Вокзал большого города похож
на Вавилон, принявший многоречье:
слова кишат и множат ложь на ложь.
Пусть уходящий милостью отмечен:
таксистской лаской, суточным жильём
и райскими посулами фаст-фуда,
но этот непокинутый содом
мощнее иссеченного сосуда
пульсирует маршрутными людьми,
и жалко упустить любой из типов —
ведь тип иной, нет-нет, да изумит.
Тот город, что носил и шлем, и кипу,
настолько мудр, что вырастил в себе
особенное свойство жить без спешки,
и хищный век, в котором значим бег,
ломает зуб на киевском орешке,
но, видимо, попробует ещё —
у времени упрямые привычки.
Бросай же через левое плечо
монетку возвращения и вычти
два славных дня из общего числа
пока не состоявшихся открытий.
... Небрит, нетрезв, потерян и крылат,
касается гитары небожитель,
и оживает тёмный переход,
и стены раздвигаются, и ветер,
взметая пряди, плачет и зовёт
туда, где никогда не будет смерти.
И что есть смерть?
Такой же вот вокзал.
Так помни путешественное кредо:
кто раньше вышел, тот не опоздал,
но не спеши уйти ещё до света.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
