...Когда в небе стало совсем светло и петух на разные голоса
стал орать за стеной, он сделал движение подняться. Она
вскочила и, полусидя боком, с расстегнутой грудью, со
спутанными волосами, уставилась на него ничего не понимающими
глазами.
-- Степа, -- сказал он осторожно. -- Мне пора.
-- Уж едете? -- прошептала она бессмысленно.
И вдруг пришла в себя и крест-накрест ударила себя в грудь
руками:
-- Куда ж вы едете? Как же я теперь буду без вас? Что ж
мне теперь делать?
-- Степа, я опять скоро приеду...
-- Да ведь папаша будут дома, -- как же я вас увижу! Я бы
в лес за шоссе пришла, да как же мне отлучиться из дому?
Он, стиснув зубы, опрокинул ее навзничь. Она широко
разбросила руки, воскликнула в сладком, как бы предсмертном
отчаянии: "Ах!"
Потом он стоял перед нарами, уже в поддевке, в картузе, с
кнутом в руке, спиной к окнам, к густому блеску только что
показавшегося солнца, а она стояла на нарах на коленях и,
рыдая, по-детски и некрасиво раскрывая рот, отрывисто
выговаривала:
-- Василь Ликсеич... за-ради Христа... за-ради самого царя
небесного, возьмите меня замуж! Я вам самой последней рабой
буду! У порога вашего буду спать -- возьмите! Я бы и так к вам
ушла, да кто ж меня так пустит! Василь Ликсеич...
-- Замолчи, -- строго сказал Красильщиков. -- На днях
приеду к твоему отцу и скажу, что женюсь на тебе. Слышала?
Она села на ноги, сразу оборвав рыдания, тупо раскрыла
мокрые лучистые глаза:
-- Правда?
-- Конечно, правда.
-- Мне на Крещенье уж шестнадцатый пошел, -- поспешно
сказала она.
-- Ну вот, значит, через полгода и венчаться можно...
Воротясь домой, он тотчас стал собираться и к вечеру уехал
на тройке на железную дорогу. Через два дня он был уже в
Кисловодске.
