Женщина по улице идёт
***
Женщина по улице идет,
у щеки придерживая лёд.
Лёд ее касается лица,
синий, словно лапа мертвеца.
Лёд течет по жилке на виске.
Женщина проходит через сквер,
мимо старых тополиных пней,
мимо фиолетовых теней,
Сквозь зеленый сумрак болевой,
пропадая в небе над Москвой,
в плотных тканях, в черных синяках,
в дыме сером, в тёмных облаках.
***
В иллюминаторе тень луча
распалась на миллиард,
и вдруг исчезла.
«Вам кофе, чай?» –
над ухом сказал стюард
Обозревая, как сюзерен,
вассалов немых ряды,
хозяин этих непрочных стен
и пластиковой еды
пронёс поднос, будто том стихов
сквозь сонную тень веков.
Он был надменен, как Кутенков,
Красив, как Воденников,
он шёл в закат. Через весь салон –
в пылающие ветра.
И восхитительный смит-вессон
чернел у его бедра.
***
Работницу музея на Волхонке
по имени НН – вчера случайно
забыли подменить.
И в зале Конго
она сидела более двух смен.
Текла по залу мутная река.
На ней – пирога медленно качалась,
как мёртвый богомол или кузнечик.
И в белых масках чёрные фигуры,
НН благоговейно окружив,
глядели на её большие ноги,
на конусообразные соски,
на выточенный грубо, деревянный,
с пупком огромным выпуклый живот.
И пахло рыбой, пахло влажным илом,
и копотью, и деревом гниющим.
Подземные вибрировали воды,
и краем уха слышала НН,
как рокот городской низкочастотный,
зевая, мерно склёвывали птицы,
и нёбные согласные разнились
у сонге, хемба, бойо и бембе.
***
Кошка подходит ближе, с точностью геометра
рисует круг и садится, перекатывая в гортани
камень за камнем, и там, в её тёмных кошачьих недрах
рушатся города, закипает вода в Иордане,
читает псалмы убийца, калеча слова губами,
ходят убитые, бьют в свои чёрные барабаны,
трескаются зеркала и в их дымчатой амальгаме
только дисмасы, только гестасы, варавваны,
тяжёлая, древняя дрожь земли, это скачут кони монголов,
стальные машины, рыча, прокладывают траншеи.
и видно еще, как одна из нас перегрызает горло
другой,
и видно, как я молчу, наклоняя шею.
***
Зимой приближаешься к небу, и вот
однажды туда истончается вход,
и ты по-другому глядишь на
дома, обведенные мёртвой рукой,
на чёрные щели с торчащей пенькой,
на реку. Вода неподвижна.
И слышно из кухни, как в мёрзлой трубе
рыдает младенец, скребет скарабей,
бормочет глухая шептуха
такие слова, что святых выноси,
что вспомнишь и Отче наш, иже еси,
и Сына, и Святого духа.
И сядешь у двери, где сиживал дед,
чтоб молча беседовать с тем, кого нет,
его одиночество грея,
и тоненький свет, как монета на дне,
как след сигареты в далёком окне,
мерцает в слепых эмпиреях.
Лодка
Друг твой купит однажды лодку, пойдёт к реке,
по тропе мимо черных ив и кривых осин.
Много места в лодке, но плыть ему налегке.
Много места, но друг твой тронется в путь один.
Ты обнимешь его, пожелаешь ему добра,
позабудешь слова, что отложены на потом.
Человек, от тебя оттолкнувшись концом багра,
уплывёт и исчезнет, как будто в пару густом.
Ты уже не догонишь ту лодку среди реки.
Будет память в ночи чертить ледяную вязь.
У причала наутро найдут тебя рыбаки,
ты не скажешь им ничего, и уйдёшь, смеясь.
***
тому, кто доживает до весны,
награды никакие не нужны:
гремят литавры в солнечной октаве,
и терция – картавящий трамвай,
и прорастает в воздухе трава,
и что ни пропоёшь – выходит «аве».
в саду Никольском или в Бенуа
проспишь полдня почти как на Гоа,
проснешься, чтоб до вечера шататься
среди других весенних горожан,
и затемно вернуться к гаражам,
и Пасху ждать, и, может быть, дождаться.
смотри, зима тебя обобрала,
а ты стоишь, хлебаешь из горла,
глядишь в глаза убитому дракону:
в них мертвый виноградник на скале,
и семена, погибшие в земле.
и никогда не будет по-другому.
Река
Гулко падает плод в протоку, и качается и плывёт он.
Береговое солнце
царапает воздух сухими лучами.
Слушай-слушай говорящую воду, говорящую воду.
Измеряй собой
протяженную боль
языка прощаний.
Вот такие надписи вода оставляет на глине.
Вот так из облака
вечную ноту тянет.
Вот вдоль исчезающих линий
плывет корзина –
плыви, Моисей, дитя моё.
На берегу в зарослях
плачут, торжествуют, скулят и лают.
Раненый леопард
в двенадцать часов
выходит к заводи.
Он не считает, сколько крови впитал песок,
сколько вытекло за день,
он просто убивает и молится, молится и убивает.
Пей же её, слушай
и сам становись водою,
соком плодов, знаками на песке,
кровью мертвого зверя.
Когда почувствуешь час –
приходи и ложись на берег
и опусти свою голову
в её ладони.
Отъезд из Москвы, май 2016
Мне кажется, что нет, дождя не будет.
И нависает облако над Бронной –
горячий воспалительный процесс.
У всех прохожих красные глаза.
И у меня. Мне скоро на сапсан.
Библиотека на Тверском съезжает.
В проплешинах бетонных парк Динамо.
Раскопано Бульварное кольцо.
У Плаховых и то идет ремонт.
Во рту моём строительная пыль.
По переходу девушка бежит
с таким лицом, с каким нельзя в столице.
Всё остальное вымарал редактор,
больной гиббон, сидящий там, внутри.
Он тоже ждёт дождя и смотрит вверх.
Напрасно.
Ольга Аникина.
"Волга", 2016, № 9-10.
Другие статьи в литературном дневнике:
