Мировая поэзия. Том 1. ISBN 9785005959508

ПАБЛО НЕРУДА
УИСТЕН ОДЕН
УИЛЬЯМ ЙЕЙТС
ДЖЕЙМС ДЖОЙС


ПАБЛО НЕРУДА (1904-1973).
ЭЛИЭСЕР НЕФТАЛИ РЕЙЕС БАСОАЛЬТО
НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ 1971 г.



Сонет 1


Матильда, имя растения или вина

дано тому, что из земли рождается.

Слово, чей рост рассветает сполна,

только летом цвет лимона взрывается.

С этим названием не плывут корабли,

окружённые тёмно-синим огнём.

Эти буквы, словно вода бурной реки,

втекают в обожжённое сердце моё.

Под лозой родилось это имя,

как дверь в неизвестный туннель,

в котором все ароматы мира!

Попробуй меня, пьянящий Мартель

с ароматом в ночь зовёт играть,

с тобой позволь мне плыть и спать.


Сонет 2


В любви много путей к поцелую ведут

для одинокого путника в компании!

Поезда под ливнем продолжают путь,

ещё не наступила весна в Тальтале.

Мы рядом, любовь моя,

ещё в одежде наши тела.

С нами бёдра, осень, вода,

и это только ты и только я.

Подумай, сколько камней

унесла вода в устье пруда,

поезда разделили людей,

которые любили друг друга.

Мужчины, женщины на земле безликой

процветают, как взращенные гвоздики.


Сонет 3


Любовь, злая фиалка с шипами,

колючка с многими страстями,

копьё скорби, венчанное гневом,

вошла в мою душу, словно демон.

Почему ты низвергла свой пыл цвести

среди холодных листьев на моём пути?

Ты шла ко мне на дальний кордон,

кто указал тебе, где мой дом?

Правда, что страшная ночь дрожала,

солнце раскалило небесное жало,

рассвет наполнил бокалы вином,

любовь была с нами всюду, кругом.

Шипами, губами она дерзала её,

открывая дорогу в сердце моё.


Сонет 4


Запомни этот капризный овраг,

где карабкались, пульсируя в такт.

Время от времени птица перья меняла,

медленно в зимний костюм себя одевала.

Вы не забудете дар той земли:

грязь золотую с ароматом любви,

безумные корни, сено в ночи,

шипы заклинаний, словно мечи.

Вспомни ветку, что ты принесла,

букет тишины, лишь журчала вода.

Он словно камень с пеной у рта,

в это же время, как никогда.

Вас там не ждут, куда вы идёте,

мы всё найдём, чего вы так ждёте.


Сонет 5


Не трогай воздух в ночь и на рассвете,

только земля есть во всём добродетель.

Яблоки растут от чистой воды

на глине твоей душистой страны.

В Кинчамали твои глаза написали,

ноги из глины для меня изваяли.

Я касаюсь бёдер твоих, они мой приют.

Ты ведь не знала, куры денег не клюют.

Я забыл твои поцелуи, их не было год,

сердце вспоминало твой нежный рот.

Ты тот мир, знакомый мне очень давно,

я ранен тобой — значит, так суждено.

Я так и не понял, что блужу среди капканов.

Любовь есть территория поцелуев и вулканов.


Сонет 6


Я ветку срезал, заблудившись в лесу,

прильнул к ней, услышав шёпот дерзкий.

Это плач дождя был, ронявшего слезу,

или звон колоколов израненного сердца.

Что-то возникло в далёкой глуши,

из-под земли, из её глубины,

с криком оглашенной осени,

сквозь листья и влагу тьмы.

Это проснулись от снов леса,

ветка орешника напевала тихо,

его запах вонзился в сознание сна,

будто корни возбуждали моё лихо.

Я вспомнил детство, отчизны маскарад,

меня пронзил ностальгический аромат.


Сонет 7


Пойдём со мной, без ведома о том,

как страдал я и сердце моё билось.

Гвоздики, баркаролы украшали дом,

с твоей любовью жизнь струилась.

Прошу, иди со мной, не умер я,

и никто не видел кровавую луну.

Не видно кровь, молчание храня,

забудем про колючую звезду.

Вот почему я доверял себе сполна

и звал с собой, как будто разжигая,

любовь и ярость заточённого вина

из погреба частично извлекая.

Во рту я чувствовал ожог и пламя,

вкус крови и гвоздик, угля и камня.


Сонет 8


В твоих глазах много лунного света,

в тоскливый день цвет глины хранят,

воздух пленит по канонам завета

и только тобой в этот день янтаря.

Вот и момент желтизны настал,

когда лоза винограда созрела,

а хлеб аромат свой разбросал

по небу мукой, чтоб луна обомлела.

Родная, я тебя не буду любить!

Обниму с тем, что существует.

Песок, погода продолжают жить,

и всё для меня вокруг торжествует.

Не заходя далеко, я чувствую их

и вижу в жизни твоей лишь живых.


Сонет 9


При ударе волна разобьётся о камни,

на свете открываются бутоны цветов,

горизонт поглощает кругозор океана,

до капли последней солёных берегов.

Цветущая магнолия утопает в пене,

магнитные волны затухают в полёте,

из небытия вернётся на мгновение,

соль живёт в морском круговороте.

Мы с тобой тишину любя стережём,

разрушая морскую архитектуру,

башни любви в белизне бережём,

сохраняя сюжет и структуру.

В сыпучем песке от безудержной воды

измученную нежность храним от беды.


Сонет 10


Ты выглядишь прекрасно, как деревья,

как персик, агат или колос пшеницы.

Я бы воздвиг твою статую мгновенно

навстречу волнам, свежести зарницы.

Море ласкает прекрасные ноги,

оставляя след на золотистом песке.

Её женственный образ мгновенно

отражается в морском пузырьке.

Пусть трогает тебя только холод соли!

Пусть любовь дождётся начала весны.

Красоту твою пена смыть не позволит,

нежность бёдер и наготу белизны.

Пусть лебедь или лилия в воде

станут образом в твоей судьбе.


Сонет 11


Желаю голоса, твоих волос и нежность рта,

по улице хожу я без забот, молчу.

Меня не держит хлеб, рассвет, схожу с ума.

Весь день я звук шагов твоих ищу.

Твой смех весёлый постоянно ожидаю,

хочу ногтей касанья, хрупких, как хрусталь.

Из рук твоих вкусить немного урожая

и кожу целовать твою, очищенный миндаль.

Стану лучом твоим, для всех красавиц,

для высокомерного лица и век,

хочу запомнить тень твоих ресниц

и приходить на запах сумерек,

чтоб сердце твоё не обжигали угли,

а ты не бродила одиноко в джунглях.


Сонет 12


Пышная женщина, густой аромат

лилий, жасмина касаюсь губами.

Какой пейзаж меж твоих колоннад?

Какие чувства приходят ночами?

Любовь — это путешествие к звёздам,

с чистым воздухом и раскатами грома.

Любовь есть виноградные гроздья,

когда два тела живут для одного мёда.

Я шёл по твоим родным местам,

по рекам и крошечным деревням,

любви пожар разгорался там

и пробегал по кровеносным путям.

Он был везде, как ночная гвоздика,

лучом в тени последнего лика.


Сонет 13


Свет шёл от ног к твоим волосам,

по нежной форме и твёрдости в нём,

не как серебро навстречу волнам,

ты есть мой хлеб, испечённый огнем.

Колосья набухли, их мукой не вернуть,

они в пору созрели и лежат на столе,

когда злаки удвоили пышную грудь.

Моя любовь осталась золой на земле.

Хлеб — твой лоб, рот, обнажённые ноги,

его поглощаю и рожаю каждое утро.

Хлеб — любимый флаг каждой пекарни,

дающий пламя в печи, наше нутро.

Быть священным и сытым мука научила,

из хлеба ты в дар аромат языка получила.


Сонет 14


Где время взять, чтоб волосы твои

пересчитать и праздник им устроить?

Иные ждут в твоих глазах любви,

а я хочу как парикмахер беспокоить.

В Италии тебя Медузой обзывали

из-за вьющихся, сверкающих волос.

Тебя нечёсаной растрёпой называют,

я знаю дверь к секрету твоих кос.

Вот запутаешься в волосах, и без мороки

меня ты вспомнишь, что я тебя люблю.

Не оставляй меня без них, я одинокий,

в угрюмом мире всё перетерплю.

Пусть мрак царит, пока солнце не взойдёт

над башней золотых твоих загадочных волос.


Сонет 15


Ты и земля суть естества,

компактна ты и хлебом, и природой.

Тело твоё состоит из вещества,

в нём вес акаций и золото бобовых.

Ты живёшь с открытыми глазами,

озаряя вещи теплотой своих лучей.

Тебя из чилийской глины изваяли,

обожгли в печи из красных кирпичей.

Материален воздух, как вода и холод,

время стирает всё с лица.

Перед смертью нас уничтожит голод.

Будь со мной до самого конца.

С любовью в могилу со мной ложись.

Будем в земле продолжать свою жизнь.


Сонет 16


Я люблю тебя в земном убранстве,

во вселенной мне тебя недоставало.

Нет другой звезды в пространстве,

чтоб многозначность мира повторяла.

Твои глаза, как свет прожекторов,

глядят из брошенных созвездий,

дрожь твоя вдоль звёздных троп

моросит дождём возмездий.

Твои бёдра казались мне луной,

а солнцем — полость рта, его восторг.

Было много света над тобой,

моё сердце догорало длинный срок.

Я трогаю и целую твою фотографию.

Ты голубка планет, ты моя география.


Сонет 17


Я люблю тебя, как нечто и в первый раз,

но не люблю в тебе солёную розу и топаз,

стрелы гвоздик, что разжигают огонь,

сокровенно, всем сердцем, тайком.

Я люблю тебя закрытым растением,

в нарождённом цветке из свечения.

В теле моём, пробуждённом любовью,

с ароматом земли, пропитанным кровью.

Я люблю тебя гордо, не зная где и когда.

Я люблю тебя без проблем, но всегда.

Я люблю тебя так, как не могу иначе.

Таким образом, что я не ты, и тем паче,

когда твоя рука на моей груди так близко,

глаза закрываются с мечтой и смыслом.


Сонет 18


По горам и морям, как ветра бриз,

снежной лавиной да внезапно вниз,

твой голос пульсирует, не исчезает,

орнамент солнца он подтверждает.

Весь свет Кавказа с твоим телом играет,

как в бесконечном сосуде не исчезает,

в нём вода меняет свои песни и платья,

каждое движение реки в руках объятия.

Старая военная дорога в горах

сияет внизу, как меч на снегах.

Вокруг стены из природного камня,

получи для себя из леса реально

букет цветов, словно багровый закат,

из необычных молний, стрел аромат.


Сонет 19


Только пена Исла-Негра поглотит тебя,

голубая соль на солнце сразу белеет,

я слежу за неустанной работой шмеля,

который предан мёду своей вселенной.

Туда-сюда он рабочий ведёт перелёт,

будто скользит, пробегает свой слалом.

Талией элегантно танцует, жужжа, поёт,

нанося уколы своим ядовитым жалом.

Похож он на радугу и апельсин,

на самолётик в траве из маслин,

При первом шуме взлетает с листвы,

а ты нагая выходишь из моря и пены.

Вернёшься в мир, полный солнца и соли,

отражаясь шпагой на песке в своей тени.


Сонет 20


Растрёпа ты, похожа на нечёсаный каштан,

красивая и выглядишь прекрасно на ветру.

Моя уродка, твой рот напоминает мне стакан,

твои поцелуи сладкие, как арбузы на пиру.

Ужасно, куда ты груди спрятала свои?

Они миньоны, два соска пшеницы.

Хотел бы видеть на груди я две луны,

как небоскрёбы у моей столицы.

От твоей фигуры даже море онемело.

Моя красотка, цветок, звезда в звезде,

волна в волне, влюблён в твоё я тело.

Моя уродка, люблю твою я талию везде.

Люблю тебя и за морщины, что на лбу,

любимая, за свет люблю и даже тьму.


Сонет 21


Пусть губы о любви расскажут,

ещё весны продлить мгновение.

Печаль и боль рукам укажут,

как поцелуем снять любви сомнения.

Задержи дыханием лунный свет,

окутай двери своими волосами,

слезам при пробуждении места нет,

наслаждайся, как ребёнок, снами.

В ночной листве ищу твои я руки

и в стоге сена обнимаю тьму,

ловлю мерцающие тени, звуки.

Любимая, как сильно я тебя хочу!

Во снах твоих мы заблудились где-то,

скажи, пожалуйста, какое время света.


Сонет 22


Всегда без памяти тебя любил, родная,

Кентавра взгляд в тебе не узнавая.

В далёких странах в жаркий полдень

любил тебя, как ароматы хлопьев.

Вместо тебя бокал вина целуя,

под луной ангольского июня

ты была талией и торсом гитары,

что звучала как морские фанфары.

Я любил тебя без воспоминаний,

похитил твой портрет переживаний,

узнав тебя, когда ты прикоснулась,

а жизнь моя мгновенно обернулась.

Перед мной царицей предстала ты живьём,

и будто лес горел пожаром, а ты была огнём.


Сонет 23


Сверкал огонь, луна казалась хлебом,

жасмин удвоил тайну звёздных войн.

Ладони рук, любя, тянулись к небу,

давая чувствам и глазам покой.

Любовь из адских мук занозы,

засевшая в плену твердыня,

вырвав ревнивые когти злобы,

я сомкнул наши жизни воедино.

Так было, есть и будет, как намедни,

пока живёт любовь моей Матильды.

Время покажет нам цветок последний.

Я и ты, с нами свет отражения земли,

лишь за пределами мрака и вселенной,

останется живым лишь луч моей любви.


Сонет 24


Любовь в небесной башне, всюду тучки

плывут по небу на триумфе прачки.

Сверкало всё, и в синем цвете звёзды,

корабль, море, куда-то все исчезли.

Взгляни на мокрые деревья вишни,

открой загадку вселенской тишины.

Коснись огня мгновенной синевы,

прежде чем не опали лепестки мечты.

Нет ничего за исключеньем света,

открытое пространство, сила ветра.

Захлёстнутые синевой небесной

и водной гладью неизвестной,

не сможем мы глазами отгадать

власть воздуха и моря благодать.


Сонет 25


Я до тебя не ведал о любви,

снимал на улицах кого придётся.

Страсть не выбирала имени,

был воздух и те, кто попадётся.

Я знал борделей пепельные залы

и все туннели, освещённые луной.

Меня встречали огромные ангары,

когда разлука наполняла пустотой.

Заброшен я, был бесполезным.

Всё было мёртвым и в молчании,

чуждо стало всё и неотъемлемым,

с другой, но не с тобой, не с нами.

Красота и бедность принадлежала им,

пока осень их не наполнила дарами.


Сонет 26


Даже цвета ужасных дюн в Икике,

в устье реки Рио-Дульсе в Гватемале

не изменят профиль твой в пшенице,

и стиль лозы, и рот, похожий на гитару.

Ты глубь сердечная в душе,

с вершины, где царят лианы.

Равнина в золоте, в тиши,

земля страны гордится вами.

Нет минералов, гор угрюмей вас,

снег тает на Тибете, крошит камни.

Всё та же форма зерновых, твой фас,

гитары, зёрна от Чильян и виноград.

Все защищают территорию для вас,

имея от луны мандат.


Сонет 27


Ты голая, изящна, как твоя рука,

гладкая, земная ты девица.

Ты словно яблоня и лунная река,

худая, как голая пшеница.

Нагая лежишь в ночи на Кубе,

звезда с лозой в кудрявых волосах,

и жёлтой выглядишь в натуре,

как золотые купола в церквях.

Похожа вся на голый ноготок,

ты розой с рождения живёшь.

Костюм, тоннель твой без забот,

под ним сияешь и цветёшь.

В платье ты, ну, хрупкая слегка,

а обнажённая, как твоя рука.


Сонет 28


От зерна к зерну, планета к планете,

из мрачных стран дул резкий ветер.

Война в кровавых сапогах шагала,

но день и ночь колосья вырастали.

Куда мы шли, там мосты и флаги,

израненная осень, скрипки, фуги,

и радость наполняла чаши, губы,

остановила боль, и стон, и слёзы.

Ветер в республиках прошёл,

растаял лёд, раскинулся шатёр.

Цветы и труд нас мирно ожидали.

Мы осень никогда не поджигали.

Любовь на родине росла, цвела,

она всегда для нас росой была.


Сонет 29


Ты пришла из бедных домов юга

в суровый климат и землетрясения.

Невзирая на пророчество от Бога,

мы выжили в том мире потрясений.

Ты маленькая чёрная лошадка,

поцелуй меня без умысла кокетства.

Копилка ты моя и сизая голубка,

со слезами из бедного ты детства.

Хранишь свой облик нежным,

а ноги — привыкшие к потугам,

не имела хлеба и надежды.

Я, как и ты, произошёл оттуда,

наши мамы стирают там одежду.

Поэтому и выбрал я мою подругу.


Сонет 30


Ты похожа на лиственницу с архипелага,

на море, где в изобилии соль и влага,

на небо, с которого капала кровь,

время создало вены и плоть.

Никто не нашёл потерянное сердце,

в корнях горькой свежести солнца,

в бурном потоке с яростной водой

живёт моя тень, но не со мной.

Зачем ты пришла с южных островов?

Я чувствую запах этих диких лесов,

населённых пернатыми на деревьях,

темный мёд, обитающий в джунглях.

Я коснулся лепестков твоих бёдер.

Они возродили душу мою в природе.


Сонет 31


Из лавров Лота и южных орегано

увенчана моя спутница любви.

Тебе одной назначена корона

из бальзама и листвы земли.

Мы, влюблённые из зелёных провинций,

родом из одной и той же глины.

По городу идём с потерянными лицами

и боимся, что закроют рынок.

Тень твоя душисто пахнет сливой,

глаза скрывают южный взгляд везде.

Твое сердце словно голубь мира,

а тело гладкое, как камешки в воде.

Твой нежный поцелуй как капелька росы,

я в ней живу на вашей стороне земли.


Сонет 32


Дом утром правду открывает, не тая,

перин и перьев, происхождение дня

и направления, где я блудил спьяна,

меж горизонтом естества и сна.

Вещи оставляют след, являясь средством

бесцельных связей, холодного наследства.

Бумага сморщилась, скрывая звуки гласных,

вино в бутылке продолжает день вчерашний.

Компьютер, мёд, изюм, пчела жужжит,

касаясь областей, где тень лежит.

Энергия и свет стремятся разум зарядить,

чтоб ясность мыслей снова возродить.

Вещи повинуются времени и тем живут,

утверждая порядок жизни на ветру.


Сонет 33


Любовь моя, теперь пойдём домой,

там виноградная лоза уже на потолке,

а в спальне ожидает бархатный покой

и летний зной на голом чердаке.

Мы в поцелуях объехали весь мир:

Армения — густая капля мёда,

Цейлон — зелёный голубь, эликсир,

Янцзы — без границ река и брода.

Вернулись к морю, влюблённые воркуют,

как две слепые птицы на зимовке,

в гнезде о дальних странствиях тоскуют,

любовь не может летать без остановки.

Жизнь продолжается и на камнях у моря.

Домой вернулись поцелуи, в шум прибоя.


Сонет 34


Ты моря дочь и сестричка орегано,

в воде ты рыба, твои помыслы чисты,

а на земле ты выглядишь гуманно,

напоминаешь растущие цветы.

Твой взгляд на гребне волн сосредоточен,

в твоих руках земной посев играет.

В воде и на земле расчёт твой точен,

в тебе закон природы отдыхает.

Наяда, русалка с бирюзовым телом,

воскресшие цветы на кухонном окне,

благодаря тебе они оживут всецело,

тогда в моих объятиях уснёшь ты при луне.

Мои руки оградят тебя от мрачного предела,

земные и морские травы увидишь ты во сне.


Сонет 35


От рук твоих в глаза вползает мрак,

свет возбуждает пульс активный.

Песок и небо пульсировали так,

будто влетает в улей рой пчелиный.

В руках звенели чашки и бокалы,

сосуды с жёлтыми маслами.

Звон посуды наполнил своды зала,

я обнял любимую руками.

Ночь прошла, и незаметно день настал,

мечта в голубизне небес исчезла.

Терпкий запах жимолости куст издал,

ты из полёта вернулась неизбежно.

Руки, словно крылья опустив передо мной,

глаза мои закрыла. Всё поглотилось тьмой.


Сонет 36


Моё сердце есть сельдерей.

Мой леопард из нити и лука.

Я наблюдаю эту империю:

воск и вино и разную утварь.

Чеснок, что ты отрыла руками,

синяя сущность, горящий огонь,

от него салаты снятся ночами,

а шланг извивается, как дракон.

Ты стрижёшь кусты без оглядки,

ты из пены творишь натюрморт,

доставая безумство, припадки.

Читай мой почерк, как кроссворд,

найди в песке страницы тетрадки,

буквы нещадно покидают твой рот.


Сонет 37


Любви присущи вспышки всех вулканов,

меня преследуют угрозы фиолетов,

воздушный замок, увенчанный туманом,

закроет сердце в тихих склепах.

Никто не знает, что это параллели,

других кристаллов, в новых городах,

кровь открывает потаённые тоннели

и сохраняет ростки любви в сердцах.

Любовь твой рот и плоть, твой страх,

она наследством в жизни остаётся,

дождём священным на небесах,

кто силой тяжести зерна проснётся,

и тайная буря вина в погребах

всплеском зерновых на земле отзовётся.


Сонет 38


Твой дом шумит, как поезд в поздние часы,

в нём гул пчелиный, кругом поют кастрюли,

водопад перечисляет факты падения росы,

твой смех похож на пальмовые трели.

О синей стене ведут беседу камни,

ожидая из другого мира телеграммы.

Меж двух смоковниц зелёных, одичалых

Гомер гуляет в невидимых сандалиях.

Только город не плачет на фоне гула,

в нём бесконечные сонаты шума.

С тобой беседую о львах и водопадах,

а ты встаёшь, бежишь куда-то впопыхах.

Она варит, уходит и приходит,

но без неё зимой морозит.


Сонет 39


Я не забуду, что этими руками

ты жизнь спасла засохшей розе,

своими пальцами нежно обнимая,

её с природой соединила в позе.

Вода, мотыга, твои ручные звери,

сопровождают тебя, кусая землю,

ты заставляешь в труд поверить,

в свежесть цветов и стеблей.

Честь рукам, они, как пчёлы,

возделывают землю, как росу.

Сердце стало аграрной школой,

и я за это ответственность несу.

Я рядом с тобой пою неугомонно,

водой и голосом твоим упоённый.


Сонет 40


Зеленела тишина при влажном свете,

как бабочка дрожал июньский вечер.

В южной части на морских камнях

Матильда в полдень на всех парах

несла, дрожа, цветы в руках,

цепляя водоросли на ногах.

Они потрескались от белой соли,

а руки — от шипов, песка и боли.

Люблю кожу гладкую, как дар наготы,

на солнце ногти блестят от чистоты,

Рот проливает радость без всякой причины,

и дом у пропасти, зависший над пучиной.

Дай ей покой, не измучив молчанием.

Песочные замки размыты волнами.


Сонет 41


Январь проблемами достал,

в полдень тучи разгоняет с неба,

лучами солнца, как вино бокал,

заполнил землю зноем до предела.

Январские несчастья отражает виноград,

не зреют ягоды под зелёным одеялом.

Закрыты слёзы неба во времени преград,

непогода сопровождается кошмаром.

Ростки трепещут, пульсируют в печали,

упав на землю в свете января.

Фрукты под зноем горели, созревали.

Печаль исчезнет во сне календаря,

подует ветер, и обитель в феврале.

Всё станет свежим, зрелым на столе.


Сонет 42


Сверкающие дни скользят на глади моря,

сосредоточены, как жёлтый монолит.

Величие мёда приносят пчёлы с поля,

храня порядок своих чистых пирамид.

Полдень гудит, как рой пчелиный,

погруженный в зелёную листву

до высоты полёта стаи журавлиной.

Природа шепчет про жуткую жару.

Жаждой огня накалится летний зной,

мечтающий о рае с парой листьев.

Земля не сохнет и не хочет быть больной,

живёт водой и хлебом и об этом мыслит.

Пусть всех людей ничто не разделяет,

лишь день и ночь, об этом каждый знает.


Сонет 43


Во всех других ищу с тобою сходство

в потоке прекрасных женских силуэтов.

Мои глаза из чувства благородства

следят за ножками твоими в пене где-то.

Мне кажется, я ногти твои видел,

овальные, похожи на побеги в ягоде.

Смотрю на волосы я без обиды,

словно портрет, отражённый в воде.

Никто не слышал твоё сердцебиение

и не видел в лесу твоих следов.

В твоих ушах нет ярких украшений,

ты всецело состоишь из слов.

Поэтому с тобой плыву, любя, без обмана,

по широкой Миссисипи женского лимана.


Сонет 44


Знай, что я люблю тебя и не люблю,

ведь жизнь такая и совсем другая.

Слова — крылатые мысли, если молчу,

огонь без холода мы не понимаем.

Я влюбился, чтобы начать любить

и улететь с тобою в бесконечность.

Если не любить тебя, не буду жить.

Я не люблю тебя за быстротечность.

Люблю и не люблю. Словно удача,

ключ от блаженства в моих руках.

Неопределённость радости и плача,

у любви две жизни и одна судьба.

Вот почему тебя одну всегда люблю,

когда я не люблю, то всё равно люблю.


Сонет 45


Не уезжай так далеко, я буду рядом,

чтоб сообщить тебе в любые дни.

Я буду ждать тебя на всех вокзалах,

когда проснутся поезда в пути.

Не уходи даже на час так далеко,

в это время мы должны быть вместе.

Рассеется туман, нам будет нелегко

найти своё потерянное сердце.

Пусть силуэт в песке хранит мечту,

своим векам не позволяй летать легко.

Не уходи ни на минуту от меня, прошу,

ведь мы зашли с тобой так далеко.

В любой точке планеты тебя я буду ждать.

Вернись ко мне, не оставляй меня умирать.


Сонет 46


Из звёзд, которыми я восхищаюсь,

по разным брызгам на небе наблюдая,

я выбрал ту, что только обожаю,

с тех пор лишь с ней ночами почиваю.

Среди всех волн, которые я знал,

из зелени морской, лесной натуры

одну волну я выбрал, что желал,

неотразимую волну твоей фигуры.

Все корни, все ростки и капельки росы,

все нити света, пришедшие ко мне,

рано или поздно сбудутся мечты и сны.

Я вновь смогу прильнуть к тебе.

Из всех сокровищ родины моей

я выбрал сердце лишь звезды своей.


Сонет 47


Будем мы на дереве вдвоём,

тогда и станем его плодом.

Мы из корней его взойдём

и будем петь единым слогом.

Ты будешь первым ароматом хлеба,

как обелиск объятий и цветка приют.

Пусть солнце и земля, кровь неба,

тебе восторг и сладости дают.

На ветке вижу волосы твои,

приметы ваши в листьях вызревают,

стремясь всю жажду утолить,

твой рот пусть поцелуи наполняют.

Те поцелуи, что подняли мы с земли,

наполненные кровью от плодов любви.


Сонет 48


Влюблённые хлебом едины одним,

как капли в траве будут сверкать.

Они сольются вместе в своей тени,

оставляя на солнце пустую кровать.

Из всех истин их интересует одна,

связанная нитью любви и ароматом.

Они не поделили весь мир на слова

и замки счастья, заполненные златом.

Для влюблённых есть воздух, вино,

ночь им дарит счастливые лепестки.

Они имеют право на цветы, и оттого

любовники мечтают умереть от тоски.

Они рождены и умирают в разные годы,

их счастье заложено в вечность природы.


Сонет 49


Два дня луч света ласкал

сонные глаза сквозь пальцы.

Срок пробуждения настал,

гляжу на цветные зарницы.

Не остановить любовь рапсодий,

и взгляды снов никто не отведёт.

Время тратим, которое проходит,

от солнца до земли свет без конца течёт.

Пусть небо смыкает свои крылья,

в мои объятия принесёт тебя.

Таинственная вежливость бессилия

и день и ночь насилует меня.

В любое время позови меня к морю,

голосом, днём и ночью, когда тело нагое.


Сонет 50


Внезапно смех ко мне навстречу,

как ястреб с неба на добычу,

листву деревьев рассекая

и языки росы с утра сбивая,

лучом выходит сутью из души

и, словно световые кольца,

оттуда, где он прожил в тиши,

врывается звездой и солнцем.

Небо рушит мрачные ночи,

колокола, гвоздики под луной,

а всадник скачет что есть мочи,

потому что маленький такой.

Ты смеёшься со своего метеорита,

электризуя смехом развитие гамбита.


Сонет 51


Твой смех из полуоткрытой двери,

как молния, ярким серебром

с небесных трещин бьёт в деревья,

чтоб расколоть его одним мечом.

В горах, где белеет снег густой,

твой смех становится любимым,

на воздухе очищенного высотой

и хвоей араукарии красивой.

Дочь Кордильер, ведь ты моя чилийка,

коли тень смехом, словно спицей,

и в ночь, и в полдень, ты, смуглянка,

пусть листва летит по небу птицей.

Твой смех на свет бросает брызги

и рассекает дерево судьбы и жизни.


Сонет 52


Солнце и небо твою слушают песню,

голос перебирает колосья дня.

На своём зелёном языке поют сосны,

и птицы щебечут, пришла зима.

Море поглотило в свои объятия

железную утварь, цепи и стон,

звенит металл, посуда, заклятия,

скрежет колёс, колокольный звон.

Только голос я слышу, твой голос,

точность полета его — как стрела.

Он падает дождём на каждый колос,

распространяясь на все тела.

Включи свой тембр на все голоса,

сопровождая меня через все небеса.


Сонет 53


В доме стол с вином и хлебом,

мужчина и женщина вместе,

общий огонь их греет светом,

мирской покой на этом месте.

Честь и хвала твоим рукам,

они стряпают, творят и созидают.

Виват танцующим ногам.

Танцор кружит, не увядает.

Вода бурлит на камнях,

измучен пенный берег,

соты на палящих рифах

сегодня в полной мере.

Наш звёздный покой синий, как ночь,

бесконечная нежность, кровь и плоть.


Сонет 54


Классная причина без порока

очищаться ночью и днём.

Вот и мы, обнявшись одиноко,

вдали от дикого города бредём.

Если голубь над горизонтом кружит,

огонь украшает мир готовой едой,

нам небесный результат очень нужен,

разум и любовь возвращать домой.

Яростные сны постоянно мелькают,

с жестью молотка стучатся мечты.

Они влюблённых к себе завлекают,

из Близнецов переходят в Весы.

Два крыла, любовь и разум,

прокладывают путь к оргазму.


Сонет 55


Шипы, осколки, плач, болезни

счастливым досаждают многократно.

Нет к ним дороги, башни, стены,

несчастья появляются внезапно.

Боль возникнет и подаст вам руку,

нет человека без этого движения.

Надо внимать такому атрибуту,

нет крыши, забора, нет рождения.

Не полюбить закрытыми глазами,

не видя заболевшего тобой,

чьи шаги завоёвывают знамя,

потому что жизнь течёт рекой.

Туннель кровавый оставляет след,

где ждут тебя глаза неисчислимых бед.


Сонет 56


Привыкни замечать за мной тень злобы,

возьми её руками и без обиды прогони,

ведь ты урождённая морской породы,

соль кристаллизует гармонию любви.

В моих напевах вся зависть умирает

или мучает печальных капитанов.

Я думаю, что люблю, а мысли голубями

каждый мой слог доносят караванам.

Ты любовь, моё сердцебиение,

рядом со мной, как небесная листва,

ты на земле моё знамение.

Я вижу — на твоём лице цветёт весна.

Глядя ввысь, я узнаю твоих шагов звучание.

Матильда, любимая, ты мне всегда желанная.


Сонет 57


Неправда, что потерял я связь с луной

и будто бы в песке зарыл надежды.

Все утверждали, мне не жить с тобой,

не будет петь янтарь мятежный.

Хотели, чтоб исчез цветок вселенной,

он нищий, у него остался лишь народ.

Все документы на бумаге неизбежно

продолжают под мою гитару хоровод.

Я им глаза открыл аккордом

о нашей платонической любви.

Оставил след жасмина гордый

тебе, когда потухли все огни.

Ясность озарила и окутала меня,

нас окружала собственная тьма.


Сонет 58


Я уклоняюсь от стрел литературы

и уплываю, как дальний моряк,

в незнакомые места архитектуры,

напевая песню твою просто так.

Архипелаг, измученный погодой,

со штормами и длинным дождём,

натурально, попросту с невзгодой,

настигает ночью каждый дом.

В это время приходит вдохновение

и кусают мысли прямо в пятки.

Я пишу и получаю наслаждение,

по памяти блуждаю без оглядки.

Мы гуляем по лесам загадочного юга,

жизнь ароматом освежает меня и подругу.


Сонет 59


Поэты, гонимые жизнью к смерти,

преследуют путь с упорством,

их высокопарное бесстрастие

творит обряд для потомства.

Они, как камни, лежат на дороге,

по ним подковы лошадей звенят,

и под властью непокорных уродов

занимают весь мемориальный ряд.

Проныра уверен, мёртвый умер в печали,

и хоронят несчастного праздно, с речами,

подавая на поминки свиней с индюками,

преследуя смерть, чтоб её обвинить,

так как поэт не может уже говорить.

Он не отвечает на их скорбный крик.


Сонет 60


Мне боль нанесли, тебя это ранит,

удар и яд, направленный в меня,

мою работу сознательно тиранит,

сознательно каждого лишая сна.

Я не хочу любовь увидеть на луне,

ненависть твою скрывать верней.

Я не хочу злобу оставлять во сне,

вспоминая ночь отравленных ножей.

Их шаги по пятам за мной идут,

гримаса ужаса копирует мой смех,

услышав голос, проклятия грызут.

Мне жизнь дала любовь не для утех.

Пустой костюм идёт за мной и ковыляет,

как чучело с улыбкой без души страдает.


Сонет 61


Любовь сопровождает боль

с её острейшими шипами.

Не сыплем мы на раны соль,

нас не разделить словами.

В глазах не виноваты слёзы,

ты не держала меч в руках,

на всём пути сверкали грозы,

когда любовь цвела в сердцах.

Затем любовь большой волной

разбила нас о твёрдую скалу

и замесила в одну муку с водой,

боль отступила в чужую пустоту.

Нас озарила полная луна

и осветила ранняя весна.


Сонет 62


Любимая! Горе мне и горе нам!

Мы желали любить друг друга,

но многие болезни по губам

поражали заразой и недугом.

Мы целовались раз сто,

скрывая наши поцелуи и объятия,

так было долго и просто,

но ненависть стала проклятием.

Мы ненавидим любовь других,

это несчастья забвения,

стулья в пустом зале ждут шаги

и тел прикосновения.

Мой грозный лик, мифический Пегас,

в смутных сумерках души погас.


Сонет 63


На пустынной земле соль и камень,

одинокая роза затоплена морем.

С берегов лавины снега сползали

мокрой цепью с высоты предгорья.

Запутанный край моей страны,

джунгли утопают в поцелуях лиан,

плач птиц нарушает озноб тишины,

всю боль уносит с собой океан.

Ядовитые медные рудники,

селитра, как снежные статуи.

Весной вишня и виноградники.

Я принадлежу этому, как чёрный атом,

бесплодной землёй и спелым виноградом,

на земле рудников возвышаюсь снегом.


Сонет 64


Любовь окрасила розовый досуг.

Я птицей летел неведомо куда,

пока к тебе не залетел, как друг,

меня ты поджидала, сидя у окна.

Я в темноте припал к твоей груди,

словно в закрома пшеницы угодил,

там ожил и был в руках судьбы.

Восстав из моря, тебя я полюбил.

Не измерить мой долг перед тобой,

любовь — корень, а не вещь расплаты.

В Араукании я стал тебе родной,

мой долг — любить, и тщетны все утраты.

Долг — как колодец на выжженной земле,

хранит он время гроз и молний в глубине.


Сонет 65


Матильда, где же ты? Я чувствую тебя

меж галстуком и сердцем, глубоко внутри,

под рёбрами определённая тоска,

когда надолго исчезаешь ты.

Мне нужен был твой свет, энергия твоя,

я за тобой следил и ждал с надеждой,

смотрел на дом и пустоту, что без тебя

в трагические окна выползала безмятежно.

С молчанием потолка я слушал стук

безлистных капель осеннего дождя,

беззвучно перья падали под звук

ночного ожидания тебя.

Увижу любимую мою и снова обниму,

в противном случае болеть мне одному.


Сонет 66


Я не люблю тебя потому, что обожаю.

Тебя любить и не любить я приезжаю

и жду тебя. Когда не жду, то говорю,

что сердце переходит от холода к огню.

Тебя люблю бесспорно потому, что я люблю

и ненавижу бесконечно, за это я всегда молю.

Мера любви моей как у скитальца точно,

тебя не видя, слепо я люблю заочно.

Быть может, сиянием января

жестокий луч пронзит меня,

ключом откроет к сердцу путь,

я жертвой стану, не обессудь.

И оттого, что я так люблю тебя, умру я днём.

Меня настигнет любовь и с кровью и с огнём.


Сонет 67


Южный ливень накрыл остров Исла-Негра,

как огромная капля упала из ведра,

и море приняло её, раскрывая объятия,

земля узнала судьбу влажного проклятия.

Душа, подари мне в поцелуях соль и воду,

да мёд пространства, и это время года,

и губы неба в ароматной влаге,

смиренное море в зимней отваге.

Кто-то зовёт, открыты двери планеты,

вода рассказывает про слухи, заветы,

а тучи растут, касаясь земли и корней,

и плетут сеть голубую мокрых дождей.

Время сотворило соль, шёпот, дороги эти,

мужчин и женщин, зиму на белом свете.


Сонет 69


Быть без тебя — значит совсем не быть,

тебя не видеть — значит быть в тумане.

Как без тебя гулять, кому цветы дарить?

Потом уйдёт туман, а ты сидишь на камне.

Быть со свечой в твоих руках и без огня,

другие такого золота не видели в натуре,

быть может, я не знал с рождения тебя,

но почему у розы красный цвет в фигуре?

Жить без твоего внезапного прихода,

чтоб жизнь познать во всей красе,

пшеницу, розы, ненастную погоду,

я вижу это только благодаря тебе.

С тех пор как ты и я остались вместе,

ради любви я буду рядом, на том же месте.


Сонет 70


Ощущая боль, без крови и огня

по судьбе передвигаюсь слепо.

Наводнение в джунглях ждёт меня,

на землю падают и дождь, и небо.

Я прикасаюсь к дождливому сердцу,

ощущая твой пронзительный взгляд.

Торжественно приношу себя в жертву,

поглотив твой шёпот и мыслей каскад.

Кто это? Кто? Без имени всегда,

они не отвечают, ни лист, ни вода,

посреди джунглей, на глухой дороге.

Я знаю, что боль рождается от тревоги,

и никто не говорил там, кроме теней,

блуждающая ночь и поцелуй дождей.


Сонет 71


Горе может остров любви посещать,

корни прорастут, а слёзы их орошают,

и никто не может этих шагов избежать,

но сердце тихо работает и не увядает.

Мы найдём другую планету,

где волосы не коснутся соли,

печали и боли там просто нет,

а хлеб растёт без мук и агоний.

Планета покрыта бескрайними лесами,

камнями и необитаемыми пустырями.

Тут мы сделаем гнездо своими руками.

Здесь отсутствует вред и обидное слово,

любовь не похожа на сумасшедший город,

а люди будут улыбаться на своих балконах.


Сонет 72


Зима вернулась в свои владения,

мы продолжаем свои скитания,

земля закрыла свои жёлтые дары

по географии родной страны.

В путь, колёса, корабли, колокола,

летят самолёты в любые сутки дня

к свадебному запаху архипелага,

используя имущественные блага.

Давай, вставай, иди и одобряй,

взлетай и падай, воздух сотрясай

и поезда в Токопилья встречай.

Переселяйся в трущобы отдалений,

в империю лохмотьев и гардений,

где бедная монархия в смятении.


Сонет 73


Ты помнишь, человек возник,

как будто острый нож из темноты,

он первый заметил этот дым,

но дыма без огня не может быть.

Одна брюнетка бледной появилась,

как рыба выплыла из бездны,

и эти двое в любви объединились,

как зубопротезные машины.

Они сокрушали джунгли и сады,

к реке спускались, залезали в горы,

бои с любовью повторяли вновь.

Любовь узнала, что есть любовь,

я сразу догадался, как тебя зовут,

и сердце тут же к тебе открыло путь.


Сонет 74


Мокрая в августе дорога от дождя,

яблоня полный цвет свой набрала,

сверкают в ночном полнолунии

фрукты в осеннем созревании.

Дымка закрыла космос и небо,

в холодном сне мелькает рыба,

пара островов видны в регионе,

у берегов Чили пульсирует море.

Всё сконцентрировано, как металл,

листьев нет, зима маскирует канал,

и только мы бесконечно слепы

в условиях полной скрытности.

Дороги скитальцев, движения,

слёзы природы, прощания.


Сонет 75


Это дом, море и флаг земли,

идём, вдоль нас длинная стена,

ни дверь, ни звука мы не нашли,

их нет, вокруг мёртвая тишина.

Молчание открыло нам двери,

мы зашли в покинутый грот,

пусто, кругом мёртвые звери,

плакал слезами водопровод.

Он плакал дома днём и ночью,

стонал, полуоткрытый, с пауками,

вода струилась в его чёрные очи,

жизнь начиналась уже с нами.

Мы обживём его, он нас узнает.

Дом будет цвести, мы это знаем.


Сонет 76


Диего Ривера с медвежьим терпением

искал оттенки в изумрудном цвете,

или киноварь, цвет бликов затмения,

собирал свет мира в твоём портрете.

Нарисовал твою властную линию носа,

мерцание глаз очень дерзко раскрыл,

твои ногти в сиянии лунного торса

и улыбку арбузную описать не забыл.

Он сделал две головы, как две вершины,

с огнём любви арауканского вулкана,

два золотых лица из светящейся глины,

накрыл тебя шлемом от лесного пожара.

Ему тайно влюбиться в тебя удалось,

в твои глаза и пылкую гриву волос.


Сонет 77


Сегодня тяжесть прошлых дней

легла на крылья всех надежд,

почуяв старость от воды морей,

шагнула в завтрашний рубеж.

Твоим губам от лунного света

добавлены истраченные лепестки.

Недавно по улице он бегал где-то.

Мы запомнили его умерший лик.

Вчера, сегодня и завтра гуляем,

мы в жертву время своё отдаём,

скот последние дни всегда ожидает.

Моя любовь измучила сердце твоё.

Я из глины построил печь в Темуко,

ты хлеб мой насущный и жнивьё.


Сонет 78


Тебя нет больше у меня, и тем страшней,

как наследил я на песке, не понимаю.

Я бедный человек и всех люблю людей,

тебя люблю, а кто ты есть, не знаю.

Известно, кровавых венков я не вязал,

а побеждал того, кто издевался,

когда действительно в душе прилив настал,

за подлость голубями рассчитался.

Нет слова «никогда», я разный был и есть,

от имени любви, имеющей свой облик,

провозглашаю чистоту изменчивых идей,

смерть есть забвения камень, его лишь отклик.

Тебя люблю, целую радость на губах.

Возьмём дрова. Зажжём костёр в горах.


Сонет 79


Наши сердца, любимая, стисни,

пусть они тьму во сне побеждают.

К нам стеной из влажных листьев

под бой барабанов лес наступает.

Переезд в ночи и чёрные угли сна,

на землю упала виноградная лоза,

пунктуально всегда спешат поезда,

тени и камни мелькают в глазах.

Прибей к причалу любовь одну,

с упорством поражающего грудь

крылами лебедя, идущего ко дну,

так чтобы звёзды освещали путь.

Ответь мечте всего одним ключом,

открой закрытой тенью дверь плечом.


Сонет 80


Вернулся к своей любви из странствий,

к её голосу, перебору на гитаре пальцев,

на огонь тех нежных поцелуев страсти,

в полуночные и любовные шалости.

Для всех мужчин сулю я хлеб и царство.

Не ждите от меня поблажек и коварства,

но даже смерть не заберёт моей любви.

Всем фермерам прошу дать пядь земли.

Играй безмятежный вальс луны

и баркаролу в ритме тихой волны,

пока не забудусь и не замечтаюсь,

бессоннице жизни своей улыбаюсь.

Пусть руки твои непрестанно летают

и спящего странника ночь охраняют.


Сонет 81


Ты мой кайф, мечта моя, заноза,

пусть спит работа, любовь, печаль

и крутит ночь незримые колеса,

а рядом ты, как спящий мой янтарь.

Нет другой, чтобы стать моей мечтой,

с тобой пройду через все времена.

Никто не может путешествовать со мной,

лишь ты такая, как солнце и луна.

Твои руки обняли нежно меня.

Глаза закрыты, как два крыла.

Ты несёшь меня течением реки,

я за тобой плыву всему вопреки.

Ночь, ветер, природа, их судьба везде,

без тебя нет меня, я только снюсь тебе.


Сонет 82


Моя любовь, закрыв ночную дверь,

минуя сны, вошла в глаза, в постель,

скользнула сквозь тёмное пространство,

по крови растеклась мгновенно, страстно.

Прощай, жестокость в ясном свете,

в году минувшем и в прошлом веке.

Прощайте, солнца луч и каждый день,

пусть здравствует невиданная тень.

Куда плывём, к смерти или новой жизни?

Воскреснут после стихии катаклизмы.

Мы ночь и кровь соединяем в браке,

кто жив, не умрёт, проснётся он во мраке,

но твоё сердце распределяет это

в моей груди, дары грядущего рассвета.


Сонет 83


Это и есть любовь, ты ночью рядом,

незаметная от ярких полнолуний,

распутываю я твои заботы взглядом,

как будто стянутые в узле раздумий.

Мечты твое сердце в море уносят,

но твоё тело стремится ко мне,

не видя меня, нежности просит

и, как растение, двоится во тьме.

Ты станешь другой, какой завтра будешь?

Из этих потерянных ночью границ

между жизнью и смертью меня поцелуешь,

вся наша жизнь по сути стриптиз.

Ты, словно печать огневая, не спишь,

ненароком тайны ночные творишь.


Сонет 84


Снова любовь на горизонте угасает,

колёса, пожары, хулиганы, прощания.

Ночью пшеница колос распрямляет,

получив от света свои пожелания.

Взошла луна на центр небосклона,

держит колонны небесного лимана.

В комнате повисла золотая корона,

руки твои готовят ночные забавы.

Любовь в ночи закрыла взгляд,

недосягаемый в небесном мраке

и наливает бурлящий виноград

для наслаждения в кровати.

Бокал с божественным напитком

пульс замедляет каплей жидкой.


Сонет 85


От моря стелется по улицам туман,

как пар дыхания быка на морозе.

Капли воды заполняют полный стакан,

луна хочет стать для жизни дороже.

Ранняя осень, листья всюду снуют,

на домах в деревнях знамёна реют,

прощаясь с рекой, песни бабы поют,

а лошади в Патагонии громко ржут.

Твоё лицо созрело для ночных чудес,

к рождённой любви я продвигаюсь

потрескивающими подковами небес.

Над жгучим телом твоим склоняюсь

и только грудь твою целую на перине,

кровь побеждает туман ультрамарина.


Сонет 86


О, Южный Крест и клевер ароматный,

четыре поцелуя буду ждать сегодня.

Я перед красотой твоей снимаю шляпу,

пусть круглая луна дрожит в ознобе.

Пойдём, любимая, со стразами страстей,

под безмятежным небом, на голубом морозе,

ты ночь наполнишь нежностью своей

в четырёх винных погребах, в удобной позе.

О, пульсирующий серебристый крест,

чистая рыба, петрушка в лучистой тени,

ты мой светлячок от проклятых небес,

закрой глаза, зайди в меня, как привидение.

Засни на миг в объятиях любимого мужчины,

зажги во сне свои четыре небесные личины.


Сонет 87


Три морских птицы, лучи пространства,

пересекли холодное небо Антофагасты,

вот почему воздух расшатывал стяг

и всё дрожало, словно раненый флаг.

Соледад, дай знак своего назначения.

Сердцебиение учащается от волнения,

когда видишь полёт жестоких птиц,

от музыки, моря и разврата девиц.

Одиночество с постоянным лицом

своим угнетает могильным цветком

и в чистом небе под видом варяга

летит на крыльях моря и архипелага.

Спешит к пескам на северо-запад Чили,

где ночь закрыта на засов, как в могиле.


Сонет 88


Март вернулся с тайным светом,

рыба скользит по небу с приветом,

пар от земли незаметно взлетает,

одна за другой вещь исчезает.

Случайно в воздухе над холмами

тебя ожидает жизнь моря с огнями

и движение зимнего корабля,

путь любви начертан не зря.

Ты русалка, мокрая, вся в пене,

любовь невинно ползёт на стены

и гонит бессонницу в тоннели,

чтоб волны поглощались в небе.

Пусть море забудет свою обитель,

мир ждёт, когда придёт спаситель.


Сонет 89


Когда умру, притронься моих глаз,

пусть теплота из рук твоих любимых

мне свежесть передаст в последний раз,

почувствуй, как судьбу мою ты изменила.

Живи так долго, пока я сплю и жду тебя,

ты продолжай и слушай тот же ветер

и запах моря, которым дышали мы, любя,

трогай песок тот, где мы гуляли вместе.

Пусть всё живёт, что я любил и ты любила.

Я так любил тебя и пел об этом всем.

Ты продолжай цвести, как это раньше было,

достигни тех вершин, что я тебе велел.

Пусть призрак мой волос твоих коснётся,

а голос в душе твоей песней отзовётся.


Сонет 90


Я думал, что умру, почувствовал вдруг холод,

из всей судьбы моей я только пожалел тебя.

Твой рот удовлетворял любви желаний голод,

а тело стало государством поцелуев для меня.

На тот момент закончились все книги,

все деньги, а дружба завершилась вмиг,

наш дом, который мы с тобой воздвигли,

исчезло всё за исключением глаз твоих.

Любовь нас беспокоит, пока струится жизнь.

Она высокая волна над волнами другими.

Увы, лишь смерть стучится в дверь. Дождись,

когда твои глаза окажутся совсем пустыми.

И только ясность чувств останется с тобой,

моя любовь способна мрак закрыть собой.


Сонет 91


Не любит возраст сильного мороза,

время в морщины превращает кожу.

Когда лица коснётся соленая рука,

улыбка корчится, будто бы горька.

Время не жалеет твоих рук,

от апельсинов раздирает зуд,

снегом и мотыгой жжёт не зря.

Жизнь твоя — ведь это жизнь моя.

Всю жизнь свою отдал тебе сполна,

в полном объёме, созревши до вина,

как виноград, к земле стремится,

и даже там он времени боится,

ожидая в пыли, когда капельки дождя

прибьют, сотрут его на век и навсегда.


Сонет 92


Любимая, если я умру, а ты ещё жива,

смерть не допускай к себе на полшага.

Любовь моя, вдруг если ты умрёшь, тогда

останусь я около твоей могилы навсегда.

Пыль лежит на пшенице, в пустыне песок,

время гонит ветер, дайте воды глоток.

Мы словно зерно по миру взметнулись,

но не встретились, а разминулись.

На этом лугу мы повстречались,

а в бесконечности с тобой расстались.

У любви начало есть и нет конца,

как рождение куриного яйца.

У него нет смерти, есть длинная река,

просто меняются чьи-то губы и берега.


Сонет 93


Когда не будет дыхания в груди

и перестанет кровь бежать по венам,

твой голос навеки замолчит,

а руки не взметнутся больше к небу,

Матильда, любимая, не закрывай уста,

последний поцелуй, он будет очень долог

и неподвижным продлится до утра,

пока к губам придёт смертельный холод.

Умру и я, целуя твой похолодевший рот,

обняв твоё потерянное тело.

Свет в закрытые глаза твои не упадёт,

когда земля обнимет, а не небо.

Смерть нас обнимет во славу, аллилуйя.

Нам станет радостью вечность поцелуя.


Сонет 94


Когда умру, ты вспоминай меня без зла,

не возбуждай опять истерии свои.

Ты оглянись вокруг и подними глаза,

пусть день и ночь звучат слова твои.

Да не прервётся смех или твои шаги.

Я не хочу, чтобы наследство радости пропало.

Меня давно уж нет, мне больше не звони,

ведь в доме без меня безлюдно стало.

В нём полное безмолвие и пустота,

там можешь ты пройти сквозь стены

и вешать картины на воздух без крюка.

Прозрачный дом, как призрак сцены.

Я буду видеть, как ты в нём живёшь,

как там страдаешь и как умрёшь.


Сонет 95


Любил друг друга кто-нибудь как мы?

Найдём сожжённый пепел сердца,

пока не возродился тот цветок земли,

с которым поцелуи будут хуже перца.

Давай любить и пожинать плоды,

спустись на землю с лицом и властью,

мы продолжаем свет от той звезды,

с которой связаны любовной страстью.

Любовь захоронена на глубине.

Осень, зима, весенняя нежность

появляются ярким светом в окне.

Это новая рана кровоточит свежесть,

словно древняя любовь в тишине,

могилами молча уходит в вечность.


Сонет 96


То время, когда ты любила меня,

уже не повторится. Новое время

будет на тех же костях, но другая кожа,

другие глаза увидят весну, ну и что же?

Все, кто был связан вместе сейчас,

беседуя высокомерно здесь, в этот час,

чиновник, торговец, прохожий и прочие,

ими уже не будут манипулировать, точно.

Сгинут куда-то жестокие боги в очках,

плотоядные хищники с книгой в руках

и всякая разная мошка и тля,

чисто убранной станет земля.

Другие глаза зародятся в новой воде.

Будет пшеница расти без горя везде.


Сонет 97


Где вы можете лететь в это время?

Без крыльев, без мотора и сомнения,

куда шагами не добраться до цели,

пассажир обязан подняться с постели.

Вы должны лететь всё быстрее,

как мухи, орлы и дни недели.

Лететь и побеждать Сатурна глаза

и в новые колокола звонить в небеса.

Обувь и дороги везде где угодно,

земля для странствий уже непригодна.

Время пришло, вы ночью в ракете

и быстро летите к другой планете.

Очень решительно, за просто так,

уже превратились в пунцовый мак.


Сонет 98


Слова — это просто лист бумаги,

рукой исписанный смысла ради.

Это не тебе, он в тебе не сохранится,

упадёт на землю и с ней соединится.

Не обращай внимания, свет или хвала,

если бы это был цепкий трепет вина,

наполни бокал до краев, оно прольётся,

попробуй амарант, в нём орех отдаётся.

Не хотите читать мой загадочный слог,

бурлящая пена, как воспоминаний подлог,

что приносит и убирает риф морской,

своё имя хотите писать лишь рукой.

Когда любовь об этом замолчит,

весна напишет нам про это стих.


Сонет 99


В другие дни узнаем мы наверно,

о чём молчат природа и планеты.

Явлений суть поймём закономерно

и что скрипки пахнут лунным светом.

Хлеб будет таким, какой сейчас,

твой голос сохранит свои приметы,

им будешь говорить другим про нас,

про осень и коней споют куплеты.

Но всё устроено совсем не так,

любовь из бочки не испить,

как мёд не спрячешь на губах,

и станешь сердце бередить

в его просторных переулках,

туда-сюда с арбузами бродить.


Сонет 100


Доберусь до средины земли,

отложу изумруды красоваться.

Ты похожа на кактуса шипы,

тобой лучше просто любоваться.

Прекрасен этот мир всегда сейчас!

Какая шхуна плывет по сладким водам!

Ведь может, это ты, а может, я — топаз!

Колокола звенят на радость всем нам!

Там нет ничего, только воздуха шум,

запах яблонь несёт безупречность.

Толковый словарь тренирует наш ум,

гвоздики украшают быстротечность.

Мы постараемся найти себе костюм

для поцелуев, победивших вечность.


20 СТИХОВ О ЛЮБВИ
И ОДНА ПЕСНЯ ОТЧАЯНИЯ



Женское тело


Женское тело, белые дюны,

белизна бёдер, она как пашня весной.

Я, как пахарь, но очень грубый,

из тебя сына вынес на свет голубой.

Словно пещера, я был одинок.

Шарахались птицы лавой слепой,

мгла застывала во мне, как комок.

Тебя сотворил я лёгкой рукой.

Это расплата, любовь мне награда,

тело из кожи и женского молока.

Груди как чаши, у глаз нет взгляда,

и голос грустный, и розы лобка!

Милое тело, я весь в твоей благодати,

жаждой ненасытной, смутной тропой,

наслаждаюсь тобой на мягкой кровати,

неутолимой усталостью, болью слепой!


Лоза


Свет тебя пеленает в смертное плато.

Оцепенелая, бледная, ты смотришь, скорбя,

видишь, как лопасть ветхого заката

оборачивается вокруг неподвижной тебя.

Одинокая. И я одинокий где-то,

подруга, ты застыла, молчание храня,

забирая себе жизнь умершего света,

наследница чистая испепелённого дня.

Закатная гроздь в твой подол упала.

Корни покидают твой облик в ночи

и рвутся наружу из темного подвала,

тебя поедая, едва успев прорасти.

Плодоносная в своём движении рабыня,

из среды, где творится золото и чернота,

ты воплощаешься в такие творения,

что цветы твои вянут, а ты тоской налита.


Песня земли


Сосновый простор грохочет на буреломе,

мерно сменяется свет, колокольный прибой.

Сумерки загустеют в глазах от истомы,

ты раковина земная, песня земли вековой.

В тебе все реки поют, и душа моя с ними

течёт по велению в открытый предел.

Укажи мне цель, стань тетивой, пружиной,

и я на волю выпущу стаи стрел.

Всюду я вижу, как зыблется тело твоё.

Молчание есть облава пугливых минут,

твои хрустальные руки гавань для меня, бытиё,

моим поцелуям и влажным желаньям приют.

На устах любви твой голос влажнеет, крошится,

когда вечер спускается в гулкую пустоту.

Так на закате я слышу, как в поле колышется,

молодые колосья шуршат на ветру.


Ненастье


Непогода с рассвета, летний вид облаков

от разлуки похож на ворох белых платков,

которыми на прощанье машет ветер шальной.

Стук сердца нарушает влюблённых покой.

Кроны звенят поднебесным оркестром,

будто битвы и песни сошлись на устах.

Ветер листья крадёт повсеместно

и отклоняет от цели трепетных птах.

Листва водопадом без пены кружится,

веществом невесомым, отвесным огнём.

Ворох лиственных поцелуев ложится

у входа в обитель ненастным дождём.


Послушай меня


Слова мои послушай иногда.

Они утончаются, как чаек следы,

там, где песок увлажняет вода.

Я твой браслет во имя беды

или бубенчик на твоей нежной руке.

Мои слова отдаляются и станут немые,

как вьюнки, вокруг боли на старой ноге

карабкаются медленно на влажные стены.

Ты виновата в той кровавой игре.

Слова из хмурой моей головы убегали.

Ты заполнила все щели в этой норе.

Они больше, чем ты, привычны к печали.

Ещё до тебя они обитали в пустой тишине.

Я хочу, чтоб они обо всём рассказали.

Ты им внимай, словно внемлешь ты мне.

Ветер скорби до сих пор помыкает едва ли.

Шквал сновидений похоронить их готов.

В моём горьком крике ты слышишь другой.

Кровь старых призывов, рыдания ртов,

не покидай, подруга, меня и останься такой.

Мои слова любовью пропитались скорбной

и всё заполнили, не зная разных преград.

Я сотворю из слов браслет незлобный

твоей руке нежнейшей, словно виноград.


В последнюю осень


Я помню, какой ты была в последнюю осень:

серым беретом, сердцем в осенней тиши.

Сражались зарницы над макушками сосен.

Листья заполняли заводь потаённой души.

К моим рукам ты, как вьюн, прижималась,

твой голос неспешный шуршал, как листва.

В оцепенелом костре моя жажда пылала,

синий жасмин дрожал, словно пламя костра.

Твои глаза кочевали по мне, наступали,

серым беретом голос сердца, словно очаг,

летели надежды к тебе чёрной стаей,

и поцелуи тлели жаром весёлым в ночах.

Небо над морем, над полем и у подножия.

В памяти ты, как свет и заводь в глуши,

за твоими глазами в сумерках бездорожье,

осень сухой листвой касалась души.


В твоих зрачках


Слонявшись одиноко по вечерам,

я забрасывал свои грустные сети

в твои зрачки, похожие на океан,

в глубину их трагедий и сплетней.

Одиночество пылало на костре,

руками размахивая, словно моряк,

идущий стремительно к глубине,

подавая сигналы, словно маяк.

Ты отвечала туманом густым,

моя даль, подруга моя.

Из глаз твоих выплывали кусты

и обмелевшие берега.

Я грустные сети забросил туда,

где бездна бушует в твоих зрачках.

Исклёвана птицами первая звезда,

мерцавшая, как душа моя во снах.

Полночь скачет на вороной кобылице,

разбрасывая по лугу синие колоски.

Когда сближаются наши лица,

в нас кровь вскипает, мы очень близки.


В безмолвии крик


Ты как пчела звенишь, от мёда охмелев,

в душе моей кружишь в тягучих струях дыма.

А я, как безответный зов, в унынии лев,

всё было у меня, и всё промчалось мимо.

К тебе с последней страстью силой рвусь.

Ты мой последний мак в последнем одичанье.

Сомкни глубины глаз, я ночь к тебе прижму.

Крик слышишь, так это я, а ты моё молчанье!

Своё тело обнажи, пугливая колонна.

Глаза сомкни, в потёмках нет от суеты забот.

Весна цветущих рук, роз ароматных лоно,

тень бабочки ночной легла на твой живот.

Как раковины, груди светятся твои,

так одиноко здесь, когда тебя нет рядом,

в твоё безмолвие всегда идут дожди,

и чайки тонут в сетях морского променада.

Вода вдоль мокрых улиц блуждает босиком,

ветви деревьев в промокшей кроне стонут.

Исчезла ты, в душе стоит пчелиный звон,

твоё молчанье и мой крик грохочут громом.


Русалка


Я правлю парусником и в этот летний полдень,

в хмелю от губ и от смолистого дурмана,

к закату тающего дня перемещаясь по природе,

отвердеваю в вязкой страсти океана.

Как бледный раб, борюсь с пучиной в муках,

плыву сквозь едкий запах по протоке,

весь в сером до сих пор, в горчайших звуках,

в кирасе жалобной из пены одинокой.

В огне и стуже, под луной, без сантиментов,

со страстью жёсткой качаюсь на волнах.

Я сплю в гортани счастливых континентов,

на белых нежных бёдрах, на свежих островах.

Во мраке я от приятных поцелуев влажных,

готов отдаться любым любовным позам.

Я разделён на сны в сражениях разных,

на растерзание отдан пьяным розам.

На гребне волн русалкой ты всплываешь,

в объятьях телом своим тесным,

меня с твоей душой немедленно сплетаешь

своим набегом поднебесным.


В сумерках любви


Мы в сумерках потерялись на небесах,

мир во тьму погружался на синеющем лоне.

Праздник заката проходил на дальних холмах.

Никто не увидел дружбу наших ладоней.

Порой в руках моих, как монетка,

осколок солнца разгорался впотьмах,

душа леденела, вспоминая брюнетку,

про нашу печаль и о наших грехах.

И всё же, где ты блуждала ночами?

С какими людьми, какие слова говорила?

Ты далеко, тогда мне очень печально,

любовь накрывает волной мои крылья.

Книга, падая в сумерках, просится в руки,

раненым псом мой плащ прикорнул на полу.

Каждый раз ты удаляешься для нашей разлуки,

когда вечер смывает статуи, убегая во мглу.


Ты мои краски и кисти


За пределом неба повисла половинка луны.

Качается ночь, кочует, роет в глазницах норы.

Горем бессчётные звёзды в лужах отражены,

а между бровей скорбь раздвигает шоры.

В сердце бьётся безумной судьбы маховик,

кузня синих металлов, ночь молчаливой сечи.

Девочка ветром издалека посылает свой лик,

изредка сверкает её взгляд в поднебесье.

Буря злобы, ненастье, мольба из последних сил,

а ты паришь над сердцем моим, гнезда не свивая.

Раздробленные корни ветер развеял с могил,

на другой стороне он валит наземь деревья, играя.

Милая девочка, колос, взъерошенный дым,

ты сплетаешь ветер из светящихся листьев.

Белый пар от пожара за перевалом ночным.

Что мне сказать тебе? Ты мои краски и кисти!

Ты жаждой меня спалила, значит, пора пришла

новым путём пойти, улыбок твоих избегая.

Мутными вихрями ливней молчат все колокола,

теперь нет смысла трогать её и печалить.

По глухой дороге боль свою унесу.

Буду там, где ни грусть, ни зима,

ни её глазищи, глядящие сквозь росу,

не смогут настигнуть меня.


Испуганные сны


Моя душа в твоей груди,

мои крылья дают тебе свободу.

Всё, что дремлет у тебя внутри,

я речью донесу до небосвода.

Ты каждый божий день неугомонно

приходишь, как роса к бутонам,

спешишь за горизонт бесцеремонно,

как вечная волна в кочевье сонном.

Ты мачта на ветру, твой вид неумолим,

своим напевом достигаешь дали.

Грусть твоя порождает траур, а ты с ним

встречаешь боль прощанья на причале.

Ты похожа на тропу и тусклые огни,

вся сделана из эха, как чей-то клич.

Вот я очнусь, и снова улетят они,

испуганные сны, как стаи птиц.


Грустная нежность


Я передвигался, помечая крестом

белую карту твоей нежной кожи.

Крался мой рот по тропам тайком,

жаждая тебя, на паука похожий.

Грустное, милое чудо, ты так грустила,

с тобой я сидел у кромки вечерних вод.

Лебедь, деревце, нечто тебя смешило,

спела лоза, созревал виноградный плод.

Из гавани к тебе плыла моя нежность.

Безмолвие сна усыпило одинокий причал.

Море мне досаждало и верность,

я метался меж двух гондол и молчал.

