Кто долго плачет, всхлипывает долго.
Мирись, мирись, уже седоволос.
И, вздрагивая, выходи на воздух —
Так сладок воздух после горьких слёз.
И кажется, он пахнет детским мылом,
И мамой, и подаренным щенком.
Да было ли? С тобой ли это было?
Иди, прижмись заросшею щекой
К шершавым доскам серого забора,
В колени дома рухни, поклонись.
Мирись, мирись. Отсюда он разорван —
Твой мир с собой. Прости. Соединись.
* * *
И мама, и муж вдруг
Выпустили меня из рук
Поверили и разрешили мне,
Перестали глядеть шиншиллами
Сверлить углями
Значение пошло нулями
Линии стали размыты
Зажмите меня сожмите
В кулак снова
Я не готова
Без вас ничего уметь
Свобода смерть.
* * *
отец возвращается с калыма
летит апрельским голосом над Чулымом
Ленкаааа
и деньги, вернее, их остатки
на, отдашь мамке
а ты куда
да я щас
куда ты
да я щас
только верну топор
и стоишь, и смотришь ему в спину
до сих пор
* * *
Я лежу на спине, и железо стучит подо мной.
И скрежещет, и мнётся звенящее чёрное тесто.
Этот поезд везёт меня к мужу и детям, домой,
Из далекого, странного, невероятного места.
Позвоночником чувствую каждый порельсовый лязг,
Наслаждаясь и мучаясь скрипом литого металла,
Я дышу через раз, вспоминая тебя каждый раз
То сжимаю, то глажу рукой уголок одеяла.
Мне приснился мой двор, где росла до двенадцати лет.
Мне приснился отец – и во сне он опять умирает.
Меня звали спуститься, я просто сказала им «нет»,
Я как полка, холодная, верхняя и боковая.
Хорошо, что внизу краснокепочный мелет пургу,
Развлекая девчонку с противным писклявым прононсом.
Хорошо, что уже на Байкальском ползём берегу,
Где никто не пристанет с каким-то дурацким допросом.
Снова ты в голове. И твоих удивительных глаз
Обжигающий ветер, и жизнь вереницей – в минуте...
Раз два три, раз два три, раз два три, и последнее – раз.
Поезд замер. В мой город посыпались новые люди.
И в последний июльский – ступила на землю нога.
И сошлась композиция чёртова кольцевая.
Я забуду тебя уже завтра. А ты – никогда.
Потому что я самая лучшая и живая.
* * *
Шестого творческого дня
Отпустят, может быть, меня,
Приду на берег.
И тоже сяду у огня:
Колени, косточки, синяк.
Какой я зверик?
Качаю память из волос,
Улиткой катится вопрос
По слизи взора.
И хочется творить хаос,
Сжимая, разжимая горсть
На монотонные узоры.
* * *
Мы делим круглый стол у очага,
Локтей не упирая. Наши кисти
Спокойны. Я рисую слово «кисть».
Рука теряет имя и природу.
Я вспоминаю руки для воды,
И надо мною открывают воду.
Как будто не сплетались, а сплелись.
Но разве подлость наша не прелестна?
Мне жалко нас, зависимых, телесных.
Что вынесет отсюда эта кисть,
Костяшками беспомощно белея?
О боже, дай родиться на земле,
С одним мужчиной проживая жизнь,
Рожать детей моих родимых пятен –
Я пальцем прикасаюсь указатель-
ным – и темечко в серебряной золе.
И мы опять бессмертны на земле.
* * *
Настоящая жизнь неприглядна, но я пригляжусь.
И приближусь, насколько возможно, зайду, как домой,
В сладкий липкий стакан, где по дну пробирается жук.
Еле-еле, не знаю, как он теперь лапки отмоет.
Если я протяну свои руки накапать воды,
Неуклюжими пальцами трогать жука за живое –
Он умрёт, покалеченный жук, от моей доброты.
Что мне делать. Сижу, говорю: я с тобою, с тобою. С тобою.
Я могла бы представить, как сверху и ты на меня
Тоже смотришь и так говоришь. Я ползу, как умею.
Будет утро в росе и купание в радости дня,
И под жёсткою спинкой прозрачное крылышко феи.
Только ночь проползти, чтоб ни ноготь, ни чья-то нога
От жестокости, жалости нами не хрустнула, Боже.
Мы ползём, а потом раздеваемся донага,
От жуковьего и человечьего – до невозможного.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
