Марина Гарбер
***
Я видела такие лица –
и видели мое они –
в стерильном запахе больницы,
в крахмальной раме простыни,
полупрозрачные, пустые,
уже глядящие туда,
где тянет папоротник выю,
звезду качают провода,
за кольцевой оградой странно
плетутся ивы наугад,
и каменеют телеграммы
бессмысленных имён и дат.
Я видела, как здесь, в приёмной,
ждут медсестру, точней, уже
не ждут, и гаснет мир огромный
на самом нижнем этаже.
Я помню, что казался старше
подросток матери своей.
В обед сменялись секретарши,
бежала лента новостей,
настырно била – или билась? –
под дых, нарочно, ни за что,
жизнь – как последняя немилость,
бравада или хвастовство.
Смотри, я повторяла, целься:
напротив – неофит курсант,
правее – бывший полицейский,
левее – мертвый музыкант.
Запомни выбритый затылок,
запомни рыжину хвоста.
Не меньше десяти нас было,
но комната была пуста.
Вверху вращался вентилятор,
девятерик в углу жужжал,
дотошный серафим-фиксатор
исходные вводил в журнал.
Я видела в кафе, на рынке,
в библиотеках, на катках
и эту девушку в косынке,
и эту женщину в очках,
и ёрзающего на стуле
пенсионера старичка
под ливень по клавиатуре:
смерть тчк смерть тчк
Я представляла, как влюблялись,
писали письма от руки...
Я – тоже писарь. Это – запись,
а не какие-то стихи.
Так дикий зверь не хочет ласки,
так я – среди чужих – одна,
как этот парень из Небраски,
стоящий молча у окна.
Но в нашей сходке неслучайной,
мелькала заговора нить,
как будто каверзную тайну
мы обещали сохранить:
о том, что с биркой на запястье –
не разобрать, латынь? санскрит? –
Господь, как мальчик на причастье,
впотьмах взволнованный стоит.
В глазах чернее, чем маслины, –
избушка с выступом крыльца,
и стружка свежей древесины
в ладонях плотника-отца.
(2017)
Другие статьи в литературном дневнике:
