Новый мир

судьбу свою прежнюю перекалечив,
бегу от нее я в неведомый вечер.
она обернулась глухою стеною,
закаялась больше не быть я собою.
меня провожает беспамятный ветер
в мой самый болезненный выбор на свете.
и, ставя кресты за спиною своей,
вливаюсь я в гул деревенских огней.
там месяц ночует у рыхлого стога,
он видит: чужая дана мне дорога,
он сеет грозу в зачерствевших полях
и тлеет в ночи, забирая мой страх.
потухли огни в окнах старого дома:
их жгущийся свет мне уже не знакомый.
неверной навеки меня нарекая,
я в каждом оконце теперь неродная.
невольно дыша у калиновской речки,
я в воду гляжу, собираясь отречься.
не в ней перекрестье ль путей и миров,
загубленной боли, несказанных слов?
остывши от долгого хриплого плача,
я вижу тот берег, что мне предназначен.
но он – это лишь помертвевший муляж,
когда-то придуманный мною мираж.
на нем измождённая тьмою волчица
клюет очерствелую палую птицу.
в застойную воду в стальном карамысле
стекают мои погребённые мысли.
и косы мои тяжелей и темнее,
чернёная лунница давит мне шею,
галдящие волны кричат об одном:
меня зазывают на мутное дно.
меня не затянете, черти, поверьте,
мне рано и тягостно думать о смерти! –
и я, рассекая тлетворную пьянь,
бегу сквозь дубравы в незримую даль...


рассвет. в отраженьи степного колодца
я вижу, как тянется ласково солнце.
в колосья спускается легкое тело...
действительно то ли, чего я хотела?
но нет вариантов и прочих ответов:
я нитью тянусь в пекло знойного лета.
деревья раздвинулись, слабо сутулясь,
наверное, я все ещё не проснулась.
и зеркало бьется, и я в нем – другая,
губами холодными вновь повторяю:
«ты примешь меня, сродни старому дому:
все будет, но только уже по-другому.
прошу, новый мир, оставайся со мною,
не стань мне убийственной тяжкой бедою.
бессрочно мне будешь родимой чужбиной,
моя панацея рассветной равнины.
воскреснув, я тысячу раз умирала,
себя добровольно с тобою сплетая».