Юрий Будянский

Я родился 27 сентября 1962 года в селе Рыбинские Буды Обоянского района Курской области на Воздвижение в 4 часа утра.
Село расположено на склонах долины, посреди разделённое ручьем и луговьем, в окружении полей, глубоких оврагов, лесополос и смешанных лесов.
Весной эти склоны покрываются сплошной зеленью многочисленных садов. Сады зацветают – и склоны сразу становятся белыми.
Рыбинские Буды – родина Александра Косухина, комиссара "золотого эшелона", спасшего в гражданскую войну от Колчака золото царской России. Здесь в центре села ему установлен памятник. Со слов его ровесницы, которой уже было далеко за девяносто лет, Косухин обладал хулиганистым,бесстрашным характером и носил прозвище Бык.
В Буды приезжал известный писатель Новиков – Прибой, который собирал материалы для своей книги «Цусима». Разыскав одного из моряков, который был участником Русско-японской войны 1905 года, он поселился у него дома и целых три месяца опрашивал его,
записывая всё в тетрадь. Филипп Бондарев так звали местного Бондаря, который в Цусимском проливе плавал на броненосце «Сисой Великий», был в плену у японцев после гибели «Варяга» и бесславного разгрома русской эскадры. Филипп был среднего роста, но в плечах имел косую сажень, был физически очень крепок.
А всего в том сражении у берегов Японии участвовало около шести человек будян. А южнее Буд в десяти километрах, у Псла лежит городище легендарного города-крепости Римова."Се у Рим кричат под саблями половецкими!" – восклицал неизвестный автор
"Слова о полку Игореве". До сих пор на этих курганах выпахивают наконечники стрел, куски глиняных сосудов, кости. Здесь больше восьми веков назад погиб разорённый Кончаком большой славянский город.
Сама Обоянь – место вотчины /или родина?/ древнерусского певца и поэта Бояна, о котором упоминает все то же "Слово". Обоянь, находившаяся на границе с "Диким полем", служила в свое время щитом Руси от нападения кочевников с юга. Позже городок становится купеческим. В нем родился основатель электротехники Петров, а в его уезде – наш славный актер Щепкин.
Все эти места, пропитанные кровью русских воинов, покрытые мглой отошедших столетий, хранят тайны труда, любви и страданий маленькой частицы России. Двух своих дедов никогда не видел: они умерли давно, до моего рождения /сороковые годы/. Алексей
Дмитриевич Шикарев, дед по матери, вскоре после войны умер от ран. По рассказам родственников, очень любил детей и часто игрался с ними. Его мать, а стало быть, моя прабабка была чистокровной еврейкой. Звали её Марфа. Прадед привёз её в Буды из Турции,
куда ходил на заработки. Пётр Алексеевич Мельников,дед со стороны отца, был наделён крутым характером. Когда подростком впервые увидел его на фотокарточке, оказался в положении неловком. Прямо в душу смотрели пронзительные глаза. Они сверлили даже после
смерти. Вызывающий подбородок, острые скулы. Чтото зловещее было во всем облике. Вот, кажется, что-то общее с тем портретом одноимённого гоголевского рассказа. Было страшно. Лицо притягивало, вонзалось в сердце. Это внешне. О его жизни мало что знаю.
Бабушка рассказывала, что в иные минуты был бессмысленно жесток. Умер дед рано, в сорок два года. Умер стоя. Когда почувствовал приближение смер-ти, попросил, чтобы его поставили на ноги. Держать под руки его было тяжело, родные, закрепив веревки
за стропила в чулане хаты и поддев их под дедовы мышки, оставили его стоять умирающего. В таком положении, наивно полагал дед, смерть его не одолеет. Но это была последняя отчаянная хватка за жизнь. Тем же вечером ему сколачивали гроб. Александра Кондратьевна Шикарева, маленькая сухонькая старушка, была моей бабушкой по матери. Собственно говоря, в ее доме, который давно снесли, прошло мое раннее детство. Этот дом был крыт железом, в детском восприятии довольно просторный, с настоящей русской печью, на которой мы, дети, часто спали. В доме стояли два больших старых деревянных дивана со сглаженными до блеска спинками и сиденьями. На них мы делали горки из номеров "Крестьянки" и катали пустые катушки из-под ниток. И сейчас, по прошествии стольких лет, у меня сладко замирает сердце от воспоминаний тех забав. Я хорошо помню тогдашние зимы, когда снежные сугробы доходили до самых крыш и взрослые рыли через них туннели до дровень.
Я помню летние грозы, которые случались тогда чуть ли не каждый день. При вспышках молний и оглушительном треске грома мы ложились на пол веранды и шептали друг другу на ухо, как по небу в железной колеснице ездит Илья Пророк. В палисаднике росли
большие кусты желтой акации. Со стручков мы делали свистульки. За домом ветвилась раскидистая верба в два обхвата, которую мы всю излазили. На ней иногда прививались пчелиные рои. Меня, двоюродных двух братьев и сестру бабка заставляла лузать фасоль.
За каждый стакан семян давала по одной копейке. Вечером кормила нас супом, который особенно вкусным казался из-за того, что ели мы его крашеными деревянными ложками. Особую страницу детства занимали праздники на Ивана Купалу. Заранее вся детвора улицы собирала изношенные автопокрышки /штук тридцать/, скатывала их на луг, окаймлённый сплошь заросшей лозняком речкой. И там всю ночь жгли мы резиновые балоны, усевшись вокруг огромного костра. Каждый запасался пачкой папирос, хлебом, луком, а кто и самогоном. Ктото тащил сюда раскладушку, радиоприемник. Делали ракетницы. Пробивали гвоздем в консервной банке множество дырочек, набивали ее кусками резины и привязывали к проволоке. Опускали банку в огонь, резина загоралась. За проволоку раскручивали ракетницу и швыряли в звёздное небо. Считалось искусством запустить "свечой", то есть чтобы ракетница пошла вверх
строго по вертикали. Утром несколько черных пустыхбанок оставалось висеть на проводах электропередачи. Прыгали через огонь, закладывали в него самодельные "лимонки", начинённые порохом. Не спали до утра. Зато с рассветом с черными от сажи лицами и запачканной одеждой возвращались домой спать. И традиция проводить так июльские ночи сохранялась многие годы. Потом после нас она почему-то утратилась. Татьяна Дмитриевна /в девичестве – Бурмакина/,бабушка по отцовской линии, прожила длинную жизнь. Когда она умерла, ей было восемьдесят девять лет. Это была крепкая, высокого роста старуха, которая до глубокой старости еще носила ведра с водой на коромысле, хотя колодец находился от дома далеко внизу, под крутой горкой. У бабушки было много братьев и сестёр. Жизнь одного ее брата окрашена историей, которая в роду передавалась из года в год и пересказывалась не один раз.
Еще в детстве /его звали Павел/ у него обнаружился талант рисовать. И рисовал бы себе пейзажи, еще чтолибо, а, нет, взялся за копирование денег. По рассказам, мать Павла брала эти нарисованные бумажные купюры и спокойно шла на базар, где на них покупала мясо. Но однажды ее схватили за руку. Урядник /дело было до революции/ рот разинул, когда к нему доставили фальшивомонетчика: Паше шел пятнадцатый год от роду. Отправили его в Курск. Там тоже удивились и не поверили. Главный пристав, приказав достать краски,кисти, бумагу и все необходимое, сказал мальчишке: "Даю тебе одну ночь, нарисуешь катеринку – выпустим отсюда". И посадили Пашу в камеру. А наутро на столе у пристава уже лежал "отпечатанный" юным художником свежий денежный знак, который очень трудно было отличить от настоящего. Пашу за малостью лет выпустили, но деньги с той поры он перестал рисовать. После он выучился на морского офицера и всю жизнь проплавал на военных кораблях. Похоронен, кажется, в Баку.
Его сын, Геннадий Павлович, тоже военный, подполковник в отставке, доктор технических наук, живет в
Москве /а может, его нет уже в живых/. В начале восьмидесятых я заезжал к нему в гости. Он собрал прекрасную библиотеку. Мы
проговорили две ночи напролет. Показывал он мне и письма каких-то Бурмакиных из Сибири, наших общих родственников. Из них следует, что в роду Бурмакиных было много искусных краснодеревщиков, людей рослых и сильных. Татьяна Дмитриевна любила книгу и была очень начитанна. Помню, болея в последнее время, она просила меня принести ей что-нибудь почитать. А читала она не те слащавые женские романы, кои любит листать большая часть прекрасной половины человечества, а исключительно исторические труды, научные журналы, жития святых. До войны и во время работала председателем сельского совета. Старики говорили мне, что гнула не социалистическую линию, а стояла за справедливость. От многих отвела беду. Хорошо зная, кого собирались раскулачивать в ближайшее время, ночью шла и предупреждала людей, чтобы те подальше прятали своё добро. Помню, в детстве она рассказывала о Мельниковых, с которыми связала свою жизнь через моего отца, а своего мужа. По ее словам, они овеяны какой-то тайной и мистикой. Когда-то давно-давно предки мои имели в Рыбинских Будах свои мельницы. И если вспомнить, что, согласно фольклору, мельница – жилище черта, то станет ясно, почему маленьким я часто слышал от бабушки разные полуфантастические-полуреальные небылицы про нечистую силу, которая на мельницах являлась нашим пращурам. Сын Татьяны Дмитриевны Василий Петрович Мельников – мой отец. Родился он в 1920 году. В семье их было три брата и сестра. Я был поздним ребенком /две сестры намного меня старше/ и, в сущности, застал уже отцовский закат, о чем сказал в стихотворении "Буды и Ракова пасека завиднелись". Основной жизненный отрезок отца поэтому остался для меня окутан туманом времени, и я знаю о нем лишь по рассказам. Об отце писать больно. Его кончина была для меня ударом. Но я вот что хочу сказать – о его характере и образе жизни. Каким был? Мужественным, порой жестоким, молчаливым: жизнь отложила на нем свой отпечаток. Большие узловатые руки, голубые глаза, низкий очень, глухой, как из колодца, голос. Сколько его помню, все время он что-то делал, всегда работал. С малых лет приучал к физическому труду и меня, за что я ему до сих пор благодарен. Лень, пустое времяпрепровождение он считал большим злом. Суровая судьба изуродовала всю его жизнь. В тридцать третьем мальчишкой увидел голод. В девятнадцать ушел воевать. Кавалерия, разведрота, перета-скивание "языков" через линию фронта, плен, побег, тяжелое ранение в руку, контузия. После войны – метания, искания, резко сказанные слова в адрес Сталина, какая-то мелкая финансовая растрата на должности страхового агента. Был донос… Эта история – под спудом времени. Отец никогда об этом ничего не рассказывал. После его смерти из случайных разрозненных записок его /имена, даты стёрты и забыты/ я смутно узнал, что в отцовской драме во многом были виноваты какие-то люди, о которых отец с болью обмолвился фразой: "...Это говорит о подлости их душ, о бессердечности и вообще о черствости их сердец". Предъявив отцу обвинение, стражи закона еще несколько месяцев охотились за ним. Захватив два пистолета, отец растворился в лесах, уходя от засад и с волчьего следа переходя на след тех, кто охотился за ним. Сказалась закваска армейского разведчика. После его взяли. Затем – лагеря. Смерть Сталина скостила отцу двадцать лет заключения, и пробыл он в морозных предгорьях Урала только пять. Работал, искал что-то до последнего дня. Занимался взахлеб разным. После войны работал в школе военруком, потом лесником. Был неплохим столяром. Столы, табуреты, рамы для картин, книжные полки в доме сделаны его руками. Все они причудливо украшены какими-то камнями, бляшками, пуговицами, что придаёт им вид оригинальный. Через всю жизнь пронёс пламенную любовь к садам. Свидетельство тому – многочисленные дневники-конспекты, толстые, переплетённые им же, по садоводству и огородничеству, исписанные синими чернилами мелким каллиграфическим почерком, с картами, схемами, рисунками, по которым, кстати, рассыпано множество отцовских воспоминаний виденного, а также более двадцати лет работы в колхозном саду, который сам и заложил. страсть – книги, любовь к чтению. Жизнь его всегда окружали лошади, собаки, ружья. До сих пор помню нашу немецкую овчарку по кличке Дозор, умнейшую, знавшую команды собаку. В конце жизни мой родитель вдруг надумал строить теплицу, чтобы выращивать в ней розы. Был завезен и материал на ее постройку, но не успел... Никогда я не видел отца с равнодушным лицом. Скорее всего оно было устремлено куда-то дальше обычной нашей суеты. Думал. Даже за обедом глаза были устремлены за окно, сквозь стены. За три дня до смерти корчевал в саду пни от старых яблонь. Пошел за грибами в лес, там и умер. Остановилось сердце. Помню ту осень, теплую и сухую, помню, как битый час люди, приехавшие в чащобу, не могли согнать с тела отца рассвирепевшую вдруг собаку, и на нее пришлось накидывать брезент. В то время я служил в армии, посланная телеграмма почему-то опоздала, мне не пришлось участвовать в похоронах. Приехал домой, когда на кладбище уже был свеженасыпанный холмик. Смерть, никем не ожидаемая, потрясла всех нас – родственников, земляков. Люди уважали его. Знакомый, весь седой, который был старше отца на десять лет и работал у него сторожем в саду, после похорон ушёл за сарай и долго навзрыд плакал. ...Когда каждый раз наступала осень, припоминаю, отец говорил какую-то странную фразу, объясняющую, почему в это время идут дожди. Мудрость эту ему передал его отец. Смысл фразы был глубоким, чуть религиозным, но от жизни. Плохо, я ее не запомнил. Она ушла с ним в могилу. Мать моя, Лидия Алексеевна, урождённая Шикарева, родилась в 1925 году. Всю жизнь она проработала в сельском хозяйстве. В раннем детстве учила меня читать. Ни с чем не сравнимой радостью были первые прочитанные мною книги: "Светлана", "Путешествия к далеким мирам", "Капитанская дочка", "Дубровский", "Сказки братьев Гримм и Андерсена". Мать, человек большой доброты и отсутствия малейшей мстительности, злопамятства, за всю жизнь не нажила себе ни одного врага. Когда я подрастал, за обедом она всегда подсовывала мне лучшие куски и укрывала у соседей, когда буйствовал отец. Состарившись, мать часто стала ходить в церковь, читать Библию. Никогда не забуду ее уроки доброты, порядочности, честности. Серьёзно я стал писать стихи в семнадцать лет. Первые опыты были для меня настоящим потрясением. Я принял поэзию как откровение, как магию, какое-то внутреннее волшебное действо. Писание рифмованных строф стало для меня ежедневной потребностью. В то, теперь далекое лето восьмидесятого года, я, кажется, написал их тысячу, испытывая после завершения каждой необъяснимую радость. Они писались на черновике, а потом аккуратно переписывались печатными буквами в отдельную тетрадь. Первые "творения", конечно, отличались ходульностью, отсутствием всяческой культуры слова. Но меня уже понесло. Помню самозабвенное знакомство с большой поэзией. Захватывала лирика Лермонтова, Некрасова, Блока, Есенина… Я глотал их стихотворения сотнями и не мог насытить свою жажду. Ранней и большой любовью стала поэзия А. Вознесенского. Забравшись вечером в малинник на огороде, лежа на земле, я, как молитву,
читал другу "Песню вечернюю":
Ты молилась ли на ночь, берёза?
Вы молились ли на ночь,
запрокинутые озера
Сенеж, Свитязь, Нарочь?..
Но первым поэтом, который пришёл ко мне в сердце, считаю Фета. Впервые я прочёл его в десять лет. До сих пор это мой любимый поэт. Недавно среди хлама на чердаке я случайно нашел свои первые "вирши". Они писались двенадцатилетним мальчиком и, кажется, навеяны все тем же Фетом и неосознанными лирическими переживаниями тех лет. Осенью 1980 года я призвался в армию. Служил севернее Москвы в прекраснейших сосновых лесах на берегу озера Сенеж. Рядом находилось блоковское Шахматово. Солдатом я побывал там, видел следы разрушенной усадьбы поэта, огромный каменьвалун, на котором восседал певец "Прекрасной Дамы", и серебристый тополь, который он посадил. Был и в соседнем Боблове, где венчался Блок со своей невестой. Припоминается умиротворенная природа, вдохновлявшая поэта, с ее многочисленными невысокими лесами и озерами, где мы бреднем ловили карасей. В армии мои творческие поиски не прекратились, и там я кое-что написал. Были интересные задумки, но большинство стихотворений того периода я не выпускал в свет. Это была пора поисков и ученичества. Вернувшись домой, работал связистом, выгрузчиком на кирпичном заводе, корреспондентом районной газеты. Довелось собирать "москвичи" на АЗЛК. В эти годы я много писал, читал классику, совершил паломничество в лермонтовские Тарханы, где в фамильной церкви Михаила Архангела поклонился праху великого поэта. Неоднократно на дни рождения и смерти Владимира Высоцкого ездил к нему на могилу в Москву. Там стал свидетелем и участником своеобразных действ, посвящённых памяти поэта. Дома со своим учителем по школе А. Бобраковым делали в сельских ДК литературные вечера по Высоцкому. Я собрал целый чемодан книг, журналов, газет, связанных с именем этого самобытного, трагического певца и поэта. 1986-87 – годы моей учебы на очном отделении Курского пединститута /факультет русского языка и литературы/. Сюда я уже поступал до службы в армии на худграф, но тогда завалился на математике. Учеба в вузе давалась мне легко, доставляла удовольствие, шел на одни пятерки. Преподаватели вливали в нас разнообразные гуманитарные знания. Сильно повлияли на мое мировоззрение лекции эрудированнейшего, интеллигентного и доброго Юрия Ивановича Юдина по предметам "Устное народное творчество" и "Древнерусская литература". Юрий Иванович был учеником легендарного фольклориста Проппа, образование получил в Ленинградском университете. Лекции он читал всегда не по бумажке, а от себя. Можно сказать, что так он думал, творил вслух. Или разговаривал сам с собой? Что виделось ему тогда в безднах народного духа, истории? Однажды перед аудиторией он запел русскую былину. Это было удивительно. К нам вернулось время 13-го века. Библией было тогда для меня читать пропповские "Исторические корни волшебной сказки". Сейчас в моей библиотеке хранится экземпляр этой потрясающей книги с автографом Юрия Ивановича. Мы часто беседовали с профессором на научные темы вне лекций. В Курской областной библиотеке им. Николай Асеева, где я часто просиживал вечера в читальном зале, хранятся книги Юдина по фольклористике. Его издавали. В конце ушедшего года, будучи в Курске, от сокурсника по институту я узнал, что Юрий Иванович скончался два года назад. Жаль, как жаль! Какие знания он унес с собой! Запомнились также лекции Баранчиковой по античной литературе. Эта замечательная женщина посвящала нас в мир Гомера, открывала всеми забытые театры Древней Греции и Рима. Восхищаясь самозабвенно каждой строчкой любого поэта 19-го века, словно не от мира сего, с облысевшей головой, остался в памяти профессор Голле, который читал русскую литературу. Проучившись полтора года в институте, я покинул его стены. Сейчас я сожалею об этом. Это был поспешный и необдуманный шаг. Лишил себя огромных пластов систематических знаний. Но какие-то неподвластные эмоциональные взрывы и движения психики выбили из колеи. Что тогда произошло – для меня до сих пор остается загадкой. Я только помню страшную тоску, навалившуюся вдруг на меня в последнюю пору учебы, тяжкую и сильнейшую любовь к одной сокурснице. Учеба стала противной и неинтересной. Я месяц не ходил на занятия. Потом забрал документы и уехал домой. Не помогли уговоры ни друзей, ни преподавателей, ни самого ректора. Летом того же года мою группу прислали с фольклорной экспедицией /надо же!/ в наше село. Я гулял и отдыхал с нашими ребятами и девчонками, помогал им собирать песни, рассказы старожилов. И сейчас, по прошествии стольких лет, если бы кого из них встретил на улице, то сердце бы заколотилось от волнения. Счастья вам, друзья! С вами я пережил много удивительных и прекрасных минут. Судьба разбросала вас по городам и весям. И многих я уже не увижу. Девять лет назад я закончил училище в Обояни. Приобрёл профессию пчеловода. Хотя и выдали мне красный диплом – над учебниками не корпел. Все давалось как-то само собой, пригодились пчелиные уроки отца. И все это время работаю пасечником у себя на родине. Все эти годы с известными перерывами я продолжал заниматься творчеством. Но написал, по-моему, мало. Неоднократно публиковал стихи в районной газете, в областной прессе. А также меня заметил и издал редактор Сергей Борисович Машель в своих петербургских журнале и газете для поэтов "Мансарда". Там меня в 92-м году представляли четырежды. Недавно от редактора пришел запрос выслать в Питер свои стихотворения. Они там хотят издать несколько книжек молодых авторов. Я собрал кое-что из написанного и отослал. Лет пять назад я ездил на творческие семинары областной литорганизации в Курск. Одобряли и ругали – всего пополам. Что-то поучительное, конечно, я оттуда вынес, хотя обсуждения там попахивали сумбурностью и скоропалительностью, которые можно заклеймить одним словом: "Выкрики, выкрики!.." А поэзия – все же нечто другое. Но, чтоб там ни было, – большое спасибо руководителю поэтического отделения Юрию Петровичу Першину. Меня с ним свела бывший работник районной газеты, прекрасный человек, Тамара Юрьевна Кравец. Это она дала мне зеленый свет в своей газете, всячески одобряла и поддерживала на первых шагах. Я никогда не забуду ее доброты. Следы ее давно затерялись в Украине. Большую поддержку в моем становлении оказала встреча в подмосковном Переделкино с поэтом Андреем Вознесенским в 1983 году. Часовая беседа с кумиром моей юности дала заряд на всю жизнь. Встретил он меня тогда и принял. Подарил с автографом книгу своих стихотворений "Витражных дел мастер", удостоенную госпремии. Там есть фраза: "Юре – с пожеланием риска и самости". Поэт в тот зимний вечер наставлял делать в поэзии только свое, непохожее ни на чье другое, учил сходить с колеи. В то время, помню, он занимался подготовкой к изданию своего трехтомника. Мы выпили вина. Поэт посетовал на усталость и сильную занятость. Больше всего ему понравились мои вещи: "Отцовский поезд", "Мария Лазич", "Случайность нахождения". У меня также был опыт прозы. Я написал рассказ "Художник". Его года четыре назад публиковала районная газета. Есть у меня еще давно написанные автобиографические "Записки молодого человека". О книгах и поэтах. Родственное я ощущаю в произведениях Кольцова, Фета, Апухтина, Тютчева, Блока, Ахматовой, Пастернака, Рубцова Прасолова, Бродского, в буколистических стихотворениях античных авторов, в поэзии английского романтизма. Близок к моему мировосприятию Северянин. Любимые книги. Их список огромен, и я бы не стал сейчас заниматься их перечислением. Это отдельная тема. Скажу только словами умирающего Пушкина, что каждая из этих книг была и осталась для меня самым большим другом, советчиком и утешителем в трудную минуту.
2 января 1997 г.

Написать личное сообщение    Добавить в список избранных

Рассказы (2)

Миниатюры, Сюжеты, Зарисовки (12)

Из дневников (2)