- Реви, реви стерва, небось теперь сама не рада, что натворила, - не то спрашивал, не то просто говорил он, приподнимая её за подбородок. Я сейчас развяжу тебе руки и ноги, но ты должна дать слово, что ничего не натворишь до приезда опера.
-Слышишь?! - спросил он нарочито громко, так, что Шурка ещё больше вжалась в кресло и закивала головой.
- Мария! - позвал он и начал распутывать верёвки. Шурка прислушивалась к его голосу, было в нём что-то командирское и вместе с тем трогательно-отеческое и при всём при этом он погладил её по голове, коснувшись жидких собранных в пук, волос. Платки петлёй обвивали её тонкую, как у ребёнка шею. У Александра ком подкатил к горлу, он потянулся за третьей рюмкой, опрокинул её так, как буд-то в ней была противная, но необходимая микстура и шёпотом добавил: - Нам поговорить надо на едене. Шурка кивнула. Он опять налил рюмку, и опять опрокинув, выдохнул: - Ну пошли, что-ли? Привыкший к авиационному спирту он с трудом переносил самогон, но другого питья не было, и он пил, чтобы не думать, что всё это происходит с ним.
