Рецензии на произведение «Канун зимы»

Рецензия на «Канун зимы» (Феликс Куперман)

Так глубоко потрясена, Феликс, что хочется просто молчать…
Да и что можно добавить к тому, что так здорово написал о Тебе Борис?
Только соприкасаясь с настоящей поэзией, душа способна ощущать подобный трепет!
Кланяюсь.
С волнением

Валентина Чайковская   01.09.2009 15:05   •   Заявить о нарушении

Рецензия на «Канун зимы» (Феликс Куперман)

Дорогой Ф.К.! Попробовал перепечатать свой текст более ровно, сменил на своей страничке, на Вашей добавляю, вдруг пригодится.


Борис Рубежов
Лев в пустыне
(Заметки о поэзии Феликса Купермана)

Широкий (в израильском понимании) читатель знает Феликса Купермана пока только по его книге стихов «На уровне моря» (Тель-Авив, 2003 г.), по отдельным стихотворениям, в разное время печатавшимся в ряде журналов, в т.ч. недавно в №6 – 2004 г. журнала «Слово писателя» да по опубликованной здесь, на сайте стихи.ру поэме «Канун зимы», которую вы только что прочли. Автор данной рецензии впервые слушал «Канун зимы» в исполнении Ф.К. осенью – зимой 2004 года. Первое, что поразило меня сразу – несоответствие масштаба (я имею в виду литературные качества) поэмы – и скромности обстановки, в которой она была представлена. Современник Павла Когана, Андрея Сахарова и Амоса Оза, человек, заброшенный судьбой (точнее, сделавший такой выбор) из России конца ХХ века в Израиль начала ХХI, в небольшом клубе поэтов и писателей по ул. Моливер, 16 в Ришон ле-Ционе читал пронзительные, лиричные и гражданственные русские стихи небольшой группе олим (или олимов, как говорят многие). Это не был гром среди ясного неба или удар молнии – точно так же в своё время слушали… (имена опускаю из уважения к болезненной щепетильности Ф.К.), слушали, обсуждали и расходились по домам. Но что-то уже неуловимо изменялось в мире. Для них – тогда, для многих из нас – теперь, после прочтения этой поэмы. Потому что это и о нас с вами, о нашей жизни в России или на Украине, или здесь, в Израиле. Дорогой читатель, не о широте и глубине замысла и степени злободневности я говорю, хотя именно они бросаются в глаза в первую очередь, (избаловала нас великая русская литература своей в т.ч. гражданственностью в самом высоком смысле слова) – эти качества благополучно присутствуют вместе или по отдельности – в немалом числе стихов других авторов. Уровень мастерства – иначе, что сказано и как – совпадение «посыла» (выдоха-переживания) и формы выражения, вот что главное. Ну, и поскольку все мы стоим на плечах гигантов прошлого и ничто, как известно, не ново под солнцем вот уже несколько тысячелетий, наиболее справедливым критерием оценки произведения становится богатство словаря и поэтичность (вещество поэзии, как говорил И.Бродский), составляющие неповторимость, индивидуальность авторского голоса.

Размеры рецензии и собственная неуверенность не позволяют мне сколько-нибудь подробно останавливаться на том, каким живым и прекрасным в своей простоте и точности русским языком написана поэма. И этот естественный, без натуги, лёгкий, как дыхание, переход от начала и центральной части к заключительной, и те четыре строки в поэме, где ритм очень резко меняется (найдите!), за которые (эти четыре строки) автору с лихвой должны простить некоторые его оправданные сомнения люди, что могли бы, по недомыслию, упрекнуть его за честное осуждение того, что ему не понравилось, и это совпадение личного и гражданского, неотделимые одно от другого у всякого истинного художника – и любовь насквозь, во всей поэме, ко всему сущему, живому, родному, старому и новому, ко всем вместе – и к одной-единственной…. И непроизвольные интонационные всплески, совпадающие с лучшими отечественными образцами прошлого столетия – прочтите отрывок, начинающийся словами «А было удивительным начало…» - это же, как в «Первых свиданиях» Арсения Тарковского («Свиданий наших каждое мгновенье…»), читающего за кадром свои стихи в фильме «Зеркало» Андрея Тарковского. Напомню о концовке в «Зеркале»: «Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке…» Любой из нас прошёл через такое, через это, увы, неизбежное следствие трагедии жизни и настоящей и чистой любви. Видимо, и Тарковский, и Куперман неосознанно-пророчески открыли в мелодии русского стиха эту ритмическую конструкцию, пронзительнее которой я пока ничего не знаю… Воистину, Израиль есть и будет крепок не только своей правдой и верой, и надеждой на лучшие дни, но и тем, что славные традиции великого «народа книги» абсолютно созвучны духу великой русской литературы, достойнейшим служителем и мастером которой явился автор поэмы.

На своём творческом вечере, говоря о собственных предпочтениях, Феликс Куперман упоминал слово «уровень». «На уровне моря» - название его первой книги стихов, «На уровне души» - предполагаемое название второй. Но если бы меня попросили найти слово, выражающее истинную суть Купермана-поэта, то, безусловно, это было бы слово «совесть». Или даже «со-весть», т.е., то, что мы с вами чувствуем, читая его стихи. Кстати, в отличие от многих наших собратьев-литераторов, Куперман почти неспособен к сколько-нибудь настойчивому действию с целью напечатать своё произведение, и текст поэмы для публикации в альманахе пришлось почти выпрашивать у автора – впрочем, это вряд ли будет уроком для тех из нас, кто, располагая возможностями, которые в любую эпоху «важнее» таланта, и будучи неспособен ощутить собственную творческую беспомощность, непроизвольно (хочется верить) пытается компенсировать её упорством в пробивании публикаций, организации выступлений и концертов. В полном соответствии с пословицей «Им эйн ани ли, ми ли?» - т.е., если не я для себя, то кто же для меня? Талант, благополучие и популярность часто не просто слабо взаимосвязаны, но и находятся в сложном взаимодействии, вплоть до почти абсолютной независимости друг от друга. Да и, кроме того, как известно, нет пророка в своём отечестве. А для нас, служителей русскому языку здесь, на пусть исторической, но Родине, это, к сожалению, нередко справедливо вдвойне. Потому что и «старая» Родина далековато, и историческая – не вся и не всё способна оценить. Но это уже другая тема.

Я намеренно избегаю каких бы то ни было цитат в подтверждение своих оценок – цитировать пришлось бы всё подряд или с любого места. Уверен, что оценки ещё будут – серьёзный разговор только предстоит, потому что перед нами не что иное, как письмо в будущее. И мы с вами первыми его прочитали. Поздравим друг друга и придвинемся ближе друг к другу, дорогой читатель. В этом и была главная цель автора – неважно, думал он об этом или нет.

И, наконец, последнее – об авторском голосе. «По когтю узнаю льва», говорили древние римляне. А пустыня – это не только место, по которому Моисей водил свой народ. Это ещё и безбрежный для одинокого странника простор вокруг. Подобный океану, который до сих пор так любит Феликс Куперман. И дело тут не только в неизбежном и до поры благодатном одиночестве любого пишущего. Вспомните: «Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу. И звезда с звездою говорит». Лермонтов знал, откуда легче всего говорить с Богом. Точнее, внимать Ему.

Борис Рубежов. 15.02.2005.



© Copyright: Борис Рубежов, 2006
Свидетельство о публикации №1601260325

Борис Рубежов -Вторая Страница   30.03.2006 02:00   •   Заявить о нарушении

Рецензия на «Канун зимы» (Феликс Куперман)

«Слова… слова…, где вас найти»,
Чтоб выразить своё участье
И понимание пути,
И мысли об ушедшем счастье?

Не зря Вы пишете, мой друг,
Не зря хотите Вы молиться.
Я знаю: заново родится
И многократно повторится
Любви, страданья, жизни круг.

Татьяна Буевич   15.10.2005 12:25   •   Заявить о нарушении

Рецензия на «Канун зимы» (Феликс Куперман)

Лев в пустыне
(Заметки о поэзии Феликса Купермана)