Меж губами и стоном что-то ушло в могилу,

взлетало что-то от грусти и забытья.

Удержал ли невод воды неимоверную силу?

Река лишь дрожью обнимала меня.

И всё же кто-то пел, задевали эти слова,

хотелось к жадным губам прикоснуться, поспеть.

Да продлится навеки эта власть и сила,

чтобы радостью слов тебя прославить и спеть.

Гореть, лететь, набатом творить рукой безумца.

Грустная нежность, что делаешь ты со мной!

Стоит заглянуть в студёный омут колодца,

и закроется сердце, словно цветочек ночной.


Горсть поцелуев


Каждый день играешь с целой вселенной.

Робкая гостья в обличье воды или цветка.

Ты похожа на шёлковую головку примерно,

которую, словно гроздь, хочет трогать рука.

Я полюбил тебя такой несравнимой,

пишу на звёздах дымом имя твоё до утра.

Тело среди гирлянд необозримо,

вспомни, какой ты раньше была, тогда.

Вдруг ветер встряхнул закрытые ставни,

небо как сети, где кишит мелюзга.

Тут сходятся ветры всех воспоминаний,

дождь промочит и разденет донага.

Птицы мечутся, разлетаются до зари.

Шторм в гавани, не заметишь и лодку одну.

Я силой могу помериться только с людьми.

В лесу буря перемолола траву и листву.

Ночью мы были привязаны к небесам,

ты осталась со мной и не убежала.

До последнего делила печаль пополам,

прильнула ко мне, не боялась, молчала.

Страх пеленой захлестнул глаза,

ты снова жимолость мне подавала,

на груди осталась аромата роса,

пока ветром бабочек в поле мотало.

Кусать твой ягодный рот любо в усладу.

Ты исстрадалась, пока свыклась со мной,

душа, отшельница с именем не в ладу.

Мы целуем в глаза друг друга порой.

Видим над головой одну и ту же звезду

и как кружит веером сумерки вечер.

Слова дождинками ласкают кожу твою,

я люблю тебя уже целую вечность.

Мне чудится, что ты владычица мира.

Горсти орехов и вишни созрели в лесу.

Хочу тебя сотворить, как весна сотворила,

горсть поцелуев я с гор тебе принесу.


Мои мысли — ложь


Люблю молчание твоё, я сам не свой,

не слышу речь твою, я голос твой забыл.

Твой взгляд ушёл куда-то в мир иной,

уста молчат, их нежный поцелуй закрыл.

Что в этом мире есть, то часть моей души.

Тебя везде я вижу и к тебе стремлюсь.

Мой мотылёк, мой сон, ты — зеркало мечты

и тихая печаль, моих страданий грусть.

Мне нравится, что ты всегда молчишь

и словно жалуешься на мотылька полёт.

Ты отдалилась и не слышишь, что говоришь.

Я успокоюсь в тишине, печаль моя уйдёт.

Хочу поговорить с твоей я тишиной,

как лампы свет, как кольца на литьё.

Огни на небе от созвездий в час ночной

похожи на звезду, молчание твоё.

Я рад, что ты молчишь и не со мной теперь.

Вдали ты омертвела и беззвучно слёзы льёшь.

Ты улыбнулась мне. Я в шоке был. Поверь.

Я просто счастлив. Понял, мысли — это ложь.


Ты облако моих грёз


Вечерами ты становишься облаком грёз,

твой цвет и форму я сам их творю.

Губы медовые чувствуют горечь слёз,

мои желания захватывают жизнь твою.

Ты чувств моей души неустанно желаешь,

губы слаще стократ, чем горький настой.

Ты мила и прекрасна, ты меня изумляешь,

жница моих напевов, навеянных темнотой.

Ты моя, кричу в вечерней прохладе,

голос мой вдовый с ветром уносит закат.

Ныряльщица, твой вид в нагом наряде

завораживает мой пристальный взгляд.

В моих напевах ты как пленённая птица,

мои сети просторны, как вышина.

В омуте глаз твоих я готов раствориться,

оставаясь в объятиях чудного сна.


Гоню наваждения


Задумался, один как перст в тени глухомани.

Тебя не достать, ты дальше всех, хоть умри.

Вдалеке хмурая колокольня набатом манит.

Выпускаю птиц, гоню наваждения, хороню фонари.

Стоны коплю, перемалываю надежды тайно,

как мельник-молчун, в этой безлюдной глуши.

Твой облик покинул меня, но очень странно,

тень твоя долго блуждает в потёмках души.

Уже жизнь моя бездомная вянет.

Кричу в лицо горизонту, эхом камни дробя,

бегу безумно в испарину океана,

печаль и ярость накрывает, океанская мгла.

Необузданный, гневный, тянусь в небеса.

Женщина, какой спицей была ты тогда,

в этом веере вечном? Открой мне глаза.

Пожар в лесу, огненным шаром катит беда.

Пламя, искры и треск, факельные дерева,

потрескивает огонь, всюду, всюду пожар.

А душа моя пляшет, корчась словно дрова.

Кто кричит, какое эхо без голоса? Кошмар!

Час тоски, час веселья, час одиночества,

мой час настал, вершина часов!

Рупор, в котором ветер стелет пророчество,

истязая тело жалобами хлыстов.

Вздрогнули корни, все волны напали!

Душа моя, радость, горе, край пустоты.

Думаю, хороню фонари в глухомани.

А ты ответь мне. Кто ты такая? Кто ты?


Здесь я люблю тебя


Здесь я люблю тебя. Пусть это мой завет.

Над тёмным лесом ветер расправляет стяг,

на бурной воде блуждает лунный свет.

Погожие дни тянут друг друга во мрак.

Распадается сумрак, видения в разных позах,

серебристую чайку закат роняет во тьму.

Порой объявится парус и небо в звёздах,

утром проснусь, так горько быть одному.

Рядом море шумит, кораблик в чёрном распятии.

Вот пристань. Я люблю тебя только здесь.

Я люблю тебя тут, и напрасно даль тебя прячет,

даже на этом взморье любовь неустанная есть.

Плывут мои поцелуи на этих шхунах понурых,

спешащих к землям, куда им доплыть невмочь.

Я барахтаюсь среди этих якорей поржавелых.

Причал окутан печалью, когда швартуется ночь.

Жизнь моя изнурённая, в суете бесцельной.

Мне мило то, чего нет, а ты в далёком сне.

Превозмогаю, борюсь с вечерним томлением,

но настигает ночь, и она петь начинает мне.

Уже луна сонливо качается,

а звёзды, мигая, взгляд возвращают твой,

сосны тихо от ветра шатаются,

стараются петь твое имя хвойной листвой.


Смуглянка


Девочка, смуглым ветром, солнцем сотворена,

свитая в донные травы и живые плоды,

твой звёздный взор и тело сияют сполна,

в твоих губах сквозит улыбка воды.

Девочка, ветер нас никак не сближает,

тебя от меня отдаляют громоздкие облака.

Юность пчелы в твоём теле смешалась слепая,

с шумом плеска волны и упругостью колоска.

Моё сердце ищет твой голос священный

и весёлое тело, не ведающее стыда.

Смуглый мой мотылёк, нежный и совершенный,

словно хлеб и солнце, мак и вода.


Последние строки любви


Этой ночью грустью наполнились строки.

Чернел небосвод. Даль наполнялась стихами.

Дрожали планеты, издавая вселенские вздохи.

Ветер в сумраке пел, и ходила песня кругами.

Всю ночь на сердце грусть её колдовала.

Я любил, она любила, мы спали порой.

В похожие ночи она крепко меня обнимала,

столько раз целовались под этой звездой.

Такой мрак густой, а без неё ещё глубже.

Строки вылетают, ложатся росой на траву.

Любовь сберечь не смогли, стало хуже,

небосвод опустел, без неё теперь я живу.

Ну вот и всё. Вдалеке поёт голос чуть слышно.

Душа не согласна, потеряла след,

глаза ищут без устали, чтоб было видно,

сердце стонет, а её уже нет.

Ночь, деревья всё те же белели во мгле,

а мы другие, и прежними нам не стать.

Любовь прервалась, так жалко, во сне.

Ветер искал мой слух, о ней рассказать.

Прежде губы мои были с ней,

с голосом, телом, её взглядом мутным.

Я разлюбил, но тоскую сильней,

любовь коротка, но путь будет долгим.

Я обнимал её эту ночь напролёт,

не соглашаясь с потерей своей.

То была последняя боль от неё

и последние строки, посвящённые ей.


Песня отчаянья


Твой лик висел в ночи, словно лёгкий дурман.

Река впадала в море, болью ил вороша,

а я одинок, как пристань в предрассветный туман.

Собирался в путь, как забытая богом душа!

В сердце моём оттаяли ледяные гроты.

Видел жалкую свалку, кладбище кораблей в тиши!

В тебе громоздились все сраженья и взлёты,

песни вырывались на крыльях из счастливой души.

Ты вобрала в себя всё и вся, тебе это дали,

словно море и время ушли кораблём на дно!

Радостными были минуты поцелуев печали,

они вдохновляли, как свет маяка в окно.

Жадность лоцмана, ярость ослепшего водолаза,

мутный любовный хмель со мной в глубине.

Туманное детство и сердце на крыльях экстаза,

брошенный следопыт блуждал одиноко на дне!

Я боль обнимал, минуя преграды,

печаль сокрушила, когда я тонул,

обречённый вырваться из полночной осады,

переступил через похоть, убежал от стаи акул.

Я пою о тебе и зову к себе мою прелесть.

Женщина, плоть и оплот, возлюбленная утрата,

она, словно сосуд, приютила бескрайнюю нежность,

в забытье величайшем ты, как разбитая чаша.

Одинокие острова обитали во мгле,

там в объятья меня любовь твоя приняла.

Жажда и голод поселились во мне,

жизнь и гибель сражались, ты спасеньем была.

Женщина, как ты меня удержать сумела,

в глубине своего сердца и на кресте твоих рук!

Томление по тебе было страшным предельно,

взвихренным, хмельным и напряжённым, как лук.

Не гаснет пламя поцелуев и ласки рук,

созрели грозди, и птицы до сих пор их клюют.

Память зацелованной кожи, искусанных губ,

память тел и голодной страсти, заплетённые в жгут.

Бешеное сближенье жадности и надежды,

которые нас сплотили и навек развели.

Нежность робкой воды и муки безбрежные,

нас охраняли касание губ и верность судьбы.

Такой рок судьбы настиг мой парус мечты,

он сорван ветром был и стремился на дно!

Вся боль иссякла, я остался во власти волны,

на жалкой свалке, где всё умиротворено.

Я всё ещё пел, барахтаясь и качаясь,

устоял на одной ноге, как в качку матрос.

Продолжал напевать, на волнах болтаясь,

в бездонном колодце, полном горьких слёз.

Бледный водолаз, обездоленный лучник,

блуждающий следопыт, корабль, идущий на дно!

Пора выбираться из холодной, суровой пучины,

во время которой нам жить с тобой суждено.

Созрели звёзды над косяком чёрных птиц.

Шумный морской прибой берег ласкает.

Ты одинок, как пристань в пору ранних зарниц,

лишь тень на твоей ладони медленно исчезает.

Решим все проблемы на свете уверенно, не спеша.

Пора собираться в путь, неуёмная скитальца душа!


УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН  (1907-1973)
WYSTAN HUGH AUDEN

На вечеринке
At the Party

Нерифмованная, неритмичная идет болтовня,
никто не воспринимает его высказывания как прозу.
По каждой теме беззвучно обсуждается брехня.
Бас-гитара возбуждает взаимное недоверие и угрозу.
Курсируют модные туда-сюда имена,
публикуют расшифрованные сообщения горя.
Кто не может читать мои открытые письмена,
тот больше сам, чем когда-либо, треплется зря.
Неужели никто не послушает мой куплет?
Возможно, я долго не буду с вами откровенным.
Вой от страха, пронзительный сюжет
разносится стремглав по всей вселенной.
Каждое ухо слышит своё эхо,
поэтому никто не слышит это.

Теневой закон
The Hidden Law

Теневой закон не отрицает
правдоподобие атома и звёзд.
Люди ни за что не отвечают,
если все врут или говорят всерьёз.
Вот почему ни одно законное правительство
не может зашифровать определение вредительства.
Это и есть наш Теневой закон.
Мы пытаемся идти ему на поклон.
Нас не остановить, мы не хотим умирать,
тогда мы сбежим на машине от его похорон
и забудем про него, будем в баре виски жрать.
Это способ наказания — Теневой закон.

Атлантида
Atlantis

Настроившись на фантазию,
до Атлантиды хочу добраться.
Открывая для себя иллюзию,
на корабле дураков туда прорваться.
Путешествовать закончил
в ненормальной силе шторма,
точку в предсказаниях поставил
и был готов к очередному штурму.
Вести себя достаточно нелепо,
сойти за одного из мальчуганов,
бесспорно, алкоголь безмерно
организует шум, возню баранов.

Начнётся буря и вполне случится,
тогда садись на якорь и терпи.
Лучше в порту, конечно, очутиться,
об этом обо всём не говори.
Учёные, конечно, доказали,
что Атлантиды пропал и след.
А логика — мы зря её искали,
сомнения и веры в это нет.
Когда вы сядете на мель
где-то среди мысов Фракии,
там варвары в ночную хмель
орут под звуки гонга раковины.

На каменном и диком берегу
голым танцуй, как сможешь,
забудь об Атлантиде наяву,
тогда и путешествие отложишь.
Опять же, вы вернётесь к геям.
Будь то Карфаген или Коринф,
там у них бесконечное веселье,
в каком-то баре они ели пироги.
Вот гладит она тебя по голове
и приговаривает: «Атлантида, дорогая».
Мы слушаем с вниманием вполне
её историю, которую не знаем.

Нас знакомят с разными местами,
в которых кажется, что это Атлантида.
Как понять хотя бы между нами,
где правда или ложь и в чём обида?
Предположим, вы на пляже
рядом с этой Атлантидой
и проникаете в пейзажи,
с ужасом в её глубины.
Через тундру и убогие леса,
где все скоро могут потеряться,
мы покинули те мнимые места,
тишина и воздух велят нам оставаться.

Вспомни всех великих мертвецов,
чти судьбу и в муках путешествуй.
С диалектикой, причудой гордецов,
радуясь, вперёд иди по ветру.
Тогда получишь не в обиду,
разрушив картинку миража,
свою сияющую Атлантиду,
и успокоится твоя душа.
Спускайся ниже и гордись,
чтоб только было разрешение.
Просто в Атлантиде очутись,
в своём поэтическом видении.

Всех отблагодари и с миром спи,
увидишь во сне своё спасение,
домашних с богом обними,
поплачь немного и уйди в забвение.
Прощай и отправляйся в море.
Гермес, хозяин всех дорог,
и с ним четыре карлика-кабири
служить вам будут, с ними бог!
Пусть древность обеспечит всем надежду,
а Его невидимое руководство без конца
будет подниматься над тобой из бездны
со светом Его выражения лица.

Новый век
A New Age

Вот и закончился чумной век,
умер последний избавитель.
Несчастный, ленивый человек
в безопасности хранит обитель.
Уже тень телёнка-великана
не является впотьмах,
на лужайке из тумана
исчезает на глазах.
Они стали спать спокойно
на болотах, среди скал.
Бесплодно, медленно, достойно
дракон смерти умирал.
Следы исчезли в пустоте.
Стук домового стих в горе.
Скульпторы, поэты в печали,
от ужасов века устали.
Дерзкая бесовская свита
поворчала и убежала,
исчезла и была разбита,
совесть показала жало.
Век поразил сыновей,
сбившихся со своего пути,
насилующих дочерей,
пытаясь отцов извести.

Кто есть кто
Who’s Who

Шиллинг в жизни дал всем факты,
как бил меня отец и я убегал от бремени,
какие в юности я делал акты,
став значимой фигурой своего времени.
О том, как воевал, как ловил рыбу,
охотился и всю ночь трудился,
как взобрался на новую вершину,
дал имя морю и этим гордился.
Некоторые написали всерьёз,
что любовь заставила всех
выплакать свою пинту слёз,
как ты и я, без особых утех.
Собрав все свои почести,
он вдохнул это для того,
чтоб говорили изумлённые критики,
что он жил и работал для себя одного.
Вот надо было свистеть ему,
сидел бы на месте
или копался в своём саду
да отвечал бы на письма.
Он не сохранил его чудесные письма.

Они недоумевали, почему плод был запрещён
They Wondered Why the Fruit Had Been Forbidden

Почему плод был запрещён, они не понимали.
Это их не научило ничему, и хуже,
они гордость спрятали, когда их все ругали,
и точно знали, что дальше делать им снаружи.
Померкла память, когда уехали иные.
Всё, что когда-то они знали, не понимали.
Даже собаки, которые всегда помогали,
были тупо с кем-то другими.
Они рыдали, ссорились, но был свободный фронт
в начале зрелости, когда вознёсся он,
как удалённый от ребёнка горизонт.
Стало больше опасностей и наказаний,
путь назад закрыт был ангелами
против законных поэтических терзаний.

У нас тоже были золотые часы
We Too Had Known Golden Hours

Мы тоже имели золотые часы,
когда тело и душа имели гармонию
и при свете полной луны
танцевали с нашей настоящей любовью.
Сидя с мудрым и добрым взглядом,
с остроумным языком и не вялым,
над благородным Эскофье блюдом,
чувствовали навязчивую славу.
Слёзы нас разъединяли
по старинке величественно.
Сердца звонко напевали
ласковые сплетни бесконечно.
Все слова, как мир и любовь,
вменяемая и утвердительная речь,
придуманы редакторами, чтоб вновь
толпу и от осквернения сберечь.
Иронично, вполголоса и монохромно
гражданский стиль не сохранили,
мы, как в пандемониуме,
грязь и скверну поглотили.
Мы найдём убежище на старость,
простого для жизни содержания,
когда мало чего останется
на задворках иного сознания.

Начало Второй мировой

Я сижу совсем задумчивый
на Пятьдесят второй аллее.
Неуверенный и запуганный,
когда умные надежды истекли.
Волны гнева и страха,
нечестного десятилетия
циркулировали на фоне мрака,
потемнела яркая земля.
Одержимость личной жизни
невозможно превозмочь,
оригинальный запах смерти
обидел сентябрьскую ночь.
Эрудиция выигрывает спор
и предсказывает всю обиду,
от Лютера и до сих пор.
Это сводит с ума культуру.
Узнайте, что было в Линце,
какие образы сделали Его,
Бога, психопатом в его лице.
Зло всегда порождает зло!

Я и общественность всё знали,
этому учились школьники,
историю Фукидида не понимали,
взгляды меняли раскольники.
Всё, что смогли — сказали речь,
вот так делают диктаторы.
Пожилой мусор хотели сжечь
назло цветущей демократии.
Проанализировать было в силе,
просветление ушло навсегда,
боль привычная в могиле
всех настигла нас тогда.
Бесхозяйственность и горе,
мы должны терпеть их снова.
Утопали слепые небоскрёбы
в нейтральном воздухе сурово.

Их вся высота провозглашала
силу Коллективного Человека.
На всех языках зря прозвучало
конкурентное оправдание века.
Кто долго может проживать
в эйфорическом сне?
Из зеркал они взглянули опять
на империализм извне.
Цеплялись за обычный день.
Свет не гаснул никогда.
Все условности лишь мигрень.
Музыка играла им всегда.

Мы не видели, где мы,
потерялись в призрачном лесу,
дети боялись спать в ночи,
никто не был счастлив в войну.
Самый воинствующий треш
кричали важные персоны,
не грубо, как желание невежд,
как Дягилева и Нижинского поклоны.
Для нормального сердца верно,
ошибка врождённая в костях,
у женщин и мужчин, наверно,
жажда того, чего нет в страстях.

Нет для всех всеобщей любви,
быть любимым в одиночестве,
из консервативной темноты
возможно только в творчестве.
В этическую жизнь приехали пассажиры,
повторяя свой утренний обет.
«Буду верен работе, жене, квартире».
Думать о войне — общий запрет.
Проснулись беспомощные Губеры,
чтоб возобновить обязательную игру.
Кто может достучаться до глухих?
Кто может говорить за немых?

Романтическая ложь в мозгах
чувственного пешехода
и ложный авторитет на словах,
чьи взгляды ощупывают небо.
Голос — всё, что у меня было,
чтоб распутать готовую ложь.
Нет вещи, как государство,
или образ, что на его похож.
Но никто не существует один.
Голод не оставляет выбора,
ни полиция, ни гражданин,
все не любят друг друга.

Беззащитная ночь, в оцепенении вся планета,
повсюду усеянная ироничными точками света.
Вспыхнуло везде, где только были сообщения.
Мы состояли, как они, из эроса, пыли и сомнения.
Осаждённые отрицанием и отчаянием,
просили показать нам подтверждающее пламя.


Новогоднее поздравление
A New Year Greeting


В этот день традиция отводит

огласить итоги нашей жизни.

Приветствую вас всех, уроды,

вирусы, бактерии и слизни.

Вам счастливого Нового года!

Всем, для кого моя эктодерма

словно в Средиземноморье погода,

для существ моего размера.

Я предлагаю вам выбор места,

поселитесь в зоне обитания.

Вам, конечно, лучше у бассейна

и в подмышках тропик пребывания.

Можно и в пустыне моих предплечий

или в холодных лесах скальпа моего,

ещё лучше прямо в промежности,

стройте колонии для себя одного.

Я дам достаточно тепла и влаги,

для кожи сало и липид.

Вам никогда не хватит отваги

раздражать в себе обид.

Ведите себя как хорошие гости,

не раздражайте микозы до рвоты.

Не доводите погоду до злости

на поверхности, где вы живёте.

Делайте непредсказуемые шаги,

запишите мои стремительные прыжки

с ярмарок, когда в уме от пурги

вскипают имеющиеся мозги.

Не грубите, когда уже ничего нет,

и никто не звонит, и дождь идёт.

Всегда надо думать, что это бред,

а непредсказуемый мир вас заберёт.

Эдема не может быть игрой,

ваши направленные действия

могут обернуться всем бедой,

настанут религиозные последствия.

Вам наших драм не оправдать,

страдания в народе бродят.

Священники все мифы будут объяснять,

как ураганы дважды в день приходят.

Когда я разденусь, или оденусь когда,

в космосе погибнут все города.

Потоп всё смоет, не оставив след,

когда-нибудь наступит и рассвет,

и день Апокалипсиса начнётся,

моя мантра резко повернётся,

будет слишком холодная и мерзкая погода.

Вы аппетитные для хищников жестокого рода.

Я лишен нимба, а также извинения.

Прошлое подлежит осмыслению.


Прогулка ночью
A Walk After Dark


Тёмная ночь поднимет дух

после утомительного дня,

когда спектакль и зал потух,

впечатляет восемнадцатого века стукотня.

Это успокаивает подростков.

Встретить бесстыдный взгляд,

шокирующий без вопросов,

если бы это всё ещё было так.

Среди мёртвых нет шокированных.

Я не готов умереть, но к этому иду,

начинаю обижаться на молодых.

Я рад точкам в небе, похожим на звезду.

Они тоже среднего возраста существа.

Уютно думать про ночь в доме престарелых,

чем о сарае для безупречного транспорта.

Империя Рима ушла, а я в семнадцать уже зрелый.

Не нравятся манеры этих знатных,

что классиков раскрывали дар

только для молодых или богатых,

себя сдерживали, чтоб нанести удар.

Нельзя преклоняться перед бедой,

правду невозможно скрыть и зло,

кто-то выбрал себе эту боль,

что не должно случиться, произошло.

В эту ночь события произошли

не по закону,

после мирового потопа века прошли,

законы в школе идут по-иному,

но звёзды горят над головой,

не осознавая конечных целей.

Пока я иду, чтобы спать, домой,

думаю, что ждёт на самом деле

моих друзей и меня в моих пенатах,

в этих долбаных Соединённых Штатах.


Мы опаздываем
We’re Late


Часы не скажут время суток

и на какое событие молиться.

У нас нет времени, ведь наш рассудок

замечает только живые лица.

Время в прошлом не бывает?

Наш вопрос остался без ответа.

Ответ в глазах статуи зависает,

живые спросят, чьи эти тела.

Будем носить римские лавры.

Мёртвые скажут, это невозможно.

Что происходит с живыми, когда они умирают?

Смерть понять нам очень сложно.


Удивительная
Miranda


Мой милый, как же одиноки зеркала.

Для короля существуют бедные всегда,

а море плещется у высокого холма.

Вот чёрный человек и чёрная бузина,

он кувыркнулся и удалился навсегда.

Мой милый, как же одиноки зеркала.

Ведьма с визгом покидает ядовитые тела,

расплавившись, как вода вытекает из родника,

а море плещется у высокого холма.

На перекрёстке за меня молился старикан.

Слёзы радости текли по измученным щекам.

Мой милый, не доверяй одиноким зеркалам.

Он разбудил меня, целуя.

Солнце на парусах и в глазах сияло,

а высокий холм так и сидел у моря.

Вот и сплотился весь народ,

дети, взявшись за руки, водят хоровод.

Мой милый, как одиноки эти зеркала,

а холм высокий сидит у моря, как всегда.


Любвеобильный
The More Loving One


Глядя на звёзды, я хорошо понимаю,

что окажусь в аду, ни на что невзирая,

но на земле меньше всего безразличия.

Мы боимся зверя или человека величия.

Желаем, чтобы звёзды лишь зажигались

и страсть к нам всегда могла вернуться.

В привязанности равной мы заигрались,

хочется больше в любви захлебнуться.

Я обожатель и люблю помечтать

на звёздах, что могут и проклинать.

Я не могу их не видеть теперь

и ужасно скучаю по ним каждый день.

Если все звёзды вдруг разом потухнут,

я научусь смотреть в пустые небеса

и чувствовать Его возвышенную бездну,

на это нужно только время и глаза.


Лабиринт
The Labyrinth


Бескрылый человек несколько дней

ходил и насвистывал по лабиринту,

полагаясь на счастье в судьбе своей,

на его темперамент и молитву.

Лишь в сотый раз заметил он,

что куст этот видел час назад,

на пересечении аллей вдруг замер он,

признав ошибку, идя наугад.

Нет вопроса, если есть ответ,

так метафизика трактует обман.

Значит, где я — это не секрет,

думаю, лабиринт имеет план.

Если правы богословы,

план сделал какой-то архитектор,

но если его построили боги,

это миниатюрный мир Вселенной.

Из мирового смысла следует:

в моём случае доказательства должны быть.

Во Вселенной каждый ведает,

как и куда пройти, просто надо спросить.

Математика подскажет непременно,

лучший вариант есть прямая,

но слева и справа попеременно

звучит история живая.

Эстетика верит только искусству.

Хочешь сердце своё ублажить —

отвергай подобные безумства,

иди куда хочешь, так угодно жить.

Это рассуждение будет верным опять,

если принять точку зрения запрета.

Мы не имеем права утверждать,

по мнению пресловутого интроверта.

Его абсолютное заключение —

этот лабиринт создал человек,

а не божественное явление,

сокрытое от меня навек.

Центр, который я не могу найти,

известен бессознательному разуму,

нет причин отчаиваться в пути,

потому что я уже там и доверяю ему.

У меня проблема, как не найти выход.

Быстрее двигаются те, кто стоит на месте.

Я только потерян и, пока не увижу вход,

буду потерян и стану для всех неизвестен.

Если это не удастся, тогда я должен,

как сказали бы некоторые педагоги,

заключением этим остаться доволен.

Теоретически решения нет, пусть решают ноги.

Все то, о чём мои мысли сошлись,

совершенно нереальны, будто потерян я.

Мои знания кончаются там, где они начинались.

Изгородь выше меня, невозможно перепрыгнуть себя.

Бескрылое существо озадаченно мыслит,

следующий поворот будет трудным.

Пожелаем ему стать птицей пернатой, если

это сомнение станет ему абсурдным.


Дайте мне доктора
Give Me a Doctor


Дайте мне доктора с короткими ногами,

куропатку пухлую с широкими задами.

Эндоморф с такими нежными руками

нам не предъявит претензии словами.

Я откажусь при ней от всех пороков,

перенесу свой кризис одиноко.

Она с огоньком станет на меня глядеть

и напоследок скажет, что я должен умереть.


Если бы я мог сказать тебе
If I Could Tell You


Время ничего не скажет, но я обязан сказать,

оно знает только цену, что мы должны отдать.

Если бы я мог сказать, я бы дал тебе знать.

Мы не должны были плакать, когда клоун танцевал,

если бы мы споткнулись, то остановился бы бал,

время ничего не скажет, но я тебе об этом сказал.

Нет предсказаний судьбы, её не угадать,

я люблю тебя больше, чем могу сказать,

если бы я мог сказать, я бы дал тебе знать.

Ветры должны откуда-то дуть, ведь они дуют.

Должны быть причины, по которым листья гниют.

Время ничего не скажет, но я скажу тебе об этом тут.

Конечно, розы хотят очень расти.

Видение намеревается остаться или уйти.

Пусть все львы встанут и уйдут

и все ручейки и воины убегут.

Время не скажет больше, чем я сказал.

Если бы я мог сказать, я бы знать тебе дал.


Кокаиновый блюз
Cocaine Lil and Morphine Sue


Вы слышали про Кокаин Лил в Кокаиновом городке?

У нее были кокаиновые собака и кошка,

они все жили на Кокаиновом холме

и дрались с кокаиновой крысой, каждый понемножку.

У неё были кокаиновые волосы на кокаиновой голове.

На ней было кокаиновое платье цвета мака

и снежная шапка с одеждой для катания по лыжне,

на пальто у неё была малиново-кокаиновая бляха.

Большие золотые колесницы на Млечном Пути,

Змеи и слоны серебристо-серые в таверне.

О, кокаиновый вертеп огорчает мои мозги,

кокаиновый блюз заставляет чувствовать скверно.

Лил была на вечеринке ночью с другом своим,

она так фыркнула, что стало страшно другим.

Был Хопхед Мэг с Дупи Слим,

Канкаки Лиз и Йен Ши Джим.

Там были Морфий Сью и Малыш с Поппи Фейс.

Поднимались по ступеням и вниз начинали скользить.

Там была лестница добрых футов шесть,

Сестра скатывалась на санях, её трудно было победить.

Утром на рассвете у них был переполох,

они сияли, как ёлка под Рождество.

Лил пришла домой, сделала ещё один вдох,

это было последнее её торжество.

В кокаиновой одежде провожала её мафия.

На ней была с малиновой розой шапка для снежных зим.

На её надгробии вы найдёте эпитафию:

«Она умерла, как и жила, нюхая кокаин».


Вот и секрет раскрыт
At Last the Secret is Out


Вот и тайна наконец раскрыта,

всегда в конце понятная нам.

Чудная история именита,

чтоб её рассказать друзьям.

Чашки наливай — и на площадь,

вот там языком все полощут.

Дорогая, в глубине течёт тихо вода,

и не бывает дыма без огня никогда.

За трупом в водоёме,

за призраком по ссылкам,

за танцующей дамой,

за алкаша с бутылкой.

Под видом утомления

приступ мигрени,

есть другая история,

хуже, чем изнеможение.

За ясный поющий тенор

за монастырской стеной,

за аромат кустов бузины

и спортивные в зале принты,

за летние матчи в крокет,

всегда есть злой секрет,

кашель, поцелуй, рукопожатие,

есть личная причина апатии.


Падение Рима
(для Сирила Коннолли)
The Fall of Rome
(for Cyril Connolly)


Волны бьются о причал,

дождь в одиноком поле,

брошенный вагон одичал,

бандиты заселились в горы.

Вечерних платьев бешеный рост.

Фискалы преследуют за неуплату налогов.

На канализационные трубы спрос,

сельских городов стало много.

За обрядами магии следят,

проституткам не до страстей.

Литераторы все зависят

от выдуманных ими друзей.

Церебротонический Катон там

восхваляет древнюю науку,

но морской мускулистый десант

ведёт мятеж за деньги и еду.

Тёплая кровать Цезаря широка.

Как пишет клерк в униформе:

«Мне не нравится своя работа

на официальной платформе».

Не имея жалости и богатства,

алые птички высоко на дереве

сидят на крапчатых яйцах

в заражённом гриппом городе.

В другом обширном месте

северные олени бредут

за мхом, миля за милей,

тихо и очень быстро идут.


Дом престарелых
Old People’s Home


Всё предельно, у каждого своя

ситуация старения кости.

Элита одета, прилично ведёт себя,

передвигаясь с одной тростью.

Ловкие читают книгу от и до конца

или воспроизводят медленные движения,

декламируя лёгкие сонаты в виде чтеца

о плотской свободе их духа и проклятия.

Умные хмурятся от того, что произошло,

так как это им неприятно.

Они плетутся на колясках, их большинство,

и терпят это всё многократно.

Во главе идут терапевты очень терпимые,

затем одиночки, бормочущие в Лимбе,

наконец недееспособные и неизлечимые,

как непредусмотрительные.

Они невыразимые и безупречные,

обильно потеют, но не запятнают себя.

Одна связь объединяет их всех навечно,

появившись, у них было всё наперекосяк.

На этот момент мы замечаем,

что ожидать от их поколения,

оно бледнеет по назначениям

в номерных частных палатах.

Там они уложены по совести,

как непопулярный багаж.

Когда в метро я один вскорости

пересматриваю её вояж

в роскоши своего расцвета,

её визит в выходной по вызову,

была нехорошая работа,

мнимая радость, что выживу.

Холодно желать ей успокоиться

или безболезненного успения.

Молись, я знаю, она молится.

Бог, природа прервут её земное старение.


Ночная почта
Night Mail


Ночная почта пересекает границу,

приносит чек и перевод почтовый.

Письма богатым и бедным лицам,

в магазин на углу и девушкам фартовым.

Мимо валунов и вересковой пустоты,

сгребая через плечо белый пар,

шумно фыркает, спускаясь с высоты,

в тихие мили наклонённых ветром трав.

Птицы головы начинают крутить,

когда почта приближается.

В хуторе она никого не хочет будить,

но кувшин в спальне тихонько качается.

Смотрят из-за кустов на неё

лица из вагонов, у них пустые взгляды.

Овчарки не могут повернуть курс её,

они дремлют, скрестив лапы.

Её освежает рассвет очень рано,

на восходе она спускается к Глазго, где буры,

к буксирам, визжащим по поляне кранам,

к печам, похожим на гигантские шахматные фигуры.

Её ждёт в долинах у озер Шотландия.

Мужчины жаждут всегда новостей,

счета, повестки, приглашения,

чтоб ворошить запасы вестей.

Благодарственные письма, от банков,

письма радости от мальчика и девочки

и многозначительных родственников,

а также приложения, где денежки.

Робкие и любовные признания,

сплетни, сплетни всех народов.

Новости косвенные и финансовые,

письма праздничные и о разводах.

Нацарапанные на полях буквы с лицами.

От тёток, дядей и кузенов письма,

письма в Шотландию и с юга Франции,

соболезнования и претензии.

Написано на бумаге любого оттенка —

розовый, фиолетовый, белый и голубой.

Холод и официоз, излияние сердца,

умный, глупый, короткий, тупой.

Напечатано или написано скверно.

Ещё все спят и видят монстров во снах

или дружеское чаепитие под оркестр.

Спит рабочий в Глазго, в Эдинбурге монах.

Спят в Абердине и мечтают во снах.

Вот скоро проснусь и буду ждать письма

и не услышу стук почтальона в дверях.

Без оживления смысла.

Никто не может ощущать себя забытым!


Здесь простая война
Here War Is Simple


Здесь простая война, как памятники.

Телефон разговаривает с мужчиной сам.

Флаги на карте показывают, войска отправлены.

Мальчик разносит молоко. Есть план.

Люди испытывают страх в своей жизни,

кто жаждет ночью, а кто спозаранок.

Можно потеряться и скучать по жене,

в отличие от идеи, умереть слишком рано.

Идеи могут быть верными,

даже если люди умирают,

мы видим много лиц ежедневно,

одна лишь ложь всех объединяет.

Карты точно располагают

и места указывают им,

где жизнь сейчас злая.

Бухенвальд. Дахау. Нанкин.


Скажи мне правду о любви
O, Tell Me the Truth About Love


Говорят, любовь — это маленький друг,

кто-то говорит, что это птица

или то, что заставляет мир крутиться.

Другие говорят, что это абсурд.

Я спросил об этом соседа,

который будто бы что-то знал.

Его жена рассердилась до бреда,

он кивнул ей, что ничего не сказал.

Это похоже на пару пижам

или на ветчину в трезвом отеле,

может, напоминает запах лам

или запах покоя на самом деле.

Колючая изгородь как живой бурьян

или мягкая, как пух самой гаги.

Может, острая или гладкая по краям?

Правду о любви мне скажи.

Книги истории об этом знают

в загадочных заметках.

Эту старую тему сопровождают

на трансатлантических лодках.

Я нашел тему о самоубийствах

и видел, как это нацарапано

на железнодорожных вагонах

и в архивах запрятано.

Похоже на вой голодного эльзасца

или бум оркестра гарнизона.

Это есть первоклассная имитация

на пиле или на гранд-пиано.

Его песни на вечеринках гуртом кричат.

Ему нравятся только классические арии.

Это закончится, когда все замолчат.

Скажи мне правду о любви.

Я заглянул в парк, но это не там.

Я попробовал Темзу в Мейденхеде,

не знаю, что сказал тюльпан

на Брайтон в бодрящем воздухе.

Я не знаю, что пел там дрозд,

это был не курятник, где курица

под кроватью клюёт просо.

Это притягивает необычные лица?

Он проводит время на скачках,

у него на деньги взгляды свои,

он обычно держит заначки,

на качелях всегда тошнит.

В нём много патриотизма,

его истории очень вульгарны.

Любовь доводит до идиотизма,

её трагедии всегда забавны.

Она не предупреждая приходит,

так же, как я, ковыряясь в носу.

Стукнет утром в дверь и бродит,

туда, сюда отмеряя версту.

Это походит на смену погоды,

её вид вежлив, груб

или изменяет жизнь и невзгоды.

Расскажи мне правду о любви.


Ты здесь?
Are You There?


Любовники имеют теорию свою —

быть между болью, сохраняя злость,

или оставаться с любовью одному,

во сне увидев дорогую плоть и кость.

Нарцисс не любит неизведанных вершин.

Он не видит себя в отражении,

пока не остаётся совсем один.

Ребёнок, огонь, водопад, знамение

затевают свой злой балаган.

Пожилой Пруст и его творчество

видят любовь как жертву, как обман.

Больше любви и больше одиночества.

Мы должны извлечь из этого уроки.

Любовник желает сделать это очень.

Мы никогда не будем одиноки.

Вселенная есть нечто, между прочим.


От чего так просто
For What As Easy


От чего так просто,

мысль мала и коротка,

хорошее всё прошло,

между нами лишь строка.

Для меня это просто,

с кем могу я дальше идти,

при моём-то упорстве

в постели будем я и ты.

Поцелуй в колыбель вернём.

Судьба не может опоздать,

чувства напряжены огнём.

Речь нельзя уже переписать,

а слова забыть невозможно.

Сердце твердит без конца

говорит, что ему тревожно

разъединять наши сердца.


В другое время
Another Time


Мы, как и любые беглецы,

которых нельзя сосчитать,

словно бесчисленные цветы,

всех зверей невозможно знать.

Мы сейчас в этом мире живём.

Многие не помнят, где есть они,

и хотят сказать об этом потом,

потерявшись где-то в истории.

Кланяясь грации старого мира

и флагу в надлежащей стране,

я бормочу на волнах эфира

про всех — и о тебе, и обо мне.

Время не останется как сейчас.

Если ты ещё талантлив дерзать

и если окажется, что ты неправ,

то и нет смысла существовать.

Умирают от горя, когда нет сил.

Одиноких, умирающих не должно быть.

В ложь никто не верил, когда не любил,

в разное время другая жизнь, чтобы жить.


У меня нет пистолета, но я могу плюнуть
I Have No Gun, But I Can Spit


Тридцать дюймов от носа,

это моя граница, личная,

дальше неизвестная трасса,

то есть частная вотчина.

Незнакомец, протри глаза.

Я призываю тебя побрататься.

Остерегайся столкновения.

У меня нет пистолета, но я могу плеваться.


Леди плачет на распутье
Lady Weeping at the Crossroads


Плачет девушка на распутье,

любовь свою встретить хочет,

ястреб сидит на перепутье,

в сумерках со сворой гончих.

Подкупи птиц, что на ветках,

пусть они до утра онемеют.

Жгучее солнце на небесах,

придёт ночь, уже вечереет.

Ночи со звёздами вдали

успокаивают ветер зимний.

Беги от ужаса впереди,

оставь сожаления позади.

Беги, пока не услышишь океан,

он постоянно шумит.

Глубокий и горький стакан,

ты должен его осушить.

Исчерпай терпение под водой,

в подземельях этих морей,

найди там ключ золотой

среди затонувших кораблей.

Беги на край света и плати

за ужас с поцелуями безвозмездно.

Гнилой мост сам пройди,

качающийся над бездной.

Там старый замок стоит,

по мраморной лестнице иди,

поднимись, исследуй вид,

открой дверь взаперти.

Висят в тишине бального зала

опасные прошлые сомнения.

Сдуй паутину с зеркала,

чтоб увидеть наконец себя.

Засунь руку за обшивку и

открой свою дверцу.

Найди там нож и воткни

в своё фальшивое сердце.


Лунная красавица
This Lunar Beauty


Вот это лунная красавица.

Её красота не имеет исторического пути.

Она полная и ранняя нравится,

затем у неё другие особенности.

С ней был любовник, без сомнения,

но это уже совсем другое.

Это, как сон, охраняет время,

днём оно не находит покоя.

На высоте свои признаки,

пульс сердца меняется тут.

Там преследуют призраки,

потеряешься, они найдут.

Такого не было никогда,

призраки хотят это изменить,

они в своём духе всегда,

пока думаешь о нём, ему быть.

Не может рядом быть любви,

о ней печали не держи,

её взглядом только обними,

сладкое здесь. Тут и живи!


Блюз беженцев
Refugee Blues


В этом городе миллионы душ живут везде,

некоторые в особняках, кто-то в норе,

но тут нет места для нас с милым нигде.

Была и у нас справедливая страна.

Загляни в атлас, она там была,

но мы не можем идти этой дорогой туда.

Тис на погосте в деревне у сарая

весной расцветает, природа такая,

старый паспорт это не может, дорогая.

Консул ударил по столу и произнёс:

«Если нет паспорта, ты официально мёртв».

Но мы живы, мой милый, мы живы ещё.

Пришёл в комитет, предложили сесть на стул

и вежливо попросили зайти в следующем году.

Нам некуда идти сегодня, будем жить на ходу.

Мне показалось, в небе гремел гром.

То был Гитлер над Европой, говорящий: «Все вон».

Мы были все у него на уме, это был он!

Я увидел пуделя в куртке на застёжке,

видел, как дверь открылась кошке,

но они не были немецкими евреями понарошку.

Я шёл лесом, птицы на деревьях сидели,

у них нет политиков, они свободно пели.

Моя дорогая, они не люди и ими не были.

Во сне я видел здание в тысячу этажей,

с тысячей окон и тысячей дверей,

ни одна из них не была ни твоей и ни моей.

Я стоял на равнине среди снега и льда.

Тысячи воинов маршировали туда и сюда.

Моя дорогая, я потерял себя и тебя.


Колыбельная
Lullaby


Прильни ко мне, любовь моя,

на коварной руке поспи,

долго лихорадил огонь тебя,

невинность твоей красоты.

Вдумайся, дитя, это смерть

доказывает эфемерность,

встречай на руках рассвет,

соблюдая закономерность.

Пусть повинность смертельна,

для меня красота совершенна.

Душа и тело не имеет границы,

когда влюблённые вместе лежат,

их терпимые влюблённые лица

обычно в обмороке дрожат.

Видение смерти, посыл Венеры,

сострадания неимоверные,

любовь и надежду хранит вера,

вызывая абстрактное озарение.

Отшельник в горах, на леднике —

плотский экстаз не имеет нигде.

Уверенность и верность настала

с ударом часов полуночи,

словно колокола поднимали безумцы.

Скучный педантичный чей-то крик

каждого фартинга стоимости,

карты предвещают любовных интриг,

надо платить, но с этой ночи

нет шепота, нет мыслей,

поцелуй и взгляд зависли.

Красота в полночь умирает.

Пусть дует ветер рассвета,

сонно наши головы мечтают,

день ожидает шоу и банкета.

Чтобы сердце своё благословить,

надо войти в мир смертных.

Днём лучше жажду утолить,

не дать силам делать жертвы.

Ночи обид позволяют пройти

наблюдения в каждой любви.


Музей изобразительных искусств. Брейгель
Musee des Beaux Arts. Bregel


Старые мастера не ошибались никогда.

Они страдали, им было всё равно,

они не зависели от времени всегда,

даже если кто-то ел, или открывал окно,

или шёл вперёд. Невозможно это позабыть,

как пожилые люди трепетно ожидают крах,

чудесного рождения, которого могло не быть,

а дети, что б не случилось, катались на коньках

на опушке леса или где-то на пруду.

Они никогда не забывали про то,

что муки идут своим чередом, а в углу

всегда есть неприятное место,

где гуляют собаки и лошадь мучительно

царапает о дерево свою спину язвительно.

Например, у Брейгеля в «Икаре» всё обернулось так,

что во время катастрофы пахарь, садовник, рыбак,

возможно, и слышали всплеск, чей-то крик,

но для них это было неважным провалом.

Сияло жгучее солнце, именно в этот миг

исчезали в зелёной пучине ноги Икара.

Вода, изысканный корабль спокоен на волнах,

с которого, должно быть, кто-то и видал,

как с неба падал мальчик. Судьба терпела крах,

который никого не взволновал.



Памяти У. Б. Йейтса
In Memory of W. B. Yeats


Он умер, когда были зимние метели.

Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,

а снег закрыл лицо известных статуй,

и градусник тонул во рту истекших суток.

Мы доверяли и слышали прогноз погоды,

день его смерти был тёмный и холодный,

далёкий от болезни и от скверных слов,

от стаи волков и вечнозелёных лесов.

Речушка текла вдоль набережной.

Плач скорби продолжался набожный.

Смерть поэта скрывалась от его стихов,

то был его последний день, он был таков.

День медсестёр, сплетен и слухов,

все части тела его восстали духом,

пустота заполнила всю площадь рассудка,

безмолвие поглотило окрестностей промежутки.

Потоки чувств текли в поклонников зов,

теперь он разбросан среди ста городов

и полностью отдан незнакомым привязанностям,

чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным

по чужому кодексу совести. Так слова покойника

перевариваются в живых кишках спокойненько,

но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,

где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.

Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,

ведь каждый в клетке самого себя почти обрёл свободу.

Многие будут думать об этом дне,

как каждый думает о своей судьбе.

С любым прогнозом согласимся пригодным.

Его день смерти был мрачным и холодным.


Неизвестный гражданин
The Unknown Citizen

(Этот мраморный монумент
воздвигнут за счёт государства
в честь ХС/07/М/378)


О нём в бюро статистики нашли немного:

он тот, на кого никто не подал жалобы.

Все отчёты о его поведении гласили строго,

что в старомодном смысле он был праведник.

Он служил Большому Сообществу и всегда был годен,

ушёл однажды в отставку, лишь на время войны.

Всю жизнь работал на фабрике, никогда не был уволен

и был доволен своим работодателем, Fudge Motors Inc.

Он не был странным и не разносил заразы.

По мнению психологов, он был даже очень популярен

и заплатил все взносы в наши профсоюзы,

среди друзей любил выпить. Вот такой был парень.

Пресса утверждает, он читал газету каждый день

и реагировал на рекламу во всех отношениях.

Он был полностью застрахован от всех проблем,

лечился, но был здоров без исключений.

Для полноценной жизни и современного успеха

о преимуществах рассрочки он был осведомлён.

Он имел всё необходимое для модного человека:

машину, холодильник, кондиционер и магнитофон.

Общественные исследователи довольны весьма,

что он всегда придерживался правильного мнения:

был мир, он был за мир и воевал, когда была война.

Он был женат, имел несколько детей для населения.

По словам демографа, это было свойственно его поколению.

Учителя сообщают, что он был во всём примерным учеником.

Был ли он свободен? Был ли он счастлив? Вопрос сомнения.

Если бы что-то было не так, мы бы точно услышали о том.


Что это за звук?
O What Is that Sound?


Что за звук волнует слух?

В долине барабанный стук,

это алые родные солдаты.

Идут солдаты, аты-баты.

Что за свет, который вижу

на расстоянии ярко, ясно?

Лишь солнце на их оружии,

как они шагают страстно!

Что они делают со снаряжением?

Что они делают в раннее время?

Это их обычные манёвры в движении

или, может быть, предупреждение?

Почему они сошли с дороги внизу?

Почему вдруг закружились в это время?

Возможно, изменили приказ, и потому

ты сейчас стоишь на коленях.

Почему они не остановились доктора позвать?

Разве они не придержали коней?

Ведь никто из них не ранен, кто может знать,

нет такой силы их сильней.

Куда ты идёшь? Останься со мной тут!

Были клятвы, которые ты дал обманом?

Нет, я обещал любить тебя, но годы идут,

и я должен уйти нежданно.

Сломался замок, открылась дверь,

и ворота скрипят, визжа.

Их ботинки тяжёлые на полу теперь,

у них уже загорелись глаза.


Жертва
Eyes Look into the Well


Взгляд был утерян, опустошён,

слёзы из глаз текли ручьём,

треснула судьба и падала вниз

с зимнего неба, как тихий каприз.

Любовь, её украли и захоронили

под камнем в полночь, на могиле.

Ограбленное сердце умоляло тело

забыть проклятия, что оно терпело.

Лицо краснело от злостного стыда,

сказать стало нечего больше тогда.

Была мерзкая ложь, с которой солдат

использовал и бросил её без утрат.


Похоронный блюз
Funeral Blues


Остановите часы, телефон отключите,

собачке кость бросьте и помолчите.

Без рояля, под барабанный стук

несите гроб, за ним скорбящие идут.

Пусть самолёт над вашей головой

напишет в небесах, что он живой,

а лебедь в бабочку на шее спрячет грусть,

гаишники в перчатках чёрных будут пусть.

Он для меня был север, запад, юг, восток,

моя рабочая неделя, уик-энд и воздуха глоток.

Он был мой полдень, вечер, речь моя и песня.

Я думал, любовь продлится вечно. Ошибся я.

Погасли звёзды, весь небосклон померк,

луна исчезла, не видно солнца фейерверк.

Слей океан, подними в лесу что брошено,

ибо теперь повсюду нет ничего хорошего.


Рыба в спокойном озере
Fish in the Unruffled Lakes


Рыба в спокойном озере

в блестящем цвете роится.

Лебедь в небе морозном

белоснежный кружится.

Лев великий тихо гуляет

по своей саванне невинной.

По закону времени исчезают

лев, лебедь, рыба, иные

на волнах временного отлива.

Мы до последних своих дней

будем рыдать и петь,

пока не свихнётся сознание

и нас дьявол не станет иметь.

И как только доброта иссякнет,

перестанет появляться удача,

а любовь исчезнет для всяких

тех, кто летит, плывёт и скачет.

Оглянись без зависти назад.

Память о безумных фразах

в твисте мимолётно летят,

но ты моя лебединая фаза.

Я счастлив, что нашёл тебя.

Ты мой подарок величия,

этим природа меня наградила.

В этом моя мужская гордость.

Ты ночная прелестная дива,

подарившая мне влюблённость.


Несовместимость
Incompatibility


Вот где-то я лечу, а ты идёшь,

но нет переживаний прежних наших.

Вот дома ты кричишь или орёшь

и крыльями взволнованными машешь.

Всё чуждо в доме каждому жильцу,

тут даже не по себе предметам,

давно гримасы гуляют по лицу,

и все покорно мучаются этим.

И чем же их сейчас соединить:

характером, судьбой детей, деньгами?

Ведь между ними существует нить,

её обычно трудно описать словами.

А пустота души не хочет больше ждать,

и независимо от обязательств в браке

дверной глазок не в состоянии узнать,

когда один к другому движется во мраке.


Логика времени
Kairos and Logos

I

Вокруг гремела риторика времени,

запах известного мира и мебели,

там, где совесть поклонялась эстетике,

осудили то, что совсем не сделали.

В центре большой любви к себе, поверьте,

имперские удовольствия боятся смерти.

В милых стихах тот военный приказ

переносит одержимость на время,

наставлены рога любовных гримас

мальчикам атлетического сложения.

Они боялись смертельного бремени,

обречённые и одержимые временем.

Катионная любовь журчит, как ночной ручей.

Разрушитель городов и дневного порядка

показался слабым доводом в пользу смертей.

Яблоня не может измерить время упадка.

Можно вкусить яблоко, но не быть осуждённым,

чтоб насладиться им, надо быть отрешённым.

Ожиданием смерти все удостоены

и живут ниже собачьего достатка.

Их падшие господа уже приговорены,

оживая внутри умирающего порядка,

вне гражданского мира и белого света.

Жестокие люди ждали момента.

Их утверждения обоснованны и осуждены,

они смерть привлечь не смогли.

Мы все, как в акведуках, обречены.

Они стали свидетелями той самой любви,

что вонзилась метеором времени,

мягкого и вечного для них стремления.

Справедливые, не осуждённые, верные,

они глыбами расселились по свету,

вспыхнув спонтанно во времени

на фоне освещающих смертей эстафету,

и, ненавидя время, пели до смерти без оглядок:

«Пусть любящий приводит их любовь в порядок!»

II

Внезапно мечта превратилась в слово,

там стоял единорог и кричал: «Дитя!»

Она целовала куклы, прощаясь, словно

обнимая верные розы в саду любя.

В дом матери вошла в последний раз,

на цыпочках вышла в лес и в тот же час

оказалась осуждённой и счастливой,

для неё камни расступились без слов.

Воробьи чирикали, ей было дома тоскливо,

дети боялись бури и страшных ветров.

Все дети и матери разных лесов

просили беречь их, как клумбы садов.

Она не забыла, что нет её дома,

где любила её, конечно, мать.

Можно сказать кусту: «Стань лесом снова»

и заставить кукол снова гадать,

когда она задумала слово,

или в маму в саду играть.

Она летала по лесу воробьём,

складывая из камешков дома,

называла дикие розы жнивьём,

выбирая непослушные ветра.

Разговаривала с собой, как с куклой словно,

а чья-то мать знала волшебное слово.

Она приняла землю, как свой сад родной,

пока не появились дети лесов.

Я перестал думать о ней, это ребёнок мой,

розы хмуро смотрели на неё из клумбы цветов.

Воробьи смеялись, когда она ошибалась в словах.

Ветры кричали: «Мать должна быть матерью на устах».

Испуганный и жестокий, как виноватый ребёнок,

она кричала розам из своего сада,

швыряя камни без слов из потёмок.

Единорог исчез в лесном листопаде.

Обиженной куклой с разными платьями,

она с воробьями улетела в дом её матери.

Да, лес превратился в сад,

она и все потеряли свой дом.

Слову ещё каждый был рад,

дитя есть материнства закон.

III

Когда бы был отец этих вещей,

не случилось бы им судьбу изменить.

Проснувшись однажды утром с правдой ничьей,

он лёг в постель, когда его уже могло и не быть.

На его глазах прочтение лет истекли,

он ощущал свой вес и границы земли.

Можно быть пассивным, постигая истину.

Яркие поверхности вещей в наших глазах,

и красивые девушки, судьбой обиженные,

и матери, и отцы, и дети на их руках.

Он был по его решению женат на этой земле,

чтобы показать страсть в своей судьбе.

Есть веская причина огородить землю,

по-собачьи немая преданность глаз,

там смерть, любовь, бесчестие внемлют,

её произвольные моменты в последний раз.

Нет, он не был отцом своей судьбы,

сила решения вышла из глубины.

Чтобы узнать что-то, надо решить, чего нет,

где болезнь, где ты на этой земле.

Его вызов был представлен судьбе.

Отцу снились говорящие дубы, смотрящие вслед.

Вещи, катастрофы, грехи и стихи

утверждали возможность истины.

Чего ещё ждать от судьбы,

когда он закончил видеть их там,

их образы были беспомощны

и выглядели решительно не по годам.

Его сиротство зияло вместо правды,

как счастливая условность его свадьбы.

Он видел себя глазами изгнанника судьбы,

без отца от которого зависала суть правды.

IV

Замок и корона совсем испарились,

фонтан погрузился в глухую тишину,

какое царство случайно превратилось,

карабкаясь по сломанным лестницам во тьму.

Мы заточены в безбрежных пространствах,

в неопределённых путаницей мытарствах.

Мы должны были перед этим рыдать

и должны были отдать то, что украли.

Даже акробаты ликуют и не могут летать,

бывшие жёны песни тихо пели в печали.

Теперь ты часть искусства в недоумении,

мы в ссоре с собственной жизнью во времени.

Порядок в космическом пространстве,

внешний покой тех далёких событий,

в замешательстве, но в тесном братстве,

уступает место режиму кровопролитий.

Субатомные заливы против жизни и созидания,

с холодным взглядом их вечного молчания.

Где короли, разогнавшие все смуты,

бородатые боги, которые пасли просторы,

купцы, влившие в нашу жизнь золотые горы?

Где великие события и исторические маршруты?

Лавры и язык в безмолвии увядали,

Нимфы и оракулы от людей убежали.

Отдаются эхом в нашей жизни жара и холод.

Мы совесть собственного замешательства,

превращаем вдову молчания в голод,

в плачущих сирот просторного обстоятельства.

Титул упрёка есть доказательство того,

что тишина предполагает нашу жизнь.

Мы не теряемся, а только убегаем от него,

от автора, запутавшегося во лжи.

Мы есть случай нерождённых обещаний,

и наше присутствие требует страданий.

Флора жизни направляет события гражданства

сквозь все безмолвия и все пространства.


Уильям Батлер Йейтс (1865-1939)
Нобелевская премия  -1923 год.
ISBN 9781853264542 (ПЕРЕВЁЛ С ОРИГИНАЛА МЕКЛЕР МИХАИЛ)
THE COLLECTED POEMS OF W.B.YEATS


Крейзи гёрл


Крейзи гёрл на кромке моря

под музыку своей души

танцевала под шум прибоя,

декламируя свои стихи.

Душа отдолилась для исхода,

поднялась, но она не знала,

что среди грузов парохода

коленную чашечку свою сломала.

Девушка смотрелась прекрасно,

танцевала возвышенно, любя,

героически и очень страстно,

находила и теряла себя.

Не замечая страшной боли,

в объятиях отчаянной беды,

её рана истекала кровью,

предвещая беду судьбы.

Где лежали корзины и тюки,

не было звука на просторе,

но она пела на краю кормы:

«Страшное море, голодное море».


Придворные лакеи


На тронах от Китая до Перу

разные масти королей сидели,

мужчины и женщины посему

величие добра от них хотели.

Правители не собирались давать

шанс государственным стенаниям,

заставляли придворных стонать

и держали их на расстоянии.

Кто-то из нищих королём гордился.

были белые и чёрные негодяи,

но в силе власти каждый убедился,

а бессилие их всех пугало.

Пьяный, трезвый хотят жить спокойно,

и никто своих прав не отрицает.

Приближённых лакеев достойных

власть всё время ждать заставляет.

Муза немела, когда публичные люди

современному престолу рукоплескали.

Можно купить и продать прелюдии,

это чиновники и дураки понимали.

Вот подпись, восковая печать,

что может быть ещё приличней,

обязывает придворным стать

в ожидании своего отличия.



Рассвет


Я был бы совсем безумным

наблюдать за рассветом сверху

в моём королевстве старинном,

измерять город по особым приметам.

Он походил на булавку от брошки.

В нём всюду сонные люди бродили,

словно вавилонские мошки,

а планеты по своей орбите кружили.

Я, безумный подобно рассвету,

стоял и раскачивал не спеша

сверкающую на заре карету,

звёзды гасли, лишь одна луна

была чуть выше лошадиных плечей.

Я есть, других размышлений нет,

они не стоят простых мелочей,

как бессмысленный любой рассвет.



Поэт для своей любимой



Я трепетно тебе несу для счастья

бесчисленные книги моих снов.

Моей любимой с неуёмной страстью

прилив несёт лазурный цвет песков.

Старое сердце предпочитает покой,

время подвластно бледному огню.

Нежная женщина с неуёмной мечтой,

дарю вам страстную рифму свою!



В Рождество



Одна звезда озарила небосклон.

Некая женщина младенца обняла.

Кто блестеть заставил полотно?

Это просто мужик — Делакруа.

Почему потолок не протекает?

Лежит на крыше Londor брезент,

а моль и кисти почему летают?

Это есть плюмаж Ирвинг Брент.

Что подгоняет болвана и негодяя?

Это тальма под ударом молнии.

Почему женщина в ужасе такая?

Взгляд её проявляет милосердие?



Память молодости



Мгновения прошли как в пьесе,

любви и мудрости мне не занять.

Свой опыт я наследовал от тёщи,

об этом точно я могу сказать.

Северный ветер разогнал облака,

мы наслаждались лунным светом.

Я говорил откровенные слова,

восхищаясь её разумом и телом.

Гордость блеснула в её глазах,

на щеках румянец загорел огнём.

Мы ничего не нашли в своих умах,

кроме тщеславия, покрытого тьмой.

Молча сидели, как каменная твердь,

и понимали, не сказав ни слова:

наша любовь может здесь умереть

и никогда не возродится снова.

Разве крик выражает любовь

смешной и маленькой птицы?

Луну не вырвать из облаков,

наша память в душе таится.



Мечта смерти



Приснилось: умерла одна особа,

на чужбине, близких не было с ней.

Её тело накрыли крышкой гроба

крестьяне местные из тех земель.

Уложили одиноко под камень,

из двух веток ей сделали крест,

установив его на кургане,

посадили кипарисы окрест.

Она со звёздами осталась в тени.

Такую эпитафию я разместил на углу:

«Она была красивее первой любви,

но сейчас лежит одиноко в гробу».



Колыбельная песня



Ангелы желали склониться,

заглянуть в твою колыбель.

Они устали рядом толпиться,

из слёз своих образуя капель.

Бог улыбался на небесах,

ему хорошо было видно,

как геи мчались на парусах,

на них смотреть было дивно.

Тебя целуя, продолжаю горевать.

Очень скоро овладею тобой,

всё это время я буду скучать,

когда вырастешь, будешь со мной.

Молитва за сына



Произнесу молитву от души тебе.

Спи спокойно, сын мой Мойша,

не ворочайся и не плачь во сне,

пока стынет твоя утренняя каша.

Пусть сумерки гуще и держат

в страхе всех до утра.

Мать живёт всегда с надеждой

выспаться, пока луна полна.

Молю, чтоб призрак не стеречь,

я верю в них, с кем такое не бывает.

Пусть дьявол всюду с нами есть,

хотят убить, об этом кто-то знает.

В его высокомерных поступках,

что ожидают в грядущие дни,

ненависть теряется в бухтах,

сведи к нулю это, просто сведи.

Ведь ты можешь сделать всё,

просто так не гаснут свечи.

Утром пой, когда уже светло,

хоть не хватает внятной речи.

Скажу простую заповедь скорей:

никогда не плачь у женщин на колене.

Это худший позор плоти и костей,

наберись доступного терпения.

Священные писания не лгут,

когда слуги твоего врага

по городу везде бегут,

то это мужчина и женщина.

Иди, минуя бедность и богатство,

через горы, равнины, по морю.

Защищайся, пока есть опасность.

С человеческой к тебе любовью.

Женщина молодая и пожилая



I. ОТЕЦ И РЕБЁНОК



Она слышит шум, как мы говорим,

что под запретом находится она.

Из всех хороших женщин и мужчин

мужчину выбирают навсегда.

У него худшее из всех имён.

Она на это просто отвечает,

что у него красивый баритон

и в глазах его холод обитает.



II. ДО СОЗДАНИЯ МИРА



Она сделает темней ресницы,

глаза поярче наведёт,

губы алые, как у блудницы,

всё в порядке, идёт вперёд.

В зеркалах образ застынет,

без тщеславия он будет опознан,

найдётся лицо, что не сгинет,

после того как мир был создан.

Вдруг посмотрю я на мужчину,

словно на любимую свою,

кровь моя никогда не остынет,

а сердце ёкнет — его люблю.

Он считает меня жестоким,

думает, единственный кумир.

Я хочу, чтоб он был одиноким,

до того как был создан мир.



III. ПЕРВАЯ ИСПОВЕДЬ



Допускаю, вдруг шиповник

запутался в моих волосах,

но не травмировал терновник,

пульсировала кровь в висках.

Нет ничего, лишь лицемерие

да кокетство среди дам.

Жажда правды и доверия,

за это я вам всё отдам.

Я готов на самоотречение

и для мужского внимания.

Это даст удовлетворение

моему телу и сознанию.

Я уберу яркость с зодиака

и не поверю своим глазам.

На мне есть отпечаток знака,

пустая ночь ответит небесам.



IV. ЕЁ ТРИУМФ



Я был драконом, пока ты не явилась,

ведь я любовь случайную встречал.

Импровизировал, играл на милость

и твоему платку упасть не позволял.

В лучшее время минутные крылья

поднимали страсть до самых вершин.

Кольца дракона придавали мне силы.

Я был сумасшедшим, оставаясь один.

Освободился, цепи разорвал, оковы,

как Персей и Георгий святой.

Мы с удивлением смотрели на море,

там птица кричала над волной.



V. УТЕШЕНИЕ



Мудрость — это и есть утешение,

так мудрецы говорили без откровения,

пока тело живёт во времени,

голова хочет ласки прикосновения.

Вот от чего человек утешается,

а страсть становится глубокой,

а преступления совершаются,

не думайте о них, они жестоки.



VI. ИЗБРАННЫЙ



Выпал жребий для любви.

Я уже много познал, однако.

Вышел имидж на свои круги

Вращающегося зодиака.

Прикоснувшись к телу моему

и появившись с запада сначала,

из-под земли, как будто наяву,

она в постели на моей груди лежала.

Я боролся с ужасом рассвета,

великое удовольствие для мужчины

с новобрачной проснуться где-то,

вычерпав всю долю половины.

Сердца оказались во тьме и тишине.

Они плыли по чудесному ручью.

Учёный астролог уверен вполне,

что зодиак превращается в сферу.



VII. РАЗЛУКА



Я ухожу сейчас же, дорогая,

ночь закрывает глаза в ответ,

как домашний агент напевая,

этой песней открывает рассвет.

Нет, дорогой, любовь — ночная птица,

предлагает влюблённым отдохнуть,

без упрёков любовью насладиться,

чтоб на злобу скрытых дней уснуть.

Уже день над горным гребнем,

ещё свет исходит от луны,

птица о любви поёт богемно,

зазывая в тёмные углы.

VIII. ЕЁ ВИДЕНИЕ В ДЕРЕВЕ



Сухое дерево с пышной листвой

невинной ночью в священном лесу,

я стар для любви, не ладил с собой,

знал, что фантазии меня не спасут.

После облегчения неистовой боли

кровь не поступала в вялый балуй.

Я тело терзал до появления крови,

чтобы вспомнить любви поцелуй.

Тьма стала красной, горели факела,

музыка громко листья сотрясала,

словно раненая, звенела струна,

песня рану смертельно разрывала.

Все женщины переходят к песне

с распущенными волосами, в момент

обезумев от горя вместе

с художниками кватроченто.

В бездумных образах мысли Мантеньи

люди думают, что останутся молодыми.

Пока зараза горя не поймана,

поют проклятия вместе с остальными.

Разорванная зверем вещь в крови.

Она пристально на меня смотрела.

Не вернуть горько-сладкой любви,

как с монет и картинок тело.

Не видно, как тело падало без крика,

был пьяный от вина и без конца,

не приносил из сказки символ пика,

мучитель продолжал сражать сердца.



IX. ПОСЛЕДНЯЯ ИСПОВЕДЬ



Живой парень лучше ублажает

из того, что он был рядом.

Я душу бы свою отдал, отвечаю,

и в страданиях любил его взглядом.

Имея удовольствие с парнем,

я больше любил телесно.

Вырвался из его рук в кошмаре,

думал, что страсть прелестна.

Он думал, что я отдал душу ему,

наши тела обнимались с тенью.

Я ржал над его плоской грудью,

что может дать зверь зверю?

Я отдал то, что женщины дают,

то, что было под их одеждой.

Душа и тело пусть вместе поют

и голая с голым играют нежно.

Он в тебе нашел то всё,

что никто не знает,

отдал свое и взял твоё,

сам по себе он правит.

Пусть он в страданиях любил.

Закройся и держись так крепко,

как птица, которая без крыл

сидит с восторгом в клетке.



X. ВСТРЕЧА



Старость скрывает время

в плаще с капюшоном маскарада,

ненависть не любит бремя,

лицом к лицу не замечая взгляда.

Я встречался когда-то с такими,

но это не сулило ничего хорошего.

Пусть хвастаются досыта другие,

но не смей бахвалиться задёшево.



XI. ОТ «АНТИГОНЫ»



Преодоление есть горькая сладость

для нежных жриц у богатых людей.

Сытые стада на полях — это в радость,

богам на Парнасе победа смертей.

Преодолей эмпиреи с испугом.

Небо и земля могут поссорить

брата с братом, друга с другом.

Семьи, города могут спорить

за безумную, гордую славу.

Молитесь, я могу и буду вам петь,

за дитя Эдипа мой плач наяву.

Пыль без любви не может лететь.



Проклятие Адама



Был конец лета, мы рядом сидели

с подругой, моей женщиной желанной

и о стихах часами рассуждали,

но мысль казалась нам мгновенной.

Мы расстегнулись, нашли свою нить,

раскрыли душу, но без восторга.

Лучше камни бить или кухню мыть,

чем проникнуть в сущность мозга.

В палящий зной, в любую погоду

произносить сладострастные звуки,

усердно работать на всех и в угоду,

слыть бездельником нет худшей муки.

Банкир, учитель и священник,

вслед за ними и красивая девица,

ради неё встаём мы на колени,

слушать голос её сладкий, низкий.

Она знает, что значит Женщиной родиться,

хоть это в школе и не преподают,

чтоб быть красивой, надобно трудиться,

нет ничего прекраснее, чем труд.

И в этом я клянусь Адамом!

Об этом знает усердный ученик.

Прекрасное нам не даётся даром,

как ни листай цитаты старых книг.

Это казалось нам праздным делом.

Мы сидели молча во имя любви

и смотрели, как на небе то и дело

дневного света угасали угольки.

В зеленоватой небесной сини

дрожала в раковине утомлённая луна,

день умирал, как угольки в камине,

и рвали звёзды дни, года на времена.

Я думал о тебе всегда, как ты прекрасна.

Нам не хватало с тобой всё время счастья.

Любил тебя я архаично и сполна,

устало сердце, осталась бледная луна.



Против недостойной похвалы



Не изменит мошенник и болван

в спокойном сердце мои ритмы.

Под аплодисменты я буду вам

за женственность готовить рифмы.

Ты обновишь энергию в себе,

тогда и буду я спокоен.

Если вдруг приснится лев тебе,

мой крик в пустыне будет воем.

Меж двух гордынь секретный тест.

За что ещё я вас бы похвалил.

Но вот ещё надменный текст

тех дней, как странный лабиринт.

Клевета неблагодарная любая

и даже та, что вам дала мечта.

Скажу я от себя, болвана-негодяя,

что это заслуженная клевета.

Её песня — недостойная хвала

на всём пути её дороги.

Дитя наполовину и половина льва

пребывают в мире и покое.



Ты доволен?



Тех, кто зовёт меня сыном,

правнуком или внуком

дяди или дедушки,

тёти или бабушки.

Судите о том, что я натворил

и выразил это своими словами.

Старая поясница, каким я был?

Испорченный тёмными делами.

В Драмклифф, что в Слайго-Таун,

поставьте там каменный крест.

Вот рыжий ректор из графства Даун,

человек на коне Сандимаунт Корбетс,

известный Уильям Поллексфен

да контрабандист Мидлтон,

лакеи из старых дворецких стен,

легендарные типы разных сторон.

В глазах смертельная грусть.

Могу судить, но я недоволен.

Немощным и старым остаюсь

в нашей компании, улыбаясь морю.

Я всегда был плохой работник,

показывал это и был уволен.

Роберт Браунинг, старый охотник,

говорил с Богом, но я недоволен.

Скачки в Голуэе



Восторг и топот на полях

объединяет всех в округе.

Всадники скачут на конях,

толпа движется по кругу.

Полные трибуны до отказа.

Это действие во всём вдохновляют

всадники друзьям для экстаза,

купцам и клеркам ставки поднимают.

Пой где-нибудь под рассвет

робким вздохом рапсодию.

Мы узнаём, что сон не смерть,

когда земля меняет мелодию.

Становится дикой моя плоть,

кричу во всё горло с ипподромом.

Есть отчаянные среди мужиков.

Это скачки на лошадях галопом.



Церковь и государство



Здесь для поэтов свежая среда,

тут встречаются все поколения.

Мощь церкви и государства видна,

толпы стоят перед ними на коленях.

Вино очищает сердца и разум,

хлеб становится сладким сразу.

Про них поют робко в песне.

Церковь и государство для людей,

не блуждающих где-то во сне.

Толпа завывает у их дверей.

Вино наконец превращается в желе,

хлеб на вкус всегда кислый везде.

Среди школьников



1



Я прошёл длинный школьный допрос.

Отвечала монашка в капюшоне.

Дети учатся петь и писать, у них спрос

на знания в книгах по истории.

Кройка и шитьё учат старанию.

Детские глаза лучше видят этот мир,

смотрят на всё с удивлением.

Для них публичный деятель — кумир.



2



Я мечтаю о ледейском теле,

согнутом в охваченном огне.

Сказка, ведь она на самом деле

порицает события извне.

В трагедию превращает их дни,

перемешивая все натуры толпы.

Изменяет юношеские симпатии

в желток и белок одной скорлупы.



3



Думая о приступе горя или гнева,

смотрю на одного и другого ребёнка.

Она стояла так, когда была дева.

Дочь лебедя называют лебёдкой.

Каждый наследует лишь свои страсти,

был такой цвет на щеках с пелёнок.

Моё сердце разрывалось на части,

она стояла рядом, как живой ребёнок.

4



Вспоминаю её образ, он заметен,

Кватроченто это делал пальцем.

Ямочки на щеках, будто там ветер,

у теней есть свои тела, но нет мяса.

Я не был из рода Ledaean никогда,

носил пышное оперение и без проблем

улыбался, а этой улыбкой всегда

показывал, что я не старый манекен.



5



Вот юная мама с фигурой от колен,

чтоб спастись, надо кричать и бороться,

милое поколение не терпит перемен,

здесь всё решает психика и лекарства.

Разве мог сын видеть её в этих формах,

прожив долгие года в недоумении?

Это компенсация за муки при родах

или сомнение в его происхождении.



6



Платон знал, что природа — игра

на призрачной парадигме вещей.

Солдат Аристотель играл всегда

в войну королей и царей.

Пифагор известен золотой агонией,

брал скрипку, чтобы пела струна

и соединяла с вселенской гармонией,

а птиц отпугивали ряженые чучела.

7



Монашки благотворят образ иконы,

зажигают свечи, тем самым оживляя

матерей несбывшиеся мечты,

мраморный покой на веки сохраняя.

Они сердца свои разбивают

страстью благочестия и обожанием.

Их небесная слава сопровождает,

они шутят над собой с истязанием.



8



В расцвете сил при пируэтах

синяки на теле не для души.

Сотворятся прелести при этом

не в мутной мудрости ночи.

Видно, как под музыку тело играет.

Великий каштан цветёт в багрянце,

ты ствол, цветок или лист, кто знает.

Как определить танцора в танце?



Молитва на старость



Бог охраняет меня от мыслей,

что на уме у людей взрослых.

Те, кто поют длинную песню,

думают лишь костным мозгом.

То, что делает старика мудрым,

достойно всякой похвалы.

Мне показалось очень глупым,

что это песня моей судьбы.

Я молюсь и не нахожу слов,

только молитва со мной живёт.

Я умру старым, уже готов,

глупо страстный человек умрёт.

Молитва за мою дочь



Шторм разгулялся, ветер выл.

Ребёнок в колыбели спал спокойно.

Густой лес препятствие чинил,

стог сена на холме стоял достойно.

Крышу ветер сорвать стремился,

порывы шквалом с Атлантики извне.

Я час гулял по берегу, молился.

Великий мрак царил в моём уме.

Я молился за своё дитя,

слышал ветра шум на башне,

под мостом, на вязах у ручья,

он возбуждал печаль несчастья.

Мелькали в мыслях псалмы и стансы,

наступил период тихого прибоя.

Звал барабан на бешеные танцы

из невинного, но дьявольского моря.

Молю, чтоб красота ей стала в дар

и не смущал бы взгляд чужой,

а в зеркалах для разных чар

красивой очень она была такой.

Красота достаточный венец,

теряешь естество, добро,

душевной близости сердец,

и выбрать друга нелегко.

Хелен обрела монотонную жизнь,

дурак принёс ей невыносимый стыд,

как королева в его плеске брызг,

она сохранила свой сиротский быт.

Выбор пал на инвалида-кузнеца,

прекрасные женщины уважают

неистовый салат из их мясца,

так рог изобилия изобличают.

Я запомнил её главный образ,

сердце не дарят, с ним надо дружить.

Красоте не мешает возраст,

многие не умеют этим дорожить.

Мудрый очаруется красотой. Иные

и многие бедняги скитались и

любили, считали себя любимыми.

От глаз доброту нельзя отвести.

Пусть она станет цветущим деревом

и её мысли понравятся конопле.

Пусть твои дела идут уверенно

и об этом услышат по всей земле.

Пусть твой путь будет весёлый,

ссору переводи в шутку и с песней.

Пусть она живёт, как лавр зелёный,

в одном дорогом и вечном месте.

Я думал, что только умных любил,

видел и одобрял их красоту и прелести.

Процветал, сейчас засыхаю, нет сил,

знаю, не надо задыхаться от ненависти.

Главное зло может быть в ответе,

если нет ненависти, то совесть чиста,

как бы ни старался свирепый ветер,

нельзя отсоединить пелену от листа.

В ненависти мысли изменчивы,

и понятно, что эти мнения от дьявола.

Я не видел самой красивой женщины,

с тонким умом, таких нет, как правило.

Душа восстанавливает невинность,

это удовлетворение — быть любимой.

Самоуспокоение, самоуверенность

есть воля небес. Будь счастливой!

Пусть жених приведет её в свой дом,

где всё привычно и торжественно,

высокомерие и ненависть кругом

разносятся по улицам естественно.

Как в обычае, так и в церемонии

рождается невинность и красота.

Обряд — это бытовые традиции,

ритуал пышного лаврового куста.

Молитва о входе в мой дом



Бог благословил эту башню и дом,

пусть наследники там живут.

Просто нет стола и стульев в нём,

из Галилеи пастыри сюда не идут.

Я сам на иждивении весь год,

ничего не делаю, я стал таков,

держу страстный этот оплот

на протяжении многих веков.

Люблю мечтать, и это мой сон.

Жизнь моряка в сундуке Синдбада

или в изображении горы Лэдстон,

где нормой считается исчадие ада.

Уничтожить в пепел это всё, что

затеняет тропу и вход в твой дом.

Управа хочет истребить его

и заковать душу на дне морском.



Разбитые мечты



На твоей голове давно седина.

Молодые не переводят дыхание

и не понимают, в чём вина.

Мерзавцы благословляют желания.

Это молитва твоя рядом была,

она из ложи смерти его подняла

ради того, чтобы ты узнала

и сердечную боль другим отдала.

Обременённая красота наверняка

отложит удар небес в её гибели.

Твоя доля в этом мире так велика,

зайди в её комнату, чтоб тебя видели.

Ваша красота должна покинуть нас,

воспоминания останутся с нами.

Юноша, услышав старика рассказ,

попросил сообщить об этой даме.

Пел нам упорный от страсти поэт,

когда возраст охладил его кровь.

Воспоминания прошедших лет

в могиле вознесутся вновь.

Уверен, что увижу эту даму ещё раз,

неважно, стоя или на ходу,

первая красота и с пылом юных глаз

заставляет бормотать ерунду.

Ты красивая, но с недостатками тела,

короткие ручки не так красовались,

зато удобно было держать весла

на лодке в озере, где мы купались.

Тем, кто повиновался святому закону,

я ради их блага руки им целовал.

Без изменений смотрелись иконы,

в полночь затихал их последний шквал.

Весь день сижу в кресле, на отдыхе,

от мечты к рифме, память изгнания,

разговариваю с образом в воздухе,

сплошь смутные воспоминания.



Холодный парк, 1929 год



Размышляю, как ласточка летит

над домом старой женщины в ночи,

как платан густой листвой блестит,

а липа в туманном облаке молчит.

Здесь учёным и поэтам повезло.

Мысли собирались в единый титл.

Здания строили природе назло,

в их стенах танцы рождали ритм.

Там Гайд вбивал своей прозы клин,

цепляя на него благородные музы,

и, взъерошив мужской адреналин,

разрывал людские сердечные узы.

Медитативный драматург Джон Синг

и страстные Шоу-Тейлор, Хью Лейн

обретали гордость, усмирив инстинкт,

создав команду театральных сцен.

Прилетали ласточки и улетали,

женский характер был сильнее

и держал птиц в одной стае,

а полдюжины были смелее.

Компас выбирал место точек,

обретя уверенность сновидений,

интеллектуальная идея строчек

рассекала фразами это время.

Учёный, поэт имели свои позиции.

Когда закрыты комнаты в коридорах,

крапива растёт на форменной насыпи,

а саженцы растут в каменоломнях.

Я это посвящаю, склонившись к земле,

обернувшись на солнце взглядом,

с лавровым венком на своей голове,

вспоминаю на миг о тенях, что рядом.



Красивые вещи Лофта



Красивые, возвышенные вещи,

вот благородная голова О'Лири.

Мой отец в аббатстве трепещет,

пред ним толпа бушует в бессилии.

Он говорил: «Это святая земля».

Стихли аплодисменты,

опрокинулась гипсовая голова.

Стэндиш О'Грэйди, где ты?

Она прячется между столами.

Обращается к пьяной толпе

с бессмысленными словами.

Августа Грегори в позолоте

сидит за своим большим столом,

ей восемьдесят в канун зимы.

Её жизни угрожали за окном

каждую ночь с шести до семи.

За этим столом я тоже сидел.

Мод Гонн на станции Хоут,

в ожидании поезд гудел.

Жалюзи были подняты и тут,

Афина Паллада с прямой спиной,

никогда не известная, и вот снова,

с надменной своей головой,

олимпийские вещи всегда готовы.



Ирландский авиатор предупреждает смерть



Я знаю, что встречу свою судьбу

где-то среди облаков, там, наверху.

Я ненавижу тех, с кем сражаюсь,

и не люблю того, кого охраняю.

Килтаран Кросс есть мой округ,

каждый бедный земляк мой друг.

Верный исход принесёт убытки или

сделает их счастливее, чем были.

Мне драться не велели закон и долг,

ни публичные люди ликующих толп.

Одинокий порыв восторга

летал в небесах очень долго.

Я всё сбалансировал и довёл до ума,

в пустую трату ушли все года.

Зря время потратил в круговерти,

нашёл эквилибр в жизни и смерти.



Кровь и луна



I



Благословенно будет это место

и эта башня более всего.

Кровавым, гордым своим жестом

сила неба вознесла его.

Владея этим, понимаешь снова,

как эти стены выросли тогда,

из разбитого штормом дома

я их воздвиг со злобой навсегда.

С мощной наверху эмблемой

зарифмовал короткую строку,

с насмешкой обгоняя время,

полуживой под крышей я живу.



II



Вращение звёзд изучал Вавилон,

Александрия стала башней маяка.

У Шелли были башни, которые он

называл своими мыслями маньяка.

Я заявляю, башня есть его примета.

Эта спиральная дорожка внутри

есть родовая лестница поэта,

там были Голдсмит, Берк и Беркли.

Голдсмит с душевной своей болью

создал безумную медовую лиру,

сердце, переполненное кровью,

сделало из него гражданина мира.

Берк представил государство

деревом, лабиринтом для птиц.

Все века было просто равенство,

листья падают независимо от границ.

С дикой яростью в найме рабочих

сила крови определяет субъект,

проявляя великодушие прочих,

не Бог всё поглощает, а интеллект.



III



Лучи луны касаются земли веками.

Не оставляет пятен невинная кровь.

Стоят солдат и палач маяками

на залитой кровью земле вновь.

Страх не остановила даже ненависть.

Запах крови на родовой ступени.

Мы не должны собираться здесь

и в пьяном безумии кричать о луне.



IV



За пыльные окна цепляются блеском,

небеса наполнены лунным светом.

Бабочки черепашьи и павлиньи

машут перед закатом крыльями.

Современный народ походит на башню.

Мудрость есть собственность мёртвых,

несовместимая с жизнью и властью.

Неважно, что говорю не для усопших.

Как и во всём, что в пятнах и крови,

свойство живых без пятен быть.

Может показаться лунный облик,

когда из облака появится нимб.



Демон и зверь



Бывает время, когда очень

хитрый демон и громкие звери

изводят меня днём и ночью.

Они убегают из поля зрения,

а я остаюсь в круге событий,

между ненавистью и желанием.

Я увидел свою свободу наития,

глядя на солнце с улыбкой раскаяния.

Глаза сверкали в мёртвой голове

старого Люка Ваддинга с портрета.

Добро пожаловать, Ормонды все,

и даже Страффорд улыбался где-то.

Его счастливее сделало это,

узнав про его план, я осознал,

в галерее не было портрета,

когда свирепый зверь бежал.

К сладкой компании манили

мужские мысли, что прояснились,

они были очень дорогими,

но вскоре мысли прослезились.

Потому что бесцельная радость

заставила меня остановиться,

чтоб у маленького озера остаться

и смотреть, как чайка резвится.

Он услышал абсурдный гам

зелёных птиц, улетающих в бездну.

Теперь вращаюсь и прячусь там,

кусок хлеба подбрасывая в воздух.

Стряхнув воду со спины легко,

становился демоническим сдуру.

Это глупое, счастливое существо

возбудило во мне всю натуру.

Я уверен, насколько возможно,

что все естественные победы

принадлежат демону или зверю.

У человека не было такой свободы.

Владение материальным благом

приносит естественное старение.

Холодная кровь под сладким флагом

находит способ для творения.

В Фиваиде на Мареотике с друзьями

Энтони, голодая, молвил своё слово.

Тут засохли все до мешка с костями,

что имели Цезари, кроме престолов?



Эфемерность



Устал глядеть в твои очи,

в них печаль от тяжести веков.

На берегу озера этой ночью

мы выбирались из любовных оков.

Хотя угас любви уже запал,

нам было вместе ещё всласть.

Уставший ребёнок уже засыпал,

а звёзды разжигали нашу страсть.

Первый поцелуй забыт на склоне лет,

мы шли, шуршала опавшая листва,

я держал твою руку, а ты в ответ,

страсть утомляла как могла.

Вокруг был лес и жёлтые листья.

Мы будто на метеорите в темноте,

над нами осень продолжала кружиться,

не замечая кролика хромого на тропе.

У озера на уединённом берегу

мёртвые листья она вокруг собирала.

Я обернулся и увидел её наяву,

как её глаза и косы роса увлажняла.

Мы стремились к другой любви

с ненавистью и наказанием.

Перед нами наши души плыли,

любовь и постоянное прощание.



Поклёп



Я думал об этом, но был не у дел.

Моя любимая не понимает, где,

что я сделал или что бы хотел,

в этой горькой и слепой стране.

Солнечный зной меня утомил,

облако мыслей снова зависло.

Помню, что лучшее я сотворил

в состоянии здравого смысла.

Ежегодно я её возносил,

и любимая это всё поняла.

Вот когда я набрался сил,

мой зов подчинил слова.

Вот она сделала так, как могла.

Я перетряс бы эту всю болтовню,

отбросив напрочь плохие слова,

наслаждался бы этой жизнью.

Мудрость



Истинная вера себя открыла

в рисунках, на панно и в статуях,

наперекор сказанному освещала

в мозаиках храмов на стёклах.

Проповедник убрал с пола опилки,

мудрость плотника чудо сотворила.

На этом стуле из слоновой кости

в дамасской одежде Его Мать сидела.

Он был очень благородно одет,

в вышитом пурпурном камзоле.

Потоп Ноя так и не оставил след

на звёздных башнях Вавилона.

Его когномен звучал бы лучше.

Благо заставило этому случиться,

ужас покинул материнскую душу.

Невинности и мудрости суждено случиться.



Когда ты стар



Когда ты стар, седой, кумаришь

и головой киваешь у огня,

а книгу очень медленно читаешь,

мечтая увидеть в ней тебя.

Её глаза так глубоко когда-то

скрывали радость, благодать в тени.

Я полюбил за красоту её, однако,

пусть ложной или истинной любви.

Любил её за душу пилигрима,

за утомлённую печаль лица,

в написанных стихах кумира

ей повторяя это без конца.

Об этом грустно всё время бормотал,

как только любви желание исчезло,

затем под небом в горы зашагал,

пропал в пучине звёзд бесследно.



Что тогда?



Его товарищи думали в школе,

что он должен быть знаменитым.

Он так же думал и жил в этой роли,

в свои двадцать уже был именитым.

Что дальше? Пел призрак Платона.

Всё, что он написал, уже прочитали.

Через несколько лет он выиграл приз.

Друзья остались ему вечно друзьями,

денег хватило ему на безбедную жизнь.

Что дальше? Пел призрак Платона.

Сбылись его счастливые мечты.

На его земле росла капуста, слива.

Его рисовали, ему посвящали стихи,

в его доме семья была счастлива.

Что дальше? Пел призрак Платона.

Состарившись, подумал он:

ведь что-то я сделал превосходно.

Всё, как задумал в детстве план,

пусть дураки беснуются фривольно.

Громче запел призрак: «Что дальше?»



Изменчивость



I



Передвигая ногами,

человек идёт своим чередом.

При страстном дыхании

и ночью и днём

происходят разрушения,

и все противоречия вместе

от сердца получают раскаяния.

Тело называет это смертью,

Но если такая участь,

тогда что такое радость?



II



Есть дерева верхняя крона, которая

наполовину сверкает росой,

а половина снизу кажется зелёной,

но всё остаётся обильной листвой.

Обе половины поглощают

то, что они же и возрождают.

Образ Аттиса висит наготой

между страстным взглядом

и сплошной ослепшей листвой.

Лучше не знать это поневоле,

что может знать про это горе.



III



Получи всё золотом и серебром,

удовлетвори амбиции в идиллии.

Оживляй дни солнечным лучом

и размышляй над этим изобилием.

Женщины обожают праздных мужиков,

их дети любят богатое поместье.

Никто не жил в достатке без хлопот

детской любви и женской лести.

Не в листве поймаешь забвения след,

к своей смерти начни готовиться смело.

Живи с этой мыслью после сорока лет.

Проверяй работу интеллекта и веры.

Всё, что сотворил руками,

не украсит мужские лица

гордые, с открытыми глазами

смеющихся над гробницей.

IV



Мне пятьдесят уже минуло лет,

сидел я как-то в магазине одиноко

с открытой книгой на London street,

на столешнице пустая чашка кофе.

В то время я на улицу смотрел,

и взрыв души пришлось мне ощутить,

казалось, я от счастья обалдел.

Я был блажен и мог благословить.



V



Солнце летом золотилось

в перистых облаках на небе,

луна в поле зимнем суетилась

или стихия плутала в гневе.

Я не мог смотреть на это.

Ответственность лишила сил,

то, что творилось давно где-то,

я не делал и даже не говорил.

Что же я мог сделать и сказать?

Ведь каждый день терял свой вес,

воспоминания не успел я записать.

Моя совесть испытала стресс.



VI



Внизу раскинулись река и поле,

запах свежескошенного сена

висел в ноздрях у великого Чжоу.

Слеза стекала с гор лавиной снега.

Пусть всё пройдёт потом!

Упряжка с белыми ослами

плелась в Ниневию, где Вавилон,

завоеватель держал поводья славы.

Пусть настанет желанный конец!

Взывал он к воинам, усталым от боёв.

Из пропитанных кровью сердец

возникнут ветви дней, ночей и снов.

Там будет яркая луна сиять.

В чём смысл этих песен?

Пусть всё пройдёт опять,

мир станет ненамного тесен.



VII.



Ищи в душе реальность,

не верь тому, что кажется без меры.

В певце с рождения музыкальность,

в противном ты лишённый темы.

Что желает человек? Угля Исайи? Уйти?

Сердце немеет от простоты огня и стиха!

Глянь на огонь, идёт спасение внутри.

Что имел Гомер от первородного греха?



VIII



Фон Хюгель, мы с тобой расстались,

потому что у нас похожи лица.

Мы почитаем святых и святость,

а тело Терезы лежит в гробнице

и сладко пахнет, омытое маслом.

Те же руки увековечили тело святого,

исцеление его стало подвластно

тому, кто выкопал мумию фараона.

Моё сердце найдёт облегчение,

став христианином и выбрав веру.

То, что в гробнице станет прощением,

предопределит мою измену.

Мой пример — Гомер и его сердце,

что сказано в Священном Писании

о медовых сотах, льве и венце?

Уходи, фон Хюгель, с благословением!

Об умирающей даме



I. {Её любезность}



Со старой добротой и благородством

её голова лежала среди рыжих волос,

прислонившись к подушке румянцем.

Она не хотела, чтоб грустить пришлось,

когда взгляды могут встречаться.

В её глазах искрился смех,

а речь была похожа на злую сказку,

в разбитых сердцах остался грех,

и мы соревноваться с ним могли.

Разбитые сердца, описанные в титре,

с остроумием и безумием берегли,

думая о святом Петронии Арбитре.



II. {Художник с куклами и рисунками}



Несите сюда, где лежит красота,

рисунок или новую лепную куклу.

С другом или врагом, как всегда,

шёлковое платье или куртку,

костюм мальчика из шерсти,

сшитые по турецкой масти.

Только игрушки не боятся смерти.

Мы дарили миру наши страсти.



III. {Она обращает куклы лицом к стене}



Был религиозный праздник везде,

на нём священник мессу читал.

Даже японцы обращают тело к стене.

Педант страстно этикет соблюдал.

Неистовой, остроумной она казалась,

венецианская дама в красных туфлях.

Она стремилась к интриге на шалость,

в маскарадной юбке и в лунгах.

Медитативные критики привстали,

наша красавица в турецких штанах.

У священника есть день, как у собаки,

не даёт уснуть, лает на луну впотьмах.

Мы и наши куклы есть и будут,

но мир лучше всех всегда!



IV. {Конец дня}



Она играет, как все дети,

покаяние превратилось в игру.

Фантастический и дикий

предвещает финиш дню.

Кто-то к ней зайдёт с утра

и обязательно бубнит,

что наполовину сделана игра.

Завершай игру или выходи.



V. {Её род}



Она оставалась вежливой и притом

как бы тонкой натурой

и называла удовольствия злом.

В хорошие дни имела халтуру.

Она чувствовала себя женщиной

без красного и белого лица,

её звание выросло из общего

и неучтивого родства.

Вот и сердце может подвести её,

или болезнь сломает волю.

Для примера укажем ещё

доблесть мёртвого брата с любовью.

VI. {Её храбрость}



Когда душа её летела к венцу,

где можно было танцевать

и встретиться лицом к лицу

с фантазиями юности и мечтать.

У меня нет речи, символы слов,

языческая речь, что я сказал,

для изумления моих идолов,

кроме лесных ужасов, что я знал.

Джорджоне на последнем дыхании,

кто думал, что он кистью чертит.

Вот Ахилл, Тимор, Бабар, Бархаим

жили и смеялись в лицо смерти.



VII. {Ей друзья принесли ёлку}



Без гневной мысли, враг, прости,

нам из леса ёлку принесли

или кое-где купить успели,

пока на сучьях идёт веселье.

Она с кровати смотрела на вещи,

думая о хороших вещах зловеще.

Пожалуйста, ёлка, будь добра,

фантастическая голова,

дай нам немного благодати,

радостных глаз и крепких объятий.

В твоём лице виден эшафот.

Ведь это всё вот-вот умрёт.



Дороти Уэллсли



Безлунная ночь на деревья легла,

дотянуться до них рука моя хочет.

На знаменитой обивке лежала она,

сжимая руку, приятную на ощупь.

Они сближались в ночной тишине

и соединяли свои чувства.

С тех пор, как собаку завели себе,

они совершали безумства.

В комнате, полной книг, наверху,

но нет книг на коленях и нет никого,

немецкий дог не выл на луну,

тихо лежал, погрузившись в сон.

Совесть не удовлетворена,

но это прекрасная семья.

Древние авторы неверно толкуют

с горящим факелом гордых фурий.



Молодой красоте



Сэр художник, почему бесплатно?

С каждым Джеком или Джилл

с этой компанией адекватно

выбираешь лучших из чужих.

Кто рисует другую корзину,

скоро свалится с холма.

Ты подари для школы картину,

будешь страстным для них тогда.

Обычные красавицы этого дня

рождены для тонуса в себе,

с херувимами старого Иезекииля,

но вовсе не в гравюрах Боварле.

Я знаю, что даёт в награду красота,

как тяжело живёт её попутчица-слуга,

и всё же с радостью ушедшие года

не называют меня другом дурака.

Да, я мог обедать в конце пути,

с Landor и Donne вперёд идти.



Оттенки



Найди в городе тонкие оттенки,

глянь на стоящий памятник для себя.

Если строитель получил за это деньги,

становишься счастливее в конце дня.

Глотни солёное дыхание моря,

серые чайки порхают вместо людей,

величие усталых домов от горя

заставляет снова уйти скорей.

Мужчина использует старые уловки

в собственной страстной службе

и дарит внукам нужные сноровки,

которые его руками учат о дружбе.

Сладкие эмоции работают в жилах,

как нежная кровь, гонимая с места.

Оскорбление за старания не в силах

скрыть позор от вашего протеста.

Шагай, странник беспокойный,

найди пристанище у Гласневина.

Пыль заткнёт твоё ухо, ты покойник.

Пора отведать солёного забвения.

Слухи надо в углах превозмочь.

Ты печалью перед смертью наелся.

Прочь, смерть, прочь!

Тебе в гробнице будет не тесно!



Изображения



Я тебе разрешу удалиться

разумом в пещерную дыру

и там лучше насладиться

на солнце и на ветру.

Я тебе не велел уходить

в Москву или даже в Рим,

и на работу не надо ходить,

своим музам домой набери.

Найди проявления вид,

вот рядом дикая львица,

девственностью всех удиви,

ребёнка или блудницу.

Видишь, как орёл парит,

ему крылья дают лететь.

Признай, пять — это не три,

заставь свою музу петь.



Дикие лебеди на прохладе



Деревья в осенней красе,

тропинки сухие в лесах,

закат отражал в воде

октябрьские небеса.

Вдоль берега, среди камней,

пятьдесят девять лебедей.

Настала девятнадцатая осень,

с тех пор как стал я их считать.

Не успев свой счёт закончить,

они внезапно стали улетать.

С шумом крыльев они разбегались

и с разворотом ввысь разлетались.

Я смотрел на белеющих птиц,

сердце щемило от круглых зениц.

Всё изменилось, я слышал порой

звук их крыльев над моей головой.

Впервые на берегу я нечто обрёл

и потому бесшумно поступью шёл.

Неутомимо, любя и с любовью

они и на холоде чувствуют волю.

На воде и воздухе когда они реют,

их сердца никогда не стареют.

Страсть и свобода передвижения,

следить за ними одно наслаждение.

Вот плывут они по неподвижной воде

таинственно, красиво всегда и везде.

Между порывами, после дрёма,

на кромке озера иль водоёма,

просыпаясь, они восхищают,

обнаружив себя, улетают.



Два дерева



Глянь в своё сердце, любимый,

там от счастья неумолимо

ветви дерева расцветают,

нежным трепетом раздражают.

Плоды начинают быстро зреть,

корни заставляют их терпеть

на этом звёздном свете,

в ночной тишине и на рассвете.

Они делают мелодичную волну,

напевая тихо брачную мольбу,

и наполняют меня музыкой,

шелестя всей своей листвой.

Молодость танцует в вальсе,

кружась туда-сюда, как листья.

Пламенные дни наши второпях

теряются в несведущих путях.

Не смотри ожесточённо на их путь,

поднимись и жди, когда они уйдут.

Там демоны со своим коварством,

просто загляни в их царство.

Их образ роковой под небом,

корни торчащие под снегом

активируются бурной ночью,

листья чёрные, обломки сучьев.

Проблемы ведут к бесплодию,

развивая усталость и фобию,

за стеклом обитают демоны,

когда Бог видит свои сны.

Идём по бурелому гордо,

острые когти, голодное горло,

беспокойные чёрные вороны

орут, летят в разные стороны.

Они на запах по ветру бегут,

рваными крыльями трясут.

Твои нежные глаза затаили зло,

не смотри жестоко на стекло.



Второе пришествие



Разворот в круговороте,

сокол не слышит охотников тир,

падает камнем в своём полёте,

анархия захватила весь Божий мир.

Тусклый пролив освобождён,

невиновность утонула в церемонии.

Лучший не уверен, что убеждён,

а худший пребывает в агонии.

Чьё-то откровение в наших руках,

очень близко второе пришествие.

Сколько смысла в этих словах,

духовный мир ожидает нашествие.

Беспокоит зрение в знойной пустыне,

чудится тело льва с головой человека.

Взгляд пустой, безжалостный поныне

от раскалённого солнечного блика.

Двигаю медленно бёдрами ягодиц,

над пустыней призраки летают,

кругом тени возмущённых птиц.

Вновь наступит тьма, я точно знаю.

Двадцать веков кошмарного сна,

колыбель уже успела насладиться,

час грубого зверя наконец настал,

Вифлеем готов снова разродиться!



В буреломе



У воды меж деревьев шагали

холостяк и его дама. Спешили,

глядя друг на друга, и ощущали,

что никогда они так не любили.

Они увидели, как гордая царица

бежит по небу, серебром скользя,

и как мигали мгновения зарницы.

Никто так не любил тебя, как я!

Спеша, покидали лесной бурелом,

для любовников это место изгнания.

О, жёлтый мир, ты моя доля в нём,

никто не любил тебя, как я!



Паломник



Я голодал сорок дней на хлебе и воде.

Запретил алкоголь и девок в шелках.

Нет толку от баб, у них одно на уме

и в деревне, и в парижских кругах.

Они повторяют: «Но fol de rol».

На острове Лох-Дерг я шёл по камням,

молился везде до мозга и костей.

Там был старик, он был так упрям,

что остался рядом до последних дней.

И всё время бубнил: «Но fol de rol».

Все мертвые мира здесь побывали,

если мать ищет сына, то найдёт.

В огне чистилища его перековали.

Клянусь богом, я слышал, что он поёт:

«Но fol de rol».

Мы плыли в лодке, чёрный ворон,

двадцать футов крыльев размах,

кружил над нами, словно демон,

хлопал перьями, вызывая страх.

Лодочник напевал себе: «Но fol de rol».

Вот я в трактире, опираюсь на стену,

заходите, девки, в своих шелках,

в деревенской Шали или даже в Вене,

с любым мужиком и песней в устах.

Я брошу всё и всё: «Но fol de rol».

Паудин



Неразумен был я и возмущён,

со злостью присущей мне,

увидев в лавке Паудина днём,

споткнулся на ровной земле.

У терновников на рассвете

кроншнеп на камнях завывал,

а пронзительный ветер

эхом ему отвечал.

Я подумал об этом немного,

что на определённой высоте,

где мы все на глазах у Бога,

одинаковые во всей красе,

звук нельзя потерять в тишине,

и ничто не может быть забыто,

если не хватает одинокой душе

сладкого, кристального крика.



О женщине



Бог славит женщину по причине,

что она отключает свой разум.

Мужчина не найдёт в другом мужчине

то, что в женщине увидит сразу.

Это её плоть с великим значением

и тело, которое накрывает всё,

что не расходится с его мнением,

ведь это не собственность её.

Педантизм не приемлет этот процесс.

Царь Соломон был мудрый самый.

Он имел гарем из сотен принцесс,

чтобы народы объединить в единый.

Считал быть с каждой наедине,

когда Шеба была его подругой.

Он будто железо ковал её на огне

и выполнял её желания грубо.

Расслабившись, они начинали зевать,

получив удовольствие от сна.

Как одно целое продолжали дрожать,

лишь только уснула она.

Дай бог мне, но не здесь,

ведь я не такой умелый.

Надеюсь на эту дорогую вещь,

но теперь я быстро старею.

Даже сказка в быль превратится,

если ступу толочь при луне.

Можно заново возродиться

и помнить, что знания при тебе.

Я от забот не сойду с ума,

сон выгоняет с постели нежность.

Жаль, что очень болит голова

и скрежет зубов влечёт неизбежность.

Извращение, сотворённое взглядом,

позволяет жить тебе как Соломон.

Пусть твоя Шеба танцует рядом

и много женщин украшают дом.



Шестнадцать мертвых людей



Мы раньше говорили о свободе.

По-разному убили шестнадцать человек.

Взаимных уступок не было вроде,

что должно было быть, а чего нет?

Пока мертвецы слоняются везде,

в аду уже бурлит кипящий котёл.

Мы будем точно преданы земле.

пока не свергнут германский орёл.

Кто спорит, что Пирс глухонемой?

Железная логика превосходит порой

кость большого пальца Макдонаха.

Как можно мечтать по этим слухам?

Новые товарищи в наших рядах,

Вольф Тон и лорд Фицджеральд,

держат нос во всех чужих делах,

перемалывая кости в своих жерновах.



Присутствие



Странная ночь, призраки снились,

волосы на голове будто шевелились.

Солнце зашло, девки слонялись,

робкие, крашеные, и дико смеялись.

В кружевах и шелках шелестели,

поднимаясь по лестнице со скрипом,

те, кто мои стихи читать любили

об оргазме, с неистовым криком.

Ответная и безответная любовь.

Они стояли в дверях у крыльца,

у моей деревянной кафедры, вновь.

Я не слышал, как бьются их сердца.

Кто-то блудница, а кто-то стерва,

их взгляд никогда не был желанным.

Одна из них могла быть королева.

Сон возбуждал, но был очень странным.


Сумасшедшая Джейни


«Я устала епископа ругать, —

сказала Сумасшедшая Джейни. —

Девять книг, его девять шляп

не делают его мужчиной.

Я думала про свои измены,

мысли перебирала, с кем и где.

У короля были красивые кузены,

куда же они исчезли все?

Может, насмерть забиты в подвале,

а он остаётся на своем троне.

Прошлой ночью мы на горе лежали», —

сказала Сумасшедшая Джейни.

Как-то экипаж из двух коней,

на двух колёсах, ехал мимо.

Справить нужду присела Эмер,

появился интенсивный мужчина.

Он сел рядом с ней, её Кухулин,

опершись на два колена,

камень целовал, стоя в грязи.

Слезами умывалась измена.


Человек мечтает о волшебном царстве


Он стоял среди толпы у Дромахера.

Его сердце горело, словно пламя.

Он познал наконец нежность матери,

прежде чем стал статуей из камня.

Если кучи рыб займут часть кормы

и поднимут серебряные головки,

запоют утренние и вечерние псалмы

на забытом в мире островке.

Люди любят море и ловят случай,

любовники клянутся друг другу

под плетёной крышей из сучьев

и поют об этом без испуга.

Он бродил по пескам Лиссаделла,

думал о деньгах, что не под силу.

Знал бы он, сколько лет пролетело,

прежде чем он ляжет в свою могилу.

Он шёл мимо на досуге,

разевая свой грязный рот.

Он пел на севере, западе, юге,

где жил весёлый и нежный народ.

Под небом блестящего серебра

ноги танцора становились живее.

В плодах созревали солнце, луна,

а в песне той он был вовсе мудрее.

Он размышлял у колодца Сканавина

о своих насмешниках оголтело.

Его месть была в деревенской канаве,

когда земная ночь успокоила тело.

Там росла травка у бассейна

и пели противные очень голоса.

Тишина насильно была рассеяна,

этому радовалась избранная раса.

Какие бы водные потоки ни падали,

а серебро раздражало золото дня,

полночь окутывает их и очень радует,

любовники там пребывают, любя.

В сказке есть прекрасное настроение.

На Лугнагалле он спит под холмом,

и в безмятежном своём сновидении

он это видит под крутым тюрбаном.

Когда земля поглощает человека

и черви кружат над его костями,

он сознанием своим без крика

взывает к Богу над небесами.

Во сне мечтает и на волне танцует,

любовник остаётся в бессилии,

пока Бог сжигает природу поцелуем.

Мужчина не находит утех в могиле.


Призрак


Опасность таится в насмешках,

говоря о призраках неспешно.

В правдоподобных же явлениях

я убедился в разумных сомнениях

к этим дерзким, лукавым видениям

и отнёсся к ним с недоверием.

Я видел пятнадцать призраков таких,

пальто на плечиках не худший из них.

Ничего хорошего я и не мог иметь,

когда полночи должен был сидеть

в моём полуодиночестве

с остроумным другом в отрочестве.

Тогда я не позволял его взглядам

понять, что призраки где-то рядом.

Я видел пятнадцать призраков таких,

пальто на плечиках не худший из них.

Старея, мужчина прекращает суету,

каждый раз радость уходит в глубину

и заполняет в его сердце пустоту,

он нуждается в силе догонять мечту.

Ночи становятся длиннее и темнее,

открывая тайну, делая страх сильнее.

Я видел пятнадцать призраков таких,

пальто на плечиках не худший из них.


Умозаключение


Компаньон. Знакомая одна

одарённая, элитарная была,

богатая, видная женщина,

горькой славой разрушена.

Она не молодая, одинокая,

бесчувственная и жестокая.

Я очень долго трудился,

за это время изменился,

несмотря на все крушения,

я был рядом до изнеможения.

Какие могут быть перемены?

Это лишний вес, время смены.

Возраст не выпрямит колени.

Согласен, это не все понимают,

одни сомневаются, другие кивают.




Джеймс