Лето 1988 года. Космодром Байконур. В пропыленных панамах и х/б неровным распадающимся строем движется рота военных строителей на обед. Расслабленно идут, где-то посередине строя, шаркая ногами, блатные чеченцы и дагестанцы, ведут колонну пара сержантов, опять же с Кавказа. Мелкие киргизы и узбеки, не доросшие до места каптерщика или чайханщика и поэтому "умирающие на лопате" (в основном безграмотные, плохо говорящие по-русски) в выцветшем под солнцем до белизны обмундировании, в пропыленных панамах и стоптанных сапогах, плетутся кое-как.
Приближаются ворота части. Сержанты, свирепо сверля глазами, обращаются к разношерстной толпе, постоянно поминая какую-то билять, , в строю слышится легкий, словно волна всплеск тычков и ударов в потные спины, стадо сжимается и начинает напоминать подобие строя.
- Песню запевай! - слышится команда. И рота неровно поет с отчетливым узбекским акцентом в выцветшее от жара казахское небо: "Россий, любимый моя! Родной берески, тополя! Дарага ты для солтата Ротной русский земля"! Блатные не поют и только раздают звиздюлины близидущим, чтобы те пели громче, за двоих.
В последних рядах, подпрыгивая в изображении строевого шага, но все так же плетутся совсем уж не приспособленные, умственно ограниченные и больные люди, почти в лохмотьях.
И замыкает строй узбек, внешне подросток, с натягом метр пятьдесят ростом. Он с удовольствием орет по-ишачиному: "Россий, любимый моя!" ...
