Линор Горалик. Я справлюсь.Сетевой дневничок одной девочки читала на днях и после с возмущением рассказывала старшему товарищу: «Понимаешь, она пишет: «Если мой мужчина потеряет работу и не будет ничего приносить в дом три месяца, я его брошу, без разговоров: мне альфонс не нужен». Фыркала, поджимала губы в интеллигентской брезгливости и даже чашку со стола брала таким жестом, будто чашкой этой отгораживала себя от нехорошей девочки с жестоким сердцем. Старший товарищ подпирал спиной холодильник, смотрел на меня как на идиотку, и спрашивал: «Дорогая, а что, собственно, тебя возмущает?» Я решила, что он шутит. «Понимаешь ли, свет мой, - сказала я, - по себе знаю, что в жизни каждого человека может сложиться ситуация, когда есть деньги или нет денег - это не вопрос лени, неспособности пробиться, желания сидеть на чужой шее, - но вопрос невозможности что-нибудь сделать, невозможности как-то...» Старший товарищ ощутимо погладил меня по спинке и сказал: «А невозможность такая означает, что боги от этого мужчины отвернулись». И посмотрел на меня, охреневшую, как на неразумного ребенка, и сказал: «Ну что ты замерла? Отвернулись боги - все, делать нечего. Может, не навсегда, но сейчас - отвернулись. Кто же ему доктор, и почему, скажи на милость, женщина должна с ним оставаться?» А я, надо понимать, хорошая девочка, у меня два главных достоинства - мягкая грудь и умение быть боевым товарищем. И в это умение априорно и безоговорочно входит готовность принять на себя любой удар, в том числе и финансовый, выпавший моему мужчине, - кем бы он ни был на тот момент. Конечно, а как же! Если надо - кормить его хоть три месяца, хоть три года, пока боги, как выразился мой старший товарищ, не повернутся к нему снова светлыми личиками и не полюбят его за прочие, некоммерческие его достоинства, - как люблю его я, боевой товарищ и верная жена. Я живала на чужой шее, и на моей шее живали мальчики, и никогда не казалось мне, что это тема для разговора: кто тут альфонс, а кто папик, и кто кого кормит, - а только кто кого любит. Затем и рай наступает - в шалаше, под рваным одеялом, с питанием макаронами без подливы и с донашиванием ботинок до состояния двуцветной облезлости. А меркантильные вопросы нам и поднимать страшно - господь с тобой, любимый, какая разница, я пока зарабатываю, хлеб есть, кров есть, рисуй свои картинки, ищи применения своим талантам, не продавай себя задешево. Наступит момент - и тебя оценят как следует, и тогда уж заживем в белокаменном дворце, полном цыплят табака, а пока я возьму еще подработку: купим тебе ботинки, стыдно ведь в таких ходить. Хорошая я девочка, настоящий русский интеллигент, классического розлива - из тех, которые нелюбимому за деньги отдадутся, чтобы любимый мог государственную растрату скрыть. И всегда казалось мне, что это - достоинство, подлинный путь, поднятие духовных ценностей над материальными на дрожащих напряжения хрупких пальчиках. И сейчас мне так кажется, да что кажется - я знаю, так и есть, иначе быть не может! Так что убери, дорогой старший товарищ, руку с моей попы - это, знаешь ли, не метод убеждения в философском споре. Я сейчас обмякну и забуду, что если мужчина три месяца не приносит денег - значит, боги от него отвернулись, значит, и я собой рискую, оставаясь с человеком, покинутым богами на целых три месяца, а может, и навсегда. «Свет мой, - сказала я, - а если с тобой такое? Что, женщине твоей - не такой, как я, а настоящей, которая в доме твоем живет и каждый день в твоей постели спит, а обо мне и не знает, - что ж ей, бросить тебя, сирого и босого, безработного, и идти искать того папика, который ее на свою шею пересадит, чтобы ножки по бокам от золотой цепухи свешивались?» - «А я, - сказал старший товарищ, - сам от нее немедленно уйду. Но со мной... - и за ручку меня к постельке повел, - со мной, дорогая, это никогда не случится» - «Это почему же?» - с интересом спросила я, не то чтобы упираясь на нашем приятном пути, но все-таки разговор желая закончить. «А потому, - сказал старший товарищ, приподнимая мою юбку одной рукой, другой зажимая мне рот, - а потому, что я Настоящий Мужчина, дорогая». И тут уж не поспоришь. Но потом, заперев за старшим товарищем дверь и вернувшись на кухню, к остывшему чаю и урчащему холодильнику, я снова заговорила про альфонсов и папиков. Уже сама с собой заговорила, потому что больше на кухне никого не было. Хотя на самом деле - я с ним заговорила, с Настоящим Мужчиной, с которым вот то самое никогда не случится. Я сказала ему: «Понимаешь ли, мой свет, а если завтра, скажем, трамваем - чик, и ты без ножек?» - «Ну и что же, - сказал мне старший товарищ, - зачем мне ножки, я головой работаю. Будет меня специально нанятый на мои же деньги человечек по профессиональным тусовкам возить, а потом возвращать домой, с полными карманами невозможных деньжищ, к той, которая со мной каждый день спит, а о тебе и не знает. Да и к тебе, дорогая, мы будем заезжать, как сейчас ведется: мне же, в конце концов, только ножки отрежет, а не...» - «Ладно, ладно, - перебила его я, от продолжения такой мысли немедленно похолодев. - А если головой не сможешь работать? Бум! - виском о подоконник, обессилев от нашего с тобой милования, - и ты - олигофрен? А заодно и альфонс?» -"«А вот для этого, дорогая, - ответил мне воображаемый старший товарищ (давно уже едущий в такси к той, которая спит с ним каждый день в одной постели, а обо мне и не знает), - для этого я уже сейчас упрям, активен и богат, и страховку своим нынешним упорным трудом я заработал себе такую, что моя олигофрения женщину на всю жизнь обеспечит. Да и мне доведется пускать слюни до конца своих дней только на шелковые простыни номера люкс в клинике, похожей на Букингемский дворец, и утирать мои слюни будет самая хорошенькая медсестра во всем этом дивном Риме, - да, да, прямо так у меня в страховом полисе и записано». И тогда я поняла, что теряю под ногами свою идеологическую почву, утоптанную для меня Толстым и Достоевским. И не потому, что он убедил меня немедленно и бесповоротно бросать всякого, кто не может по первому требованию обеспечить меня розовым унитазом и сладким чупа-чупсом. А потому, что мне, понимаете, захотелось - мне так захотелось, господи, мне так мучительно захотелось, - чтобы один раз в жизни кто-нибудь, хоть кто-нибудь посадил меня себе на шею! Меня - от которой боги отвернулись на месяц или на год, или на всю жизнь, - чтобы папик какой-нибудь взял в дом, погладил по спинке, поставил бы мне в уголке блюдечко с молочком, баночку со шпротами, постелил бы мягкую подстилочку из магазина Ikea и сказал бы: «Деточка! Ради бога, положи ты уже на хрен газету «Элитный персонал» - элитное из тебя выйдет только то, что в приличных домах и вслух-то не называют. И не потому, что ты так уж в этом плане хороша, а просто ничего другого ты и подавно не умеешь. Так вот, моя девочка, положи ты эту газетку и все забудь. В конце концов, - скажет мне настоящий мужчина и ощутимо погладит меня по спине, - в конце концов, - скажет он и одной рукой поднимет мою юбку, другой сожмет плечо, - в конце концов, я Настоящий Мужчина, боги каждое утро стоят по струночке ко мне лицом, как на параде, стоит мне только к зеркалу подойти, и рапортуют: «Благословение Всевышнему, доллар растет, сэр!» И тогда я впервые в жизни вздохну спокойно, и нигде, нигде, даже в самом потайном местечке внизу живота не будет у меня сидеть ощущение, что в этом месяце я после оплаты за квартиру останусь со ста тридцатью рублями до получки, а для отдачи долга Кате надо бы завтра занять денег у Мити. И тогда я впервые в жизни подумаю, что можно кинуть на фиг писание статей в глянцевые журналы и получить, наконец, пристойное гуманитарное образование. И перестать носить одежду с рынка. И начать покупать