Каждый раз, когда наступает этот день,
я вспоминаю маленькое старое кладбище на хуторе Тёркин.
Находится хутор в Волгоградской области.
Там родились мой отец и его старший брат, там после их отъезда в город долгие годы прожила в одиночестве бабушка Настя. Хутор этот вспоминается мне сегодня, как самое уютное место на земле. Меня и других внуков к бабушке привозили на лето, с нашим приездом старый, наполовину пустой дом, с обмазанными глиной стенами, с высокой, крытой камышом, крышей, ненадолго оживал. Все соседи знали, кто из внуков приехал к бабе Насте, кем они нам приходятся, все здоровались друг с другом при встрече, вместе справляли именины, церковные праздники, частые похороны и редкие свадьбы. Советская власть напоминала о себе только серебристым "колокольчиком", висевшим на столбе против сельского совета, да почтальоном, развозившим газеты и пенсии на трофейном немецком велосипеде с шинами из красной резины.
И даже кладбище там казалось мне уютным: тихий посвист птиц в зарослях одичавшей сирени, деревянная ограда, окрашенная в синий цвет, маленькая калитка, запиравшаяся на щеколду от коз и собак, невысокая мягкая трава, стелившаяся под ногами... Бабушка водила меня за собой, показывала невысокие холмики могил с покосившимися, но заботливо подкрашенными деревянными крестами.
Фотопортретов усопших на могилах почти не встречалось, металлических табличек тоже было немного. На деревянных табличках надписи почти стерлись, но бабушка большую часть имен называла на память. Имена, в основном, были женские. Уловить степень родства этих людей с нашей семьей для меня было сложно, но получалось, что из четырех сотен могил половина принадлежала нашей родне... На каждой могиле бабушка старалась что-то подправить, поэтому бродили мы по кладбищу несколько часов. И только у двух могил бабушка избегала останавливаться, хотя меня все время тянуло к этим пирамидкам с металлическими красными звездами на верхушках. Я просился у бабушки подойти ближе, чтобы рассмотреть эти могилы получше, но она все удерживала меня. Читать я тогда еще не умел, поэтому упросил дядю Вову, приходившегося моему отцу троюродным братом, сходить посмотреть на таинственные могилы.
Однажды, ничего не сказав бабушке, мы пришли на кладбище и Володя стал читать надписи на табличках, закрепленных на пирамидках со всех сторон. На одной из табличек, третьей снизу, значилась фамилия моего деда, Максима Андреевича Баскакова... Не помню, как я добирался с кладбища домой. Меня душили слезы от обиды: мы с бабушкой столько раз были на кладбище, а к могиле деда ни разу не подошли! И только дома выяснилась горькая правда...
Бабушка достала из сундука старый, замусоленный листок бумаги с таким трепетом, что мы с Володей замерли. Письмо это она называла "похоронкой". Читая его, бабушка в тысячный, наверное, раз, заплакала. Оказалось, что дед мой погиб за две недели до конца войны под городом Баутцен в Германии и место его захоронения не удалось отыскать ни через Министерство обороны, ни через Международный Красный Крест. Памятников в селах тогда еще не ставили, и кто-то из соседей написал на могиле солдата, умершего от ранения, имена всех односельчан, сложивших головы на этой войне. А во вторую могилу положили красноармейца, убитого в 1918 году, а следом написали фамилии тех, кто остался в донских степях без погребения в те лихие годы...
Закончив рассказ, бабушка поджала губы и непреклонно произнесла: "Нет в той земле моего мужа, и брата его во второй могиле - тоже нет!".
Мне, как и тысячам людей, никогда не положить цветов на могилу своего деда. И бабушка лежит на огромном кладбище в Севастополе. И уже, наверное, никто и не помнит, кому принадлежат могилы на старом кладбище хутора Тёркин.
А в семье моего прадеда, Андрея Федотовича, было 18 детей...
