С днём рождения, Ольга!
Пока никто из нас не вписан
в нечеткий круг,
нарвем петрушки и редиса,
прополем лук,
поговорим, о чем ничто не смыслим
ни ты ни я,
возьмем в ларьке как будто рислинг,
почти коньяк.
Не тянет пазуху ни камень,
ни золотник.
У рыбы в море-океане
горит плавник.
За домом ива серебрится,
как снег зимой.
Ларек закрыла продавщица.
Бредет домой.
Просыпалась на землю кашка
сквозь решето.
Пока никто из нас, пока что
еще никто.
* * *
Безногий Яша кормит голубей.
Подрежет что — а ты его не бей,
сам виноват, следи за карманами,
За дверкою багажника следи,
раз видишь: у обочины сидит,
пиджак внахлест и дырка на панаме.
Ему до фени эппл и вай-фай.
Не хочешь подавать — не подавай,
закрой окно, включи себе кондишен.
Тебе — томиться в пробке часовой,
ему — вдыхать бензин на мостовой,
никто не счастлив, но и не обижен.
Стучи, моя коробочка, звени,
в ней — трали-вали, мелкие одни.
А Яша лег в тенечке под кустами.
Торчит рука внезапной белизны,
и воркуны гуляют, братаны,
метут поребрик серыми хвостами.
КВАРТИРА К*
Я в чужой полутемной квартире.
Табурет. Подоконник. Стакан.
Люди просто меня приютили
и разъехались по отпускам.
Дали ключ, на ходу показали,
где рубильник, утюг и белье.
Я брожу в коридоре и в зале,
обживаю жилище свое.
И душа неожиданно вспомнит —
а казалось, что все позади —
холод наскоро прибранных комнат,
вот таких же как эти почти.
И вхожу я на кухню — и страшно,
и пространство стремится к нулю,
там, где каждая ложка и чашка
говорит: я тебя не люблю.
Наши вещи затравленно жались
по углам, где вина не видна,
друг от друга подальше держались,
и теряли свои имена,
и зиял серебристым пробелом
на две части поделенный дом,
и всегда что-то глухо скрипело
по ночам в коридоре пустом.
А сегодня я гость бессловесный,
гостья собственной жизни былой,
и кружатся метельные бесы
над сиреневой майской землей.
Царство нескольких проклятых метров,
мир, где враг уживался с врагом.
И чужих одиноких предметов
только смертные маски кругом.
* * *
Через пустырь дороги нет,
и выдох застывает слепком,
и на ночь закрывают храм.
И только бабушка и дед
насторожились там, под снегом,
прислушиваются к шагам.
Она на западном конце,
он на восточном: — Слышишь? —
Слышу. — Идет? — По-моему, идет.
И примороженная цепь
стучит все жалобней и тише
и разбивается об лед.
Ни от тюрьмы, ни от сумы
не зарекаются до срока.
Ветра дорогу замели.
— Кто ждал тебя? Да только мы
под каменным твоим порогом,
под мерзлой коркою земли.
От черных берегов зимы
мой лепесток, лети далеко
и быть по-моему вели.
* * *
Разговор, словно город, проспекты звенят в голове.
Слева дом из бетона, а справа сарай из стекла.
Поворот, а за ним
открывается вдруг человек,
словно маленький двор, вроде тех, где когда-то жила.
И сирень во дворе полыхает лиловым огнем,
и распахнуты окна, и комната — вся на виду…
Вы, пожалуйста, мне ничего не болтайте о нем.
Я запомнила адрес, я просто еще раз приду.
* * *
Вечер стал густым и клетчатым,
и забылся сном нехитрым.
Я спрошу тебя: чем лечишься
от февральского бронхита?
Посижу еще немножечко
средь микстур и полосканий.
И серебряная ложечка,
словно маятник, в стакане.
Лампа греет синим светом.
Все пройдет, пройдет и это —
и твоя температура,
и моя литература.
Ольга АНИКИНА
Другие статьи в литературном дневнике:
