных,
так давай же расти —
как грибы,
как грибы.
Dead Astronout In Space - Рыбы
Забавно смотреть, как небо у вас
помещается в донышке глаза.
И теплое солнце, и яркие птицы
в полуденном небе.
Я тоже их вижу пока ещё.
Птицы, действительно.
Но рыбы холодные, серые, скользкие, браза.
да, рыбы холодные, скользкие, тихие, быстрые, бейби.
И этим они охуительны.
Константин Невский - Кусто
Живи, живи, где за окном - солёный рокот глубины,
Живи, где воздух - сух и сжат, а если хочешь не дышать,
То не дыши и умирай, но, умирая, не вини
Того, кто мог тебя спасти, кто мог понять. Твоя душа -
Стеклянный шар, твой окоём - зелёный свет планктонных толп.
Живи и знай, что вне его нет ничего из твоего.
Что в затонувших городах не ждёт никто тебя, и что -
Где воздух сладок - никого в перине мягких белых волн.
Иначе будешь обречён без речи плыть, искать, искать,
Разбив стекло. Но, может быть, что нет стекла и нет границ.
Живи и с этим и найди: что - в городах, что - между скал,
Вот только в поисках себя - не задохнись. Не задохнись.
Аюна - Розовые попугаи
никому не известно где
обитают розовые попугаи
это ты на меня смотришь такими глазами
это я на тебя смотрю такими глазами
а когда мы проснемся попугаи окажутся белыми
или это были белые чайки
стоит ли просыпаться
Смарагда - Кукла наследника Тутти
На костяном циферблате, дрогнув, смыкаются стрелки,
Но не проронит ни слова чрево привратного гонга
Лунного.
Стихли под платьем стуки колёсиков мелких.
Зыбью по кожным покровам дрожь - за дыханьем вдогонку...
Чем виртуознее мастер, тем уязвимей работа:
Пусть побеждает сильнейший, но выживает - несложный.
Карта на равные части - дама - разрезана. Кто-то
Вечно молчащая гейша, кто-то - цветок придорожный.
Мир недоверчивый нижет пары запАсных подобий -
Бусины глиняных чёток - водит верёвочным кругом.
Нить перетёрлась - и ближе некуда стали мы обе,
В царстве-театре нечётких тЕней - играя друг друга.
Личико кукольной смерти жалобно и некрасиво:
Сломано, а не разбито сердце. Посмертья не будет.
Пахнет не мясом, а миртом тёплая львиная грива.
Звери - последняя свита Куклы Наследника Тутти.
Что же, тебе оставаться. В зеркале нет отражений.
Парка вязанье продолжит, нити сменив постепенно.
Только однажды в двенадцать встанут на ходиках тени-
Стрелки.
Но некому больше выйти тебе на замену.
Оскар Боэций - Блиндаж в три наката
Соль сладка если падает вниз горизонт из-под ливня в пожар краснощёкий шипящий костра.
Дети ловят дробинки ладошками тыча в пространство среди типовых многоярусных башен.
Соль до ре ми бемоль соль до фа прытко дождь серебрит нити красные дымом цепляясь за ветки.
Вдосталь соли наелись глаза не напиться теперь никогда сколько ни сколько не сколько ну.
Нудно бредит приёмник о будущем в прошлом бурак созревает на грядках арабской культуры.
Ведь бурак это лошадь священная с крыльями для перевозки пророков с падучей болезнью на не.
Богу боком а чёрту чертой разделительной дробью число знаменуя отсутствием света во мраке.
Страх безвкусен солонками сыпь не просолишь забудь не кричи топори терпеливо по брёвнам.
Ты успеешь сработать блиндаж в три наката покуда кувшин не разбился успеешь себя схоронить.
Череп светит когда распадаются ткани лица в блиндаже будто зарево светят глазницы героев.
Дети ловят снежинки ладошками тыча не знают наверное дети как падают вниз горизонты.
Завтра утром кувшин долетит до площадки до детской площадки кувшин долетит и взорвётся.
Но блиндаж всех спасёт в три наката блиндаж в три наката…
Оскар Боэций - Жить легко
…в корзине был хлеб и вино и пять рыбин
а в дальнем углу возвышались громады сыров
клок неба виднелся сквозь листья петрушки
обычного синего неба
и кто-то большой нёс корзину легко
нёс легко…
скаженный простор опрокинут был за переплётом
и в этом просторе корзина со снедью плыла
снастями скрипела и всем своим видом давала
понять что в громадном просторе плывётся легко…
плывётся легко…
но кто-то большой вдруг почувствовал слабость
корзину со снедью поставил на землю и сел
петрушку достал и открылось всё небо
котёнку на дне – он приветственно мякнул –
и стало кому-то большому легко
жить легко...
Лешек - аббачное
...За в чем то прав..но он не матема...Майн либен Би! я рад тебе весьма! Обра...подпры...ну просто, как дура...слова - игра. И числа...поигра..?...Что время- лента?... время есть река.... Майн либен Би...прости, моя строка -прерывиста...как числа в той реке...число, как рыбку -не сожмешь в руке...ряд этих чисел никогда не врет. Рябь этих чисел стала слишком плотна. И эти числа сами ткут полотна....пусть некто завтра камень бросил, вот... а мы с тобой, не видя ни полет, ни чертову невидимую руку, что завтра бросит в воду каменюку, по всплеску чисел -знаем, что грядет.... Придет волна. И многое сметет.....
..... прости, пора..как жизнь моя на даче?...- да вот зашел усталый Фибоначчи...он чай пьет молча, ложечкой звеня
и числами швыряется в меня.
Доктор Нэля - Идет себе котенок
Идет себе котенок,
Идет себе и видит -
Валяется водичка
Одна, без никого.
- Тебе, водичка, плохо?-
спросил ее котенок.-
Тебя, наверно, надо
В тарелку уложить?
- Иди себе, котенок,
Не видишь - загораю?
А ты мне тут собою
Все солнышко закрыл.
Котенок изумился:
Какой я всемогучий,
Пойду закрою солнце
Кому-нибудь еще.
Анатолий Лемыш - Волна опаловая
Волна опаловая, волна агатовая,
Слюдой заваливала, на мол накатывая.
К скале заигрывала, притворно-ласковая,
Вуаль муаровую свою споласкивая.
И, на колени к камням запрыгивая,
Как бы в смятении себя разбрызгивала.
Затем, усталая, на миг откатывала -
Волна опаловая, волна агатовая.
Везде раскиданы мазки неистовые:
То малахитовые, то аметистовые,
В рассвет свинцовые, в закат - рубиновые,
И бирюзово-аквамариновые.
А ночью море аспидно-черное,
В его узоре стекло толченое,
И, гривой пенною пошевеливая,
Лежит мадонною рафаэлиевой.
А по утрам оно золотистое,
И крабы мраморные ползут, посвистывая.
И вновь русалкою шумит патлатою
Волна опаловая, волна агатовая.
Весь океан, берега покусывая,
Лежит, поигрывает своими мускулами.
Еще немного, и впрямь излечится:
От человека, от человечества.
Константин Невский - ***
Они жили в доме с перевёрнутыми столами.
Они видели сны в бриллиантовых зеркалах.
Бывало и так, что через окно заходили ламы,
А порой навещали Кришна, Будда или Аллах.
Они знали много, пожалуй, даже больше Сократа,
И достаточно для того, чтобы быть чем-то большим, чем Ка.
Иногда они видели, как проплывают небесные скаты,
Унося в плавниках пустыни кристаллического песка.
Ночами они любили лететь на лиловое пламя,
К огромным чёрным глазам космического боа.
Они жили в доме с бриллиантовыми зеркалами
И были бессмертны.
Дмитрий Демкин - Имя Пальмиры
Когда караван пришёл в Пальмиру,
Баалу отдали мы десять рабов.
Сорок жемчужин отдали Набу'.
Из пяти рабов укушенного змеёй
Мы взяли каждый по одному.
Я взял нубийца – говорили, он мог
Заговаривать кровь.
Триста пятнадцать драхм
Я потратил в доме,
В который вошёл “одним из дождей золотых” –
Сказавший так
Умер в Сидоне –
Выпив вина за двоих.
Сказавший так бормотал:
“Сегодня у Арки
Блаженный кричал, что Пальмира –
Корабль и остров и что-то ещё.
И ещё: “Нас оставили парки”.
Я спросил: “Он там и сейчас?”
Убитый в Сидоне, смеясь:
“Три тощие нищенки, видимо, – парки
Увели его, сам Юпитер не скажет – куда”
Ярче костров, которые ночью
Горят на полпути из Пальмиры,
Внятней, чем имя, в котором
Имён называтель услышал Бога, –
Сон, снящийся тем,
Кто прошёл полмира,
Тем, кто пройдёт – полмира.
“За манускрипт найденный в городе
…Сарагоса,
Скажи, мог ли я заплатить – много?..”
Роман Рудица – Подражание монгольской песне
Родная земля любимая земля-матерь прощай
Вершина за грядою отлогостей прощай
Тихий сполох пустота за воздушною гранью
сквозная полоска дождя прощай
В пыли слюдяная крупица звезда в вышине прощай
Путь-дорога тропинка водительная межа прощай
Ручей под горой вьюнок придорожный
полынь и седой молочай прощай
Даль земная
над грудой пространств победно водружённая даль прощай
Страх-душегубец вдохновенная радость-печаль прощай
Согревающий слёзы путника
голос-отзвук в полой тростинке прощай
Блаженное умиление при встрече при разлуке прощай
По обочинам дорог
по кромкам проталин витающая тишина прощай
Мысль неумолимая
сложенье существ испытующая мысль прощай
Нежное вежество любовная мужеская премудрость прощай
И вы прощайте разлучницы жизнь и смерть
сводня судьба прощай
Сокрылие бесполётных стихий состав телесный прощай
И ты в пламяреющих средах в лучах пепелящих парящая
страдающая душа прощай
Прощай!
Амирам Григоров - Беги туда, мой свет...
Проснёшься вдруг – до шорохов метлы,
И гулкий мрак, лишь изредка менты
Проедут по сплетению дорог,
Где одинокий светится ларёк,
И дремлет, превратившийся в аул,
Кусок Москвы на Пресненском валу.
«Беги туда, мой свет, беги, беги
К бескрайним водам медленной реки»
Когда-то, в общежитии пустом,
Бутылки громоздились под столом,
И, с девушкой товарища, одни
Мы из окна смотрели на огни,
На город свой, а город весь погас,
И мчались тучи в предрассветный час.
«Беги туда, мой свет, беги, беги
К бескрайним водам медленной реки»
Я на неё старался не смотреть,
Не по себе мне было, и про смерть,
Про индуизм, вдову и палача
Она вещала, в воздухе чертя
Горящей сигаретой. Мир жесток.
Ночь избывала и белел восток.
«Беги туда, мой свет, беги, беги
К бескрайним водам медленной реки»
Мы не встречались больше никогда.
И помню, как последняя звезда,
Скрывалась с неба, предпоследней вслед,
Там, где чернеет Университет,
Как спал в росе автомобиль ГАИ.
Прощайте, девяностые мои.
«Беги туда, мой свет, беги, беги
К бескрайним водам медленной реки»
«Она пропала в Индии, братан»
Товарищ мне сказал, а я врата
Представил, в темноте, в земле иной,
За ними - реку, с море шириной
Чьи берега огнём покрыты сплошь -
Горят ряды людских змеиных кож.
«Беги туда, мой свет, беги, беги,
К бескрайним водам медленной реки»
Черный Георг - Беглый квадрат
это дом, без которого сад не растёт.
это тлен, без которого клён не шумит.
это я, без которого пусто – и всё.
опрокинутый вход в опрокинутый мир.
это влажные всплески растительных дюн.
это неба вращающийся василёк.
это птицы спустились так низко – к дождю,
что летают уже целый час под землёй.
это полога ночи сиятельный труп,
под которым нельзя оставаться людьми.
это акт провисания бронзовых струн,
убивающих звук, но рождающих мир.
это канонизированный мотылёк
и сквозные потоки спасительной лжи.
обитаемый необитаемый тлён.
это свет, без которого можно прожить.
это чёрный малевич, задраивший люк
в небольшой ослепительно-белый квадрат.
это значит, что я подобрал к тебе ключ.
здравствуй, дом без замков.
бог пришёл умирать.
Аюна - Искусство звука и дымов
Ч.Г.
отыскав в перелеске цветок
ты поёшь
отыскав в разнотравье шмеля
ты поёшь
в небе птица летит высоко
ловишь ветер поёшь
я качаюсь на ветке звездой
ветер теплый затих на губах
в животе облака
за грудиной цветы тихо-тихо звенят
лепестки
раскрываются и опадают
забываю тебя
забываю себя
исчезаю
ты поешь бесконечно как бог
я пою
облака пахнут нежнозеленым
белым дымом над тихой рекой
облака пахнут маревом в полдень
облака теплорозовым льются
иван-чайные облака
Оскар Боэций - на-шествие
.... значит успение – кто-то успел до начала и на
шест не утёсист – он малость коварен услужлив и на-
щупать нельзя – только видеть нашествие видеть и на-
тянут потянут наяды а он не сдаётся он видит и на-
тёк не дотёк и утёк просочился сквозь землю и на-
прочь брат иванушка – мал ты ещё воевать вот и на-
битый дурак лучше круглого – снегом растает и на-
выкат орудий пытающих лобное место и на-
пуск из-под знамени боеголовок карающих на-
тискать нельзя – только видеть смотреть и конечно же на-
звать не дозваться а малый глядишь уже молится на-
голо в пустыне – тебе ни берёзки ни реченьки на-
ново в мечети и боязно – чуть неуставно и на-
изволок тянется шест – зазывает разденься и на-
тужиться барышня лишнее – тут не родишь – это На-
молено бито натискано щупано лобно и над-
дать на прощание залп и попасть в ось земную – и нет
ни дураков ни шестов ни знамён – только свет
белый полярный нетронутый девственный свет
смысла в котором без тьмы разумеется нет.
Виктор Авин - Петербургский ангел.
Ушел на небо человек, везущий санки.
Он призраком ходил все эти годы
И у Пяти Углов делился коркой хлеба
И у пяти углов садились с неба чайки
На пять теней, и уносили тени к Богу.
Ушел на небо человек, везущий санки
Случилось это чудо в прошлый понедельник
Когда все тени в Петербурге входят в полночь
С Александринского столпа спустился ангел
Крылом у входа в Летний Сад разбил он вазу
На счастье.
У Петербурга больше нет плохой погоды
Пусть твои санки постоят на постаменте
Играйся с ветром возле памятника, Иосиф
Не бойся, мальчик, у Пяти Углов нет тени
С Александринского Столпа не затмевает
Крылами больше землю ангел,
ненароком
Он с временами, среди нас, он - Случай, ночью
Когда глядит в кровать из неба глаз вороний
И петербургский ангел крыльями хлопочет...
Гаэтан - Мед или смола?
Спилили сосну, а быть может, разрезали плод:
Откуда-то сверху – на головы, крыши и плечи –
Стекает медлительной нитью смола или мёд,
В тенётах баюкает суетный рой человечий.
Воздушные капли прозрачны, уютны, теплы,
И кажется – вдохов немерено, годы и годы.
Нас море несёт в батискафе янтарной смолы,
Мы плаваем кролем в бассейне гречишного мёда.
Никто не опустит в пучину спасительный трал,
Не вызволит мух, не успевших почувствовать страха…
Минута – и мягкая капля смолы – минерал,
Минута – и вязкая струйка медовая – сахар.
Занятное чтение – что у кого на роду…
Зачем же до времени ты рассказала, тоска, мне
Про сладкую смерть в загустевшем кристальном меду,
Про горькую вечность в дешёвом поделочном камне?
Гаэтан – Кот
Квартирный куб закатом переполнен.
Гнездится на коленях тёплый кот,
Хвостом укрывшись, словно одеяльцем.
Я слушаю подушечками пальцев,
Как в нём сверчок невидимый поёт
И маленькое море катит волны.
Давно пора идти - но я стреножен
И превращён в сиденье для кота,
И почему-то очень счастлив этим
Доверием. Так радуются дети,
Зверей домашних гладя вдоль хребта
И зная: когти не покинут ножен.
Бубенчиками ватными звеня,
Крадётся к сердцу мягкая истома,
Как будто не лежит он под сиренью
В коробке из-под обуви осенней
В захоженном дворе чужого дома,
Где скоро восемь лет, как нет меня.
Марина Чешева - Неслышный мой город
неслышный мой город созрела его скорлупа
из плоти и пыли и если страница легка
то ты ее вспомнишь и будешь читать из горсти
прозрачного летнего утра где после шести
я так и стояла в ладонях стеклянной травы
и лопасти неба кружились внутри головы
Владимир Пучков - Января ледяной и колючий акрополь
Января ледяной и колючий акрополь,
И рассыпчатый голос, и громкий мороз,
И в сенях, где сосед сапогами протопал,
Потолок голубой паутиной оброс.
А когда ты на кухню проходишь с ведёрком,
Ледяные осколки стучат об края.
И тяжелые ветви гребут по задворкам,
И в окно затекает стальная струя.
И блестящей колючкою праздник недавний
Выпадает в осадок, сверкает кругом,
Замерзает и лжет. И дубовые ставни
Потрясает беззвучный, серебряный гром.
Дмитрий Озерский - В потерянном доме...
в потерянном доме мы вместо кого
я детство моё и ты детство моё
в потерянном доме (потерянный дом:
мы вместо с тобою мы вместе с тобой)
потерянный город ну кто-нибудь кто
останься с тобою останься с тобой
потерянный город и гроб без креста
везут за ним город и мальчик-толстяк
потерянный город и плиты стоят
как внуки спускающиеся во ад
в лицо один город валежник из дома
выходят две женщины в сад (я не помню:
но помню как свет дневной в яблочном дыме
в руках коромысло в платках к реке с ними
в разбитом окошке разбитом потом
разбитом с тобою разбитом с тобой)
я крестиком помню и жёлтый мой дом
ты не вышивала ты шила крестом
когда садом шла в дыме или к реке
в руках коромысло и садом в платке
и яблони плотно и вместо калитки
скрещенные смутные голос улыбка
и гроб или мальчик-толстяк и толстяк
без гроба обугленные передай
ты матери или он не отстаёт
не мальчик не крест — человеческий гроб
я даже не помню что их хоронил
я с нашим ребёнком во сне говорил
и ты обнимала меня а потом
поставила крест где лежал я вверх ртом
я помню как больше чем нужно ходил
спускался и после меня отмолил
но так и не вышел но так и не был
не стал потому что не стало могил
и помню качались качели в саду
две женщины знали что я не приду
качались качели и кто-нибудь в них
качались за ними качались за них
Дмитрий Ревский - Холодно
Холодный март, упавший за окном,
добил меня своею лёгкой шпагой...
Я в шубе мёрз, и белочка-летяга
мне принесла орешек перед сном...
Но, впрочем, говорилось об ином -
в февраль была такая передряга,
что выйти из подъезда бодрым шагом -
сподобит только красное вино...
Январь - нетрезв, но мелодичен снег...
Не каждый день, но чистого - хватало.
Его с тобой прошли мы без помех...
Смеялась ты, и белочка - летала...
Так вот, о феврале - не до тепла...
Не так, не то, тропу куда-то кренит...
Упряжкой убежавшею оленей
я застревал в снегах...А ты - спала.
Сегодня - март. И завтра будет март...
Какие вести на фронтах из тыла?
...Мы будем это просто принимать:
зима. И теплоты нам - не хватило.
Александр Кожейкин - Когда мы покидали землю
Когда мы покидали землю,
как звуки – зал,
исчезая, рубя по традиции
все концы,
удивили меня этой ночью
твои глаза –
они стали другого цвета,
как гиацинт.
Умножали на скорость света
любовь свою,
становились лучами,
делили на ноль объём,
потому что так важно попасть нам
в одну струю...
а влюблённые призраки
любят летать вдвоём...
Ветка-Ветка - Саночки
Катились саночки назад,
все выше, выше, дальше, дальше,
и в одеяле дядю Пашу
везли на санках в небеса.
Катились саночки назад,
белело снегом одеяло,
а сердце биться перестало,
зато, как саночки скрипят.
Катились саночки назад,
туда, где небо-небо-небо
почти совсем заледенело
в недядипашиных глазах.
Катились саночки назад,
играли ангелы на скрипках,
летала птица над гранитом,
тонула варежка в слезах.
Катились саночки назад..
в рассветном небе на Фонтанке
играли ангелы-подранки
этюд про город Ленинград.
Кот Басё - Облако алое...
Облако алое, словно под ребра Бога солнце мечом вошло обоюдоострым. Древней рекой течет под тобой дорога, ты одинокий, дикий плавучий остров, кем-то оставленный, кем-то забытый, кем-то необретенный, пропущенный мимо сердца… Время твоё измерено в километрах, в импульсах мысли, взглядах и мегагерцах. Время твоё измерено. Где ты? Как ты? Что происходит там, за твоим обрывом? Строит река пороги и перекаты, на глубине огромные бродят рыбы. Влажные листья склеены темным соком, острая тень скользит по песку, как стилос… Облако алое, словно под ребра Бога солнце мечом вошло и остановилось.
Боль нерожденным словом скребется в горле.
Свет над тобой становится невозможно
Нежным…
И кажется, ты обретаешь корни или к речному дну прирастаешь кожей.
Ядвига Розенпаулис - Кувшинки зацветают в вазе виска
У гефсиманских врат - луна изъедена крысами.
Чёрные дыры ссыпались в ложе грунта,
дождевые черви зашивают их анорексичные рты - полночью.
Стебли пожелтевшего камыша - хлещут по щёкам воды.
Вода вздыхает туманом.
Мои бессильные боги стоят в саду, вгрустившись в смерть.
Культями обломанных рук подаянье забвения просят.
Тление обтянуло мой стан латексом ряски,
в коконе прядей - мавки рождаются,
стрекочущие богомолы - хромовой брошью сидят на груди,
цепляя отслоившуюся кожу к желтизне костей...
Кувшинки зацветают в вазе виска.
О, копьеглавые рыбы, о плоды, опадающие с кривоствольных деревьев -
Скажите прощай, скажите с сожаленьем...
Алексей Барышников - На дохлой кляче
По скверам, улицам плестись,
Плестись, плутать и цокать гулко
И, наконец, переплестись
С чудным узором переулков.
Теснятся спаяны, черны
По голым тополям нарывы,
Послышав цокоты, они
Взметают в небо косо-криво.
Перёных клякс звонка раздробь
Одыбилась, как резвы кони.
В картину небо искоробь,
Стогласый чёрный ком вороний!
Уже глотая ветер ртом,
Скачу по улице Коммуны,
Казалась вороным конём
Моя кобыла в свете лунном,
Вот-вот поставлю на дыбы
Обдохавшуюся кобылу,
Подковами гранитны лбы
Поотобью, разбив все рыла.
По струнке строить мертвецов,
Почивших на своих кроватях,
Как в клетях жестяных гробов,
И буффонадой чаровать их.
Раздам фингалы фонарей
Зажмурившимся напрочь скверам,
Букетом искр обдам, эгей!
Все занавески и портьеры.
И пусть угрюмые дома
Во все, застыв, дивятся окна,
Как город убирает тьма
В седые, липкие волокна.
Алексей Барышников - Керосин
Трепещет на обоях тенью нагота
в припадке эпилепсии и плясе шимми,
из окисла металлов, темени лита,
гипнотизирует движеньями своими.
Грудная клетка строгой Дамы Треф -
барханы кварцевых песков, рельеф
пустынный, пенно-сальная
стиральная доска из рёбер проступающих,
вскипающих,
хрупка.
Отмыть лицо о тощие бока
позволь
и высушить о смоль
кудрявую твою, запачкать снова
и снова выстирать, стереть,
пройдясь щекой, скулой о них греметь,
как медь гремит срифмованного слова
под лампы керосиновой огнём
(и чёрный гребень высится на нём),
под пламенем застывшим, но горячим,
светящим как-то мягко и иначе
сквозь поволоку копоти стекла.
Текла, стекала и стекла
структура контуров предметов,
вещей. Всё плавящее марево и газ,
всё одурь сонная, дурман вельветов,
истома, почкой набухающая в нас.
Серпом брызг искр хрусталь в серванте
звенит на керосиновом свету.
Я с гобелена пышного, в цвету,
Срывать цветы пытаясь, соберу
букет, о буквы спотыкаясь, приплету
слова, муру, моей лишь станьте!
Заставьте пуще гнить внутри,
уже проникнув внутрегрудно,
укутав гнилью изумрудно,
Как белой бархатистой - бри.
Сбивает жар её костлявых пальцев веер,
разобранных постелей нега, пух,
душа полыни вьёт, полыни дух,
фантасмагорий бешеный конвейер,
а за окном иное время льёт, не так,
как тащится лениво в помещении,
где радиоприёмник томным пением
с каким-то дёрганым остервенением
в бочонок спальни забивал табак.
В углу шнуров моток – восторг кошачий,
в них кошка Якоби играючи ворует ток.
Из радиоприёмника струится
романс, любовной драмы мёд,
послушай, электричество поёт.
Окно уже измазано рассветом,
Рассвет своим кокетливым приветом
стремится внутрь -
за стекло, стучится,
а нам пока ещё не спится,
нам и в ночи светло без света.
Нам и в ночи светло.
Дмитрий Унжаков - Если только ему повезет
Если только ему повезёт,
будут слёзы его солоны,
потому что по ветке ползёт
золотая улитка луны.
Потому что с мостов, как рога
фонари наклонились к реке;
потому что взметнул жемчуга
одинокий трамвай вдалеке.
Потому что, едва серебрясь,
из бензина мерцает звезда,
оживляя привычную грязь,
допорхнув напоследок сюда.
И в течение дивных минут,
что покажутся мигом одним,
будет медлить пылающий кнут,
занесённый восьмёркой над ним.
И тогда, запоздало спеша,
уловив-таки несколько нот
из нездешних,
заплачет душа…
Если только ему повезёт.
Геннадий Акимов - Комедианты
назначь мне встречу в домике чудес
в скрипучем ненадёжном мезонине
взмахнёт рукой вертлявый славный бес
и время бутафорское застынет
неспешно-жутковато гаснет свет
молчит в саду пластмассовая флора
в последний раз играется дуэт
под шёпот инфернального суфлёра
в последний раз даёт закройщик чувств
примерить роль роскошного пошива
горячий текст попробовать на вкус
и прозвучать ни капли не фальшиво
ты подойдёшь походкой ножевой -
танцовщица, плутовка, клоунесса
моя судьба с кошачьей головой
весёлая таблетка против стресса
(когда не знали залы шелухи
и правили оттенки вместо линий,
когда кино слагали, как стихи,
тебя бы несомненно снял Феллини)
так запросто вспорхнула на престол
моя непредсказуемая муза
...а я играл похабный рок-н-ролл
и блюз, конечно, - нет любви без блюза
ты, с говорящим веером в руке,
с глазами ярче бешеных софитов,
с отравленной иглой в воротнике
по вечерам давала Карменситу
гастрольный тур сквозь годы - кувырком
паяц хорош, да век его - короткий...
я становлюсь пузатым мужиком,
лысеющим, с профессорской бородкой;
плясунья, воспарявшая легко,
твоё лицо - потрескавшийся пластик
забрось в чулан балетное трико
отдай в ломбард мой фендер стратокастер
финальный туш плывёт из глубины
бурлит крещендо в оркестровой яме
как прочно к сказке этой были мы
прикованы картонными цепями,
как тяжела родная ткань кулис,
пропахшая притворством, потом, гримом
уткнись в неё и горько разревись:
ты больше никогда не будешь примой
(я утешать тебя не подойду -
завпост заманит в тесную курилку
и, сочиняя байки на ходу,
на посошок попотчует горилкой)
...а отревев, пожми плечом худым,
дай руку мне, как в детском хороводе,
и мы с тобой над сценой пролетим -
прозрачные и лёгкие, как дым -
и нас аплодисментами проводят...
Иван Зеленцов - Яблоки
отцу
Словно белые-белые ялики,
в синем-синем плывут облака.
С яблонь падают красные яблоки,
переламывая бока.
Окрыленное птичьим окриком,
легкой музыкой из окон,
хочет яблоко белым облаком
стать, ньютонов поправ закон.
Хочет пасть, будто в пасть Везувия,
в пропасть синюю поутру.
Ну, а яблоня, как безумная,
машет ветками на ветру.
Только разве укроешь листьями,
это яблоко от дождя?
Правит осень, шажками лисьими
в облетающий сад войдя,
в каждой черточке мира явлена,
льет туманы, как молоко.
Пало яблоко, но от яблони
не укатится далеко.
Звезды осенью обесточены.
Так темно, словно смерть близка.
...То ли в яблоке червоточина,
то ли просто тоска, тоска,
то ли просто душа разграблена,
иней выступил на жнивье.
Не печалься об этом, яблоня.
Скучно яблоку гнить в траве.
Сдюжит, вытерпит злое времечко,
продувной и промозглый век.
Прорастет золотая семечка,
новой яблоней дернет вверх,
чтобы к белым своим корабликам
ближе стать хоть на полвершка…
…И с нее будут падать яблоки,
переламывая бока.
Михаил Свищев - 04.12
…а Сталин в мавзолее как живой,
и космос навсегда над головой,
и списано домашнее задание,
и прячет в парте Валька-деловой
подпольный снимок с темой половой,
и тётенька на карточке забавная.
Григорьева вчера сказала «да».
Чем реже рожь, тем слаще лебеда,
и вовсе не её в подъезде лапали.
Как Марья Венедиктовна седа…
И только начинается среда
под спящими неоновыми лампами.
Задачка про шахтеров решена,
а дальше всё, а дальше тишина,
глубокая апрельская прогалина,
где пара жигулевского – цена,
и небо как кремлевская стена,
в которой нет ни Бога, ни Гагарина.
Турунтай - Нет вестей от бога
Экселенц,
Я почти полвека торчу
На забытой Вами планете,
В запрещенной реальности,
Где палачу
Было б сподручней…
И этим,
Мне кажется,
Я расплатился почти,
За что – не знаю.
Но «что-то»
Весит поболее, чем кирзачи
Капрала к концу похода.
И я возвращался, сменяв шинель
На кельму и ватерпас,
Чтоб ты увидал,
Как светло похмелье
Солдат, переживших нас.
Я подчинял себя воле магнита
В забытых тобой местах,
Чтобы ты слышал пенье бушприта
В шторм на курсе бакштаг.
И взбегал по трапам гнилых кораблей,
Зная – им
не прийти назад,
Поэтому соль всех земных морей
Выела мне глаза.
Но Ваш Наместник, крылами вторя,
Вновь изменял мой галс,
Чтоб в пыльном мареве аудиторий
Я забывал про Вас.
И, сколько б во мне ни копилось злобы,
Я, выбирая меж двух
Зол, –
Не колеблясь оставил оба –
Ваши глаза и слух.
Экселенц,
Ваш резидент растерян,
Глаз отражает страх,
Зрачок фиксирует интерьеры
Кладбищ в тихих местах,
Но Ваш штандарт им не был отмечен…
Нет,
Я не жду гостей
Просто надеюсь
До
Личной встречи
От Вас дождаться вестей.
Да почта, видимо,
Заплутала,
Или не вышел срок.
Или гонец занемог усталый
И отдохнуть прилёг.
Я знаю,
Ты гневен, и гордеца
Вряд ли награда ждёт…
Но – сделай,
Чтоб я не увидел лица
Того, кто за мной придёт.
Халиг Керимов - Созвездие
Укрытые тьмой,
мы стояли друг против друга.
Яростная нежность
и хрупкая бесчувственность.
Я безнадёжно пытался отыскать на небе
созвездие Рыб.
- Нам пора. -
сказала ты, -
Люди не могут жить без света.
Едва сойдясь,
мы уже расходились.
И только ветер
сиротливо метался между нами,
подбирая разорванные страницы
гороскопа.
Анастасия Бойцова - ***
И вот, словно взмыленного коня
С пещерами впалых скул, -
Идёшь по городу - загонять
Ошпаренную тоску.
И вот, зажимая тебя ещё
В сквозных нетвёрдых когтях,
Кривые стремнины ночных трущоб
Тебе навстречу летят.
И вот, поглощая твои шаги,
Струится синяя тень...
Не знаю, бывает ли выше гимн,
Но не завещаю тебя другим,
Мой сон в моей темноте,
Где небо - сверкающий свиток нот
Над серым клочком сукна -
Но в каждом городе есть окно,
А может быть - два окна...
И сквозь аромат машин и костров,
Сквозь пряные своды лип
Я все перфоленты оконных строк
Вычитываю вдали.
И это мерцанье земных планет
Такую наводит жуть,
Что воют собаки, осатанев,
А я на окно, которого нет,
Сквозь собственный сон гляжу.
Моя удача, мой переплёт,
Моё немое кино,
Мой город, что сонную воду пьёт,
Как тощий чёрный щенок,
Мой сущий бред, бредовая гиль,
Где я, плаща не надев,
Всю ночь ненасытно черчу круги...
И я не желаю тебя другим,
Болото моих надежд!
Кот Басе - Раздели меня, Господи
Раздели меня, Господи, раздели, на слова, часы, полюса Земли, на зверей и травы, на соль и мед… На него раздели меня. На нее. Проведи экватор во мне – чертой, за которой тот не столкнется с той, чтоб они, волнами о борт звеня, не сливались снова в одну меня. Раздели меня, Господи. Я ковчег. Я не знаю, кто во мне и зачем, слышу только песни и голоса… Научи меня, Господи, что сказать. Как спасти их, собранных там, внутри, как найти для каждого материк, отпустить их в облако и на дно?.. На нее раздели меня. На него. Я слежу, как свет переходит в тень, отпускаю голубя каждый день, я смотрю в бездонную синеву. И уже не знаю, куда плыву. Раздели меня, Господи. Вот ребро, я хочу деревянным своим нутром, потемневшим от крепкой твоей смолы, прорасти, чтобы доски ушли в стволы, чтобы больше не плыть и не помнить, как он тяжел и огромен, она легка…
Им не выплыть, не выжить во мне вдвоем.
На него раздели меня.
На нее.
Роман Чигирь - ***
У Варвары ноги были из бумаги,
сердце из капусты, крылья на спине.
Ее брали в жены призраки и маги,
налюбившись вдоволь возвращали мне.
У Варвары сани были с бубенцами,
красные сапожки из папье-маше.
Стали мои руки для нее отцами -
два отца на левой и на правой же.
Я дарил рябину ей на именины,
вырезал из тюля платье и фату.
А она смеялась: “Папочка, любимый,
сильно не старайся, я останусь тут”.
Открывались сами на окошках ставни,
ангелы летали, звали за собой...
Для меня Варвара красный шила саван,
для себя поменьше светло-голубой.
Роман Ушаков - Чердак и подвал
Циферблат вместо мельниц,
Вместо копий — бокал,
Опасаемся лестниц
На чердак и в подвал.
И боимся услышать
Даже если светло,
Как копаются мыши,
Как трепещет крыло.
Задаемся вопросом
Под броней одеял,
Так куда же мы после,
На чердак иль в подвал?
И от страха забыли,
Как когда-то детьми
Там чихали от пыли,
Там балдели от тьмы.
Йегрес Вокашу - Был день как день
Был день, как день...
Под вечер снег пошёл,
Такой, что человек сказал:
- Однако!
«Увидел Бог, что это хорошо…»
И даже прослезился.
И заплакал…
- Он был сентиментален.
- И смешон.
- Любил людей.
- Страдал за них от них же.
«Да будет… всё!»
«Да будет… хорошо!»
- А люди падали всё ниже, ниже, ниже.
Был день, как день…
Потом была война,
Потом ещё…
- А Он хотел иначе?..
- Я верю,
Бог всё так же верит в нас,
Хоть от бессилия порою тихо плачет…
Всесильный и Всемилостивый Бог,
На этом поле ты один не воин.
Куда бы ты без тех, кому помог?
Без тех, кто этой помощи достоин?
Был день, как день…
А вечер, как тогда,
Когда ещё не наступило лихо.
Потом зажглась, как лампочка звезда,
Потом ещё…
И стало тихо-тихо…
Аюна - Глубокое небо
глубокое небо
такое глубокое небо
здесь сини по горло
здесь пенье серебряных рыб
здесь ветры забыли дороги
и ты между ними летишь в глубину безмятежно
возьми меня в небо
вплети меня в тихопрозрачные светлые вены свои
Аюна - Ангелы. Неделимое
он- мистик правого крыла
я- мистик левого крыла
и почему никто нам в детстве не сказал
что ангелов на части делить нельзя
сидим и плачем
Егор Мирный - Дельфины
смирившись с тем, что "влюблён" - это статус, а молоко бывает птичьим,
пересмотрев в сотый раз "Бездну" и другие любимые фильмы,
погружаешься в пучину фантастического безразличия,
а там - дельфины.
и так они ластятся к тебе, так пробуют тебя на запах,
словно выясняют, сколько в тебе рассеяно пыльцы света,
а ты не помнишь себя от счастья, потому что не будет уже никакого "завтра",
будет - вера
в то, что нет ничего разумного, есть только смерть и танцы,
не захочется больше выяснять, какими чувствами ты болен:
чувствам бесполезно сообщать, как они называются,
болезням - тем более.
дельфины подбрасывают тебя в тёплый космос, курлычат что-то, наверное, радуются.
привыкаешь к невесомости, к мягким плавникам, а вдалеке сквозь рыхлый пар виднеются
твои детские книжки, утонувший брат, любимая девушка под капельницей,
фабрика Уолта Диснея.
Смарагда - Твоя рука
А я тебя любил.
Я помню, как меня унес отец железным лесом: я жалобно скулил в его руках, принюхиваясь к миру с интересом. И город был, и незнакомый дом, и одноглазый кряжистый мужчина меня от куртки оторвал с трудом и равнодушно бросил на овчину, а после мановением руки велел убрать куда-нибудь подальше, и я почти заплакал от тоски… но вдруг меня обнял какой-то мальчик.
Никто еще не знал, что я – судьба. Молчали прорицательные ведьмы, по лошадиным сточенным зубам истолковать пытаясь день последний. Я был доверчив, лопоух, игруч, со взрослой уморительной гримасой охотился на свет и тени туч, из рук твоих хватал живое мясо. Меня не обходили стороной, и девушки с ладонями из шелка, пропахшими кишками и войной, любили потрепать, шутя, за холку…
Мы быстро подросли – почти друзья, немного братья, служка и хозяин. Всегда с тобой, тогда не видел я, что ненавистен и неприкасаем для всех, кто рядом, кто уже узнал моё предназначенье из пророчеств. Ты был одним из них, но промолчал, наверное, ты был умнее прочих.
Но вот однажды как-то поутру к нам подошли – знакомое отребье! – и предложили странную игру: меня стреножить неподъёмной цепью. Ты улыбнулся и сказал: «порви», и я шутя разъял стальные путы, в твоей доброжелательной любви не усомнившись даже на минуту.
Потом игра продолжилась. Они вторую цепь надели – толще вдвое. Ты подошёл и прошептал: «рискни, я знать хочу, что воспитал героя». На звенья разлетелась, лопнув, связь, и я освободился без натуги, не силой неумеренной гордясь, а благодарно думая о друге.
Шло время. Я почти забыл о тех забавах непонятных и жестоких, и отрастил свой первый зимний мех, и возмужал в положенные сроки, уже стыдясь ребяческих проказ, но радуясь любой проделке ловкой, - когда они явились в третий раз, уже не с цепью, а с простой веревкой.
(Для сей неразрываемой узды был золотом ворованным оплачен и каждый волос женской бороды, и каждый шаг тяжёлых лап кошачьих, её плели на вечные века, в подземных лабиринтах ворожили из птичьего слюнного молока и каменных медвежьих сухожилий, из горных корешков и пузырьков прерывистого рыбьего дыханья – и не было надёжнее оков, чем эта лента, в целом мирозданье).
Какой пустяк – веревку победить тому, кто цепи разрывал играя, но сердце говорило: не ходи, я чувствовал: она была живая, и я метался, словно во хмелю, и сбрасывал удушливую петлю… они всё знали: я тебя люблю. Тебя позвали – ты пришел немедля…
Мне было больно. Было больно так, что каждой отделяющейся частью я понимал – сжимается в кулак твоя рука в моей раскрытой пасти… твоя рука, уверенно-тверда, как время, разветвляется и длится…
Ты больше никого и никогда уже не приручишь своей десницей.
Они глядели, грубо регоча и отпуская шутки то и дело, на пустоту у твоего плеча и на моё униженное тело. Я был их смерть – они хотели жить, как будто бы возможно неизбежность пускай не уничтожить – отложить, замуровав её во тьме кромешной, распяв ей пасть – по небеса – мечом, и в том, что нет её, себя уверить, но оскорблённый – станет палачом, но преданный – проснётся лютым зверем. Расписан по деталям рагнарёк, и цвет чернил на бледной коже мертвен: здесь каждому уже исчислен срок, и каждому его знакома жертва.
«Проголодался? Хочешь молока? Откуда ты такой?» - глядишь лукаво и гладишь несмышлёного щенка, впервые, не боясь, ладонью правой.
Катерина Снежная - Girl's second best friend
Слова волшебниц накрепко запомнив,
Идём – через долины, через горы, –
Заветное желание исполнить...
Но потерялся Изумрудный Город.
Идти поодиночке – не под силу,
А у меня есть только ТЫ, хороший:
Такой нерассудительный Страшила,
Не Лев, не Дровосек и не Тотошка...
Мы срежем путь: пойдём обыкновенной,
Дорогу с жёлтым кирпичом оставив.
И вот мы в поле, маки по колено,
И можно разговаривать с цветами.
Растягивая вдохи до предела,
Почувствуем, что нужно так немного, –
Того, что не найти и не подделать.
Но сердце, ум и храбрость – не помогут.
Я скину башмачки, глаза закрою,
Ты сбросишь огрубевшие сандали.
День фей, неубивающих героев,
И обезьян, которые летают...
Мы сделаем свой путь предельно длинным
И будем, сонно, плыть в тени акаций –
Туда, где в красных маковых долинах
Не нужно – ни вставать,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ни возвращаться...
Развернитесь шатром, беспечальные дни!
Блики солнца в воде, анемонов цветы...
Моё сердце уснёт, перестанет саднить... –
И тогда я узнаю, вернёшься ли – Ты...
Фантасмагория - Любовь
затерянный на краю земли дом - тих, угрюм
уже никто и не помнит, каким прекрасным он был когда-то
поскрипывают кости рассохшихся половиц
старой штукатуркой осыпается время
некогда веселенький ситец
трепещет над заскорузлым подоконником
это пройдоха-ветер
напористо выискивая лазейки в обветшавшем окне
прорывается внутрь
Что влечёт его?
в окне
во всём своём великолепии
сияет алым герань
конечно же, красавица знает, что ветер в неё влюблён
она почувствовала это ещё тогда
когда, внезапно ворвавшись в приоткрытое окно
он едва не разбил цветочный горшок
а затем
уставшим голодным волком
выл
вселяя ужас в сердца постояльцев
сейчас, когда его нежное дыхание окутывало её фимиамом
а призрачные пальцы ласкали хрупкое тело
она, более чем когда-либо
понимала - всё решено на небесах!
они созданы друг для друга!
он – неистовый, вольный ветер
и она – душистая, уютная герань
Алексей Остудин - Самолетик
Посвистывает выключенный воздух -
с озоновой дырой пора решать!
Сдувается Вселенная скозь звёзды,
и скоро будет нечего дышать...
Одна любовь не мается в заботе,
в неё перпетуум мобиле вплетён -
витает, как бумажный самолётик,
своим воздушно-капельным путём.
Отчаянье сколачивает ящик...
Но обретает крылья везуна
из вакуума всяк сюда летящий,
кто всё-таки не выжил из ума,
из кожи, из молекулы зачатья
самой любви, читай - небытия...
чтоб в пыточной её стонать от счастья
и задыхаться воздухом ея!
Гавриил Маркин - Ирий
1.
и сосны качают снами
и ветви ветра звенят своими изгибами
2.
деревья -
оцепеневшие птицы
сплетаются черными крыльями
воздвигая пагоды света
сквозь хвойно-молочное небо
3.
там
октябрьское солнце
в клюве жаворонка
вечное солнце
памяти
4.
обернись
Гавриил Маркин - Перья ангелов
перья ангелов
пущены по небу временем
над синим молчанием крыш
в переулке застрявшем
между черных заборов
тупик –
точка в пророчестве
из засохших и скорченных слов
не собрать уже новое древо –
лишь осталась на пальцах
смола
Дмитрий Демкин - Картографы
Он нашел остров, полный спелого винограда, голубые лозы, лиловые лозы, белые лозы,
семь волшебных фонтанов и семь церквей, первая хрустальная, вторая гранатовая, третья
в каждой семь алтарей и семь лампад. Перед церквами, посередине площади, высился столп
халцедоновый, увенчанный вертящимся колесом, а на колесе бубенчики.
Умберто Эко, "Баудолино"
Открыто окно. Тени листьев и западный ветер
Играют на карте оттенками белых пятен.
Неловкий штрих у Формозы – почти незаметен,
А шум близкой гавани – бесперебоен и внятен:
"Уйти – так уйти, да хотя бы – на ту же Формозу,
На ней, неизменно счастливой, нельзя не остаться.
Там нищий добудет богатства, приличные Крёзу,
Там листья из золота все – толщиною в два пальца…"
"А дальше на юг, за экватор, за край? – и за краем,
В стране антиподов – сокрыты сокровища тоже.
На той стороне их мы просто и быстро достанем"
И Новой Зеландии – станет немного больше…
Ну что у чернил за состав – просыпаются солью...
И белые пятна скользят к изголовью кровати…
В рисованном утреннем сне по лунному морю
Плывут корабли – неизменно уверенной стати.
Туда, где звёзды встают на место.
Где на кончиках перьев –
Силуэты зверей.
Непотопляем корабль – с мачтами вместо деревьев,
Реями вместо ветвей.
Марина Чешева - ***
и льется голова на руки
и видится в глазах далеких
земля шатается как звуки
перемешавшиеся в легких
и лай деревьев за домами
смертельным кажется и хуже
мычащий ветер именами
встречает высохшие души
и души прячутся в полете
и я их медленно считаю
пока твой голос в переплете
другого голоса стихает
Черный Георг - Даосские уроки рисования
Я всё рисую – на стене,
в парадном зале –
Драконов яростных, в огне,
с глазами стали.
Они огромны и сильны,
непобедимы.
В них – дуновенье старины
(сквозь ноздри – дымом).
Их взгляды мрачны, но добры
и беспощадны.
Они спокойны и мудры,
хоть кровожадны.
Их благородные сердца
не знают страха.
В них – безмятежность без конца,
как у монахов.
От них не защитят ни шлем,
ни щит, ни латы.
На тех, кто видел их, со стен, –
горят халаты.
...Под вечер я спущусь с мостков,
промою кисти.
Дохнёт прохладой лепестков
и свежих листьев...
Тень, как от облака, скользнёт
вдоль края крыши,
И зашипит в испуге кот,
и я увижу,
Как, отделяясь от стены,
по небосклону, –
Дыша огнём, летят – как сны –
мои драконы.
Анатолий Михайлов - Манекены
по ночам
когда никто не видит
из витрин выходят манекены
скидывают ворохи одежды
и бегают по улицам
такие счастливые
такие пластиковые
Анатолий Михайлов - Тиффани
Когда мартини в шумном холле
Глотали,
Я думал: может выйдет Холли
Голайтли?
Да я бы и на смертном одре
Вам хлопал,
Неподражаемая Одри
Хёпберн!
О, девушки Нью-Йорка, sorry,
Гуляйте!
Сегодня я останусь с Одри
Голайтли!
В твоём Эдеме пепсикольном,
Манхеттен,
Сегодня я танцую с Холли
Хепберн!
Пусть пьяные таращат морды:
Без всяких хлопот
Мы до утра гуляли с Одри
Хёпберн.
Рассвет таким был малохольным,
Но как галантно
Водитель улыбнулся Холли
Голайтли!
Анатолий Михайлов - Уолту Уитмену
Уолт Уитмен
где же твоя борода?
Почему она не колышется на ветру
Рядом с Американским Штандартом
Уолт Уитмен
или ты обманул нас?
за кем же нам идти?
Уолт Уитмен
Я знаю
это ты плакал
когда в Нью-Йорке был дождь
И потом вытирал мостовые бородатым туманом
Это ты по утрам прогонял облака
с неба чтобы можно было увидеть звёзды
ведь у тебя миллионы глаз,
Уолт Уитман
И каждое утро ты убираешь с них свою бороду
выстилая её в Млечный путь
это ты вытирал плоды планет по утрам
и взвешивал нашу
и плод оказался червивым
Я знаю, ты любишь плод,
Я знаю, ты любишь червей,
Я знаю, ты любишь мир,
Я знаю, ты любишь любить.
Просто ты хаос и космос и старик умерший от пневмонии
просто ты нёс правду а она запуталась в бороде
а каким ещё
может быть Бог?
Борис Бельский – Эмиграция
"Караван"
Хей!
Просыпайся, вставай!
Надо успеть - ночь коротка.
У-лю-лю-лю-ю-ю!
Навьючи-вай!
Юрты, тюрбаны, тюки.
Пошли!
Верблюды поднимают высокое солнце
на тугие горбы.
Арабы
Снимаются с места -
в дорогу.
По пути
страх миражей
и ежедневная жажда оазисов.
Вай!
И снова -
Эге-ге-хей!
Вперед,
вечные скитальцы
без конечной цели.
в бесконечной пустыне.
Лай доносится дальний.
Идет караван.
Поперек бега
колючих перекати-поле,
навстречу
острым лезвиям саксаулов -
кромсающих ступни.
Вай-вай-вай.
Верблюды режут дни
и горячий воздух,
утонувший в песочной пыли.
Спадают выпитые до дна горбы
И размеченные следами барханы
за спинами
опускаются в марево горизонта.
У-лю-лю-лю-ю-ю!
Хей-й-й-й!
Пошли, пошли, пошли
от луны - до луны,
от воды - к воде
один на месяц пути.
Караван плывет по барханам
в тучах песка,
поднятого размеренными ногами.
Вперед!
Э-хей!
В ожидании туч, которых здесь не бывает.
Капли не долетят до песка –
Или они испарятся,
или
неосторожно оброненный
из раскаленной фляги
день жизни
ловят на пересохший язык -
Вай-вай.
Капля – еще один день пути.
Капля – еще один шанс
Жить до заката,
даже до Мекки можно дожить.
Эге-ге-хей!
Вперед.
Пошли, пошли
Тюрбаны, тюбетейки, юрты, арабы
Идут караваны -
вечные странники.
Вперед, вперед, вперед.
Пока лает голодный пес,
идет караван,
вперед и вперед.
Будет оазис,
за ним другой.
Где-то там впереди Мекка.
Эге-ге-гей!
Ах-х-х.
И лишь Солнце
Всегда
плывет в горбах того верблюда,
что идет под тобой.
"Среди других церквей"
Мы улетаем,
и теперь с нами,
начиная с последней ночи,
ничего не случится.
Пусть страна отдыхает.
Нам никто не сказал -
среди небоскребов
можно сдохнуть так же просто,
как дома,
или еще проще.
Нам казалось, -
ни-ни,
что вы!
Никаких смертей
на пенных волнах колы
среди румяных гор гамбургеров.
Одни только праздники
В каждой мелочи устроенной жизни,
о которых мы только слышали
о которых смотрели кино,
подкинутого Голливудом
по обмену культурой
с Алмазным Фондом и Оружейной Палатой.
Или в обмен на огромный корабль,
Под завязку загруженный жвачкой.
Все это сбудется
вот-вот,
Начиная
с запланированной белоснежной улыбки
пограничника в накрахмаленной блузе.
С долгожданного беджика
на коричневом чемодане,
нацепленного
таможенной дамой,
с таким же дежурным оскалом,
занесенным в реестр услуг
величайшей демократии в мире.
Кажется,
стоит попасть
в перекрестье «авеню» и «стритов»
И на каждом втором перекрестке
Из окошек тормозящих машин
поток назойливых приглашений
таксистов на слэнге,
который никто из нас не учил в школе.
А на каждом первом -
мордастые полицейские,
с такой же неуместной улыбкой
зажатой в белозубых ртах,
как Деды Морозы к Новому Году
на центральной площади,
будут бесплатно развешивать
на дорожных знаках
рыжерожие апельсины.
Нам мерещилось,
Что на освещенных рекламой улицах
Даже старики выглядят жирно.
округло и очень розово.
Прогуливаясь,
никуда не спеша,
Жуют безмятежно «горячих собак»
Некоторые, кажется, даже живо.
и вокруг нет мертвых –
одни живые.
Умирают ведь только у нас -
и тогда у нас воют собаки…
А там –
Там дорого подстриженные кобели и суки
Безмятежно спят
на мягких подушках
Даже лают с улыбкой,
виляя хвостами,
Даже спариваются по графикам,
Составленным модным психологом
И не закапывают в дальнем углу
индивидуального сада,
костей про запас.
Там никто не знает,
что такое – «на черный день».
Нам никто не сказал,
что там можно сдохнуть,
так же просто,
как в любой стране мира,
так же, как дома.
Только
у ограды других церквей
"Аминь"
В наших фанерных домиках
кончается
все:
мясо, хлеб, даже соль,
вакса, мыло, веревки,
и не только.
Ожидание праздника,
праздничное веселье,
тяжесть послепраздничного похмелья.
Занять сто монет
до дня получения пособия –
тоже не вечно.
Звонок будильника по утрам.
Дыра в кармане.
За подкладкой промокший окурок.
Дрова догорели.
Догорят скоро последние книги.
Книги на русском – единственное,
что мы
слали сюда
уезжая оттуда
тяжелыми бандеролями.
Остальное за бесценок сбывали
друзьям и соседям,
торопливо,
как вчерашнюю жизнь.
Нам навсегда останутся только три вещи:
Эмиграционная карта
с обязательством
выучить чужой язык.
Желание дожить до завтра.
И умение точно стрелять.
Влет.
От бедра.
Не целясь.
Ни о чем не думая.
Аминь.
"Перелетные птицы"
Никогда я не слышал вас, птицы!
И не слушал – так надо кому-то было.
Я думал,
что слушаю в плотных наушниках
среди новостей информационных программ
и карнавалов на шоу-каналах
там-тамы
далеких стойбищ на бесконечных границах
между просторной монгольской степью
и бескрайним чухонским болотом.
Мне казалось –
это бой языческих барабанов
одетого –
в пятнистые лохматые шкуры,
с ожерельем из белых клыков,
принесенных в жертву зверей -
шамана.
Я думал - это стук сердца,
а сердце - почти душа.
А душа слышит первобытные ритмы чем-то еще –
Совсем не ушами, неведомо точно - чем.
По весне возвращаются птицы.
С ними
прилетают чьи-то заблудшие души.
Кажется, вынули душу,
Просто так,
посмотреть –
как там внутри устроено.
Вытащили -
про меня за делами забыли -
вили гнезда,
яйца откладывали,
выращивали птенцов.
Потом душу вкладывают обратно.
Шьют,
Врачуют.
И собираются улетать снова.
Я слушаю треньканье маленькой птички.
Птицы точно знают,
и делают все –
как надо.
«Диалоги одиночества"
В ветвях кудахчет синица.
Желтая, тяжелая, сытая.
Я тебе говорю,
смотри-ка:
за окном идет серый снег,
его никогда не скроют
следы беззаботных птиц.
Больше всего на свете
хочется
встать на колени,
провалившись в белое.
Ты отвечаешь:
я привыкла сожительствовать каждый день
с красными числами
в пожелтевших страницах
потерянных календарей.
А вчера казалось, могу все на свете,
кажется, всё быть может,
Что совсем нет запретов.
Все можно и то, и это.
Что-то теперь с нами будет?
Куда нам теперь податься?
И мы снова шепчем,
Вывернув одиночества наизнанку:
Надо - значит надо, никуда не деться.
Вслушиваясь в дыхание темноты,
Свернувшись в клубок тишины,
шепчем друг другу:
смотри-ка,
он нашел в себе силы стрелять,
он каждый день находит в себе силы убить
Он ничего не делает для души?
Для души выслушивает указания
и читает инструкции.
а вечером,
возвращаясь домой,
разогревает приготовленный загодя ужин,
читает последние новости в свежих газетах
гладит кошку вдоль шерсти,
и ложится спать -
Наверняка
это было где-то написано – так надо,
что ни сделай,
всё едино -
чтобы утром снова
найти в себе силы
хорошо делать свою работу.
Или развлечения ради.
Или скажет,
чтоб шли подальше.
Он считает, что всё можно.
Да куда ему.
Зима.
Свиристит синица.
О-о-о! восклицает.
Так кажется.
Такого не забывают.
Это с молоком матери.
И теперь в крови до конца жизни.
По-любому, как было, так всегда и будет.
Получится, как всегда получалось.
Каждой птице свое время.
"Рулетка"
«Значит так –
ничего не случилось» -
уговариваю себя с утра.
А вчера я играл в рулетку -
играл на себя.
На свое межреберное пространство -
видимо, не судьба –
шарик все время падал на «красное».
Очередная партия будет в «русскую».
"Quo vadis"
Я,
инородный червь!
Истерзанный визг,
выдернутый хирургическими щипцами
из горла насквозь простуженного саксофона,
искореженный гвоздь,
вбитый в сырую дубовую доску,
обратно зубами вывинченный со свистом,
распадающееся мясо,
прокрученное вместе с костями,
через тупые ножи заржавленной мясорубки.
Извиваюсь
посреди разноголосой площади
перед храмом «Всем Известным Святым».
Вспоминаю с тоской:
«Мне туда -
до последней вечери
миновать черноликую паперть,
отводя глаза от прОсящих рук просЯщих,
перешагнуть через стертый порог,
и войти под твои образа,
Господи
Камо грядеши.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