себе цветы каждый день. Так сидела я на кухне с остывшим чаем в трясущихся ручках и говорила: «Дорогие боженьки! Я ведь тоже хочу быть Настоящей Женщиной, настоящей - такой, которая считает, что если уж не французские булки на деревьях растут, то мобильные телефоны точно в реке удочкой ловят. Такой, которая утром получает завтрак в постель, а не тычок в зубы от начальства, а вечером - жемчужный какой-нибудь подарочек, а не отек ног от беганья по офису на каблуках в течение шестнадцати рабочих часов. Настоящей Интеллектуальной Женщиной я хочу быть - такой, которая словами «Мне нужно работать» означает желание удалиться в будуар и там писать фрагментарную прозу, пронизанную ненавязчивой эротической заумью. Настоящей Слабой Женщиной я хочу быть - такой, которая кокетливо говорит Настоящему Мужчине: «Лааапушка! Дай мне пятьсот долларов, мне туууфельки нужны!» Господи мои, боженьки, да я просто хочу быть Спокойной Женщиной хоть один год, когда вы от меня отвернетесь, - а мне, дрожащей в ужасе, кто-нибудь сразу скажет: «Господь с тобой, любимая, какая разница, я пока зарабатываю, хлеб есть, кров есть, рисуй свои картинки, ищи применения своим талантам, не продавай себя задешево, наступит момент...» - и далее по тексту. И тут я стану альфонсом! Я, я, я! Хоть один раз... И еще я хочу, дорогие боженьки, чтобы в этот момент меня, такую самостоятельную, такую независимую, не скрючило от унижения и стыда за свою безденежность и безработность, но мягко торкнуло покоем и уверенностью в завтрашнем дне, и пониманием того, что вот рядом Настоящий Мужчина, - ничегонебойся, ничегонебойся, ничегонебойся. А для этого надо отказаться от всего интеллигентского и советского, и феминистского, и вообще от глобальной мысли о том, что каждый, какого бы пола он ни был, должен сам. Своим. Трудом. Зарабатывать. Свой. Хлеб. И вот это - поняла я, пока дорогие боженьки хихикали в своих горних угодьях над моим остывшим чаем, - вот это и есть самое трудное в поисках мужчины, которому можно сесть на шею. Вот этой готовности принимать помощь - ее нет. Вот этого умения жить в финансовой зависимости - его нет. Вот этой веры в то, что о тебе позаботятся, - негде ее брать. Настоящие Мужчины - они есть. Женщины Настоящей - нет. Во мне - нет. И тогда я заплакала, потому что очень устала, устала работать с пятнадцати лет, устала помнить, что мне только на себя и можно полагаться, устала заботиться о деньгах своих и чужих, устала заботиться о мужчинах, о чьих деньгах надо заботиться. И даже поставила на пол чашечку с остывшим чаем, чтобы удобнее было плакать, потому что с нами - сильными, самостоятельными женщинами - нечасто такое бывает, грех упускать. И я мысленно спросила своего старшего товарища, который в этот момент как раз входил в дом, где он живет с женщиной, которая каждый день спит с ним в одной постели, а обо мне и не знает: «Ангел мой, что же это? Почему же, ангел мой, ты с ней, а не со мной? Почему же, ангел мой, ты ее выбрал, чтобы защищать и содержать, и лелеять, и ухоливать? И почему она знает, что боги от нее никогда не отвернутся, потому что ты такой успешный и сильный, и богатый, и напористый? А я знаю только, что если я перестану писать статьи в глянцевые журналы, то мне, почитай, и кушать будет нечего?» - «А потому, - сказал мой старший товарищ и в далекой комнате повел к постели женщину, которая каждое утро спит с ним, а обо мне и не знает, - а потому, - сказал он и одной рукой начал поднимать на ней юбку, а другою сжал ее грудь, - а потому, моя дорогая, что она никогда мне не говорила: «Я справлюсь. Я справлюсь», - а говорила только: «Ты справишься. Ты справишься». Но ты не волнуйся, моя дорогая, - сказал он мне и нежно поцеловал ее в шею. - Я в тебе не сомневаюсь. Ты справишься. Ты справишься». Я справлюсь. Я справлюсь. © Copyright: Алхимик Пятьдесятседьмой, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