Широкий (в израильском понимании) читатель знает Феликса Купермана пока только по
его книге стихов «На уровне моря» (Тель-Авив, 2003г.), по м,
в разное время печатавшимся в ряде журналов, в т.ч. недавно в №6-- 2004г. журнала «Слово писателя» да по опубликованной здесь, в альманахе поэме, которую вы только что прочли. Автор данного отзыва впервые слушал «Канун зимы» в исполнении Ф.К. осенью-зимой 2004 года. Первое, что поразило меня сразу---несоответствие масштаба (я имею в виду литературные качества) поэмы—и скромности обстоятельств, в которых она была представлена. Современник Павла Когана, Андрея Сахарова и Амоса Оза, человек, заброшенный судьбой (точнее, сделавший такой выбор) из России конца ХХ века в Израиль начала ХХI-го, в небольшом клубе поэтов и писателей по ул. Моливер, 16 в Ришон ле-Ционе читал пронзительные, лиричные и гражданственные русские стихи небольшой группе олим (или олимов, как говорят многие). Это не был гром среди ясного неба или удар молнии—точно так же в своё время слушали… (имена опускаю из уважения к болезненной щепетильности Ф.К.)—слушали, обсуждали и расходились по домам. Но что-то уже неуловимо изменялось в мире. Для них—тогда, для многих из нас—теперь, после прочтения этой поэмы. Потому что это и о нас с вами, о нашей жизни в России или на Украине или в Прибалтике и т.д.—и здесь, в Израиле. Дорогой читатель, не о широте и глубине замысла или степени злободневности я говорю, которые именно и бросаются в глаза в первую очередь (избаловала нас великая русская литература своей в т.ч.гражданственностью в самом высоком смысле слова) –эти качества благополучно присутствуют—вместе или по отдельности—в немалом числе стихов других авторов. Уровень мастерства—иначе, чт сказано и как—совпадение «посыла» (выдоха—переживания) и формы выражения, вот что главное. Ну, и поскольку все мы стоим на плечах гигантов прошлого и ничто не ново под солнцем, как известно, уже несколько тысячелетий, наиболее справедливым критерием оценки произведения становятся богатство словаря, поэтичность (вещество поэзии, как говорил И.Бродский), составляющие неповторимость, индивидуальность авторского голоса.
Размеры рецензии и собственная неуверенность не позволяют мне сколько-нибудь подробно останавливаться на том, каким живым и прекрасным в своей простоте и точности русским языком написана поэма. И этот естественный, без натуги, лёгкий, как дыхание, переход от начала и центральной части к заключительной, и те четыре строки в поэме, где ритм очень резко изменяется (найдите!), за которые (эти четыре строки) автору с лихвой должны простить некоторые его оправданные сомнения люди, что могли бы, по недомыс-лию, упрекнуть его за честное осуждение того, что ему не понравилось, и это совпадение личного и гражданского, неотделимые одно от другого у всякого истинного художника—и любовь насквозь, во всей поэме— ко всему сущему, живому, родному, старому и новому, ко всем вместе и к одной--единственной… И непроизвольные интонационные всплески, совпадающие с лучшими отечественными образцами прошлого столетия—прочтите отрывок, начинающийся словами «А было удивительным начало»--это же как в «Первых свиданиях» Арсения Тарковского («Свиданий наших каждое мгновенье»), читающего за кадром свои стихи в фильме «Зеркало» Андрея Тарковского. Напомню о концовке в»Зеркале»: «..когда
судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке»… Любой из нас прошёл через такое, через это, увы, неизбежное следствие трагедии жизни и настоящей и чистой любви. Но, видимо, и Тарковский, и Куперман неосознанно-пророчески открыли в мелодии русского стиха эту ритмическую конструкцию, пронзительней которой я пока ничего не знаю… Воистину, Израиль есть и будет крепок не только своей правдой и верой, и надеждой на лучшие дни, но и bтем, что лучшие традиции славного «народа книги» абсолютно созвучны духу великой русской литературы, достойнейшим служителем и мастером которой явился автор поэмы.
На своём творческом вечере, говоря о собственных предпочтениях, Феликс Куперман
упоминал слово «уровень». «На уровне моря»--название его первой книги, «На уровне души»--
предполагаемое название второй. Но если бы меня попросили найти слово, выражающее истин-
ную суть Купермана—человека и поэта, то, безусловно, это было бы слово «совесть». Или даже «со-весть», т.е. то, что мы с вами чувствуем, читая его стихи. Кстати, в отличие от многих наших собратьев-литераторов, Куперман почти неспособен к сколько-нибудь настойчивому действию с целью напечатать своё произведение, и текст поэмы для публикации в альманахе пришлось почти выпрашивать у автора—впрочем, это вряд ли будет уроком для тех из нас, кто, располагая возможностями, которые в любую эпоху «важнее» таланта, и будучи неспособен ощутить собственную творческую беспомощность, непроизвольно (хочется верить) пытается компенсировать её упорством в пробивании публикаций, организации выступлений и концертов. В полном соответствии с пословицей «Им эйн ани ли, ми ли?»--т.е., если не я для себя, то кто же для меня… Разумеется, здесь ни в коем случае нельзя огульно охаивать всех творцов текста и мелодии. Талант, благополучие и популярность часто не просто слабо взаимосвязаны, но и находятся в сложном взаимодействии, вплоть до почти абсолютной независимости друг от друга. Да и, кроме того, как известно, нет пророка в своём отечестве. А для нас, служителей русскому языку здесь, на пусть исторической, но Родине, это, к сожалению, нередко cправедливо вдвойне. Потому что и «старая» Родина далековато, и историческая—не вся и не всё способна оценить. Но это уже другая тема.
Я намеренно избегаю каких бы то ни было цитат в подтверждение своих оценок—цитировать пришлось бы всё подряд или с любого места. Уверен, что оценки ещё будут--серьёзный разговор только предстоит, потому что перед нами не что иное, как письмо в будущее. И мы с вами первыми его прочитали. Поздравим друг друга и придвинемся ближе друг к другу, дорогой читатель. В этом и была главная цель автора—неважно, думал он об этом или нет.
И, наконец, последнее—об авторском голосе. «По когтю узнаю льва», говорили древние римляне. А пустыня—это не только место, по которому Моисей водил свой народ. Это ещё и безбрежный для одинокого странника простор вокруг. Подобный океану, который до сих пор так любит Феликс Куперман. И дело тут не только в неизбежном и до поры благодатном одиночестве любого пишущего. Вспомните: «Ночь тиха. Пустыня внемлет Б-гу. И звезда с звездою говорит.» Лермонтов знал, откуда легче всего говорить с Б-гом. Точнее, внимать Ему.

Борис Рубежов.

Борис Рубежов -Первая Страница   25.09.2005 02:16   •   Заявить о нарушении