Александр Петрушкин

пусть ходит бог в моих калошах
пока в аорте смерть сидит
в травинке между губ сжимая
заученный нелепый стыд
на языке холодном с нами
с миассом говорящий цвирк
под низким нёбом медвежачий
неповоротливый как цирк
он едет небом трёхколесным
чтобы прочесть все словари
здесь ходит бог в моих калошах
и смотрит на меня внутри
а из меня ответно пялясь
в его аорту дует смерть
и на дуде в дитё играя
не позволяет умереть
и ходит бог в моих калошах
и гладит кошек стариков
берёт их в руки понимая
медвежий цвирк несёт их в Псков
под низким небом засыпает
и засыпает небом снег
и ходит бог не узнаваем
среди калош как будто смех

* * *
Человек – это берег, покинувший сам себя:
колокольчик из лепры над ним, или жар в узлах
колокольной мышцы, свившей внутри гнездо
и долдонящий, как птенцы, до и до,

где уключина в белой воде скрипит –
хоть отплыла лодка, и её отраженье взяв,
истекла река, как последняя из причин,
и хлопочет о месте её полый взмах весла.

Из числа истёртый идёт по себе человек
как колючка, за свет зацепившись, светильник тьмы,
удержавшись за берег, который он взял собой,
и шаги его сквозь полёт стрекозы слышны:

то присядет она на борт света, а то в плечо
угодит из брызг отплывавших доныне волн,
а то знак вопроса поставит на темень, что
оступается в мышь летучую с головой.

Вот и корни воды проросли из земли хворать –
человек по ним идёт и собой исполняет даль,
а над ним – белый берег из эха, локатор, вздор
и горит гнездо и шумит, угодивший в него прибой.

* * *
— мне надо знать кто со мной — говорил вийон
он ходил по пятам за мной — параноик и вор
выходил во двор говорил за червей падал в мразь
— надо знать где небо чтобы туда упасть

— надо знать что за мной — говорил по ночам франсуа
где вийон крепко спал потому что сходил с ума
— никого не простить если этим червём не прощён —
говорил над вийоном тот что был не вийон

— переводчик с тобою скоро сойдёт сюда
говорил перевозчик в жизнь и туда-сюда
он ходил за вийоном, который ходил с франсуа
повторял себе — не сойди с ума не сходи с ума
— надо знать не знать

кто за мной
кто со мной
за плечом
франсуа вийон —

дольше неба
в котором он

* * *
Драгомощенко все-таки сука. В таком-то году
мы стоим на камнях у бестолкового моря —
протекут октябри, как девочка в климаксе, в аквапорту
пьет портвейн человека, пока человек пьет от горя.
Эта корь и краснуха – такие писульки-жестянки.
Несловесная дурь подстригает веки деревьям.
Режем речь на морфий и ханку. На полустанке
теплой водкой мужик чистит несуетно перья.

Драгомощенко все-таки сука. Поскольку не помню
я ни слова окраинной речи его – ни хрена
не приходит на ум – и птенчик что-то чиркает —
он наверно подобно мне бессловесно сходит с ума.
Дым не то что летит, а скорее спускается в воздух —
выпрямляя хорду насекомому богу мальков —
и придурок не слышит – потому что не слышит – поступь:
только шорох спиральный свернувшихся в голос сверчков.

Драгомощенко все-таки сука – вся зона болтает
прочитаешь – матрешки из кисы и прочих пойдут.
Так семью настрогать не слабо – подгорают
в нашей лагерной хате – наш Е-бург, Челяба, Иркутск.
Это время психует на нас, молодых отморозков —
и Лолита лабает на Гумберте – типа Набоков —
отдает петухами письмо подворотни. Морозом
пробирает речь, когда говоришь свое плохо.

Драгомощенко все-таки сука. С какого Урала
ты решил что тебя поддержу я. Такая подстава
словарю и не снилась – давай почитаем по кругу
не бутылку – подругу и этого, как его, суку.
Этот снег вертикален – потому что я параллелен
этой жирной земле, на которой поэзия пепел
оставляет заместо следов – замеси ее тесто
пустотою ладони – хотя эта рифма нечЕстна.

Драгомощенко все-таки сука. Ты далее (по парадигме)
сочиняешь меня – и ау получается длинным.
Эхо встрянет в строку, и тема сливается в сигме,
взятой пьяницей для красоты – так и пишутся гимны
там, где эта дрянная страна в людей и любовниц их тает —
мы с тобою, подруга, как ты понимешь – в ходу:
Драгомощенко все таки сука – строка мне вослед отбивает
в непонятно каком – но точно четвертом году.

***
Ёж Моцарт здесь идёт домой —
утыкан музыкой своей,
как потом, что теперь иглой
нанизывает тень на свет.

Он этой тенью удлинён
до удивления вообще,
и набирает, словно дом,
хранящий всё, как смерть, ущерб,

разматывает свой клубок
в картофель и травы пейзаж,
в игру, которая горой
воздушной на его плечах

стоит и лопается вдруг
на выдох, космос, небосвод,
на выход в это всё вокруг
и на расслышанный свой плод.

***
[наши мёртвые нас
нас не оставят в живых]

смотрит горгона
в лица весёлые их каменея

[мама и папа уходят в живот своей смерти
завтрак на стол накрывает ладонь снегопада]

снежны крестов куличи
и Потьму освещают

(с) А. Петрушкин

Другие статьи в литературном дневнике:

• 06.09.2020. Александр Петрушкин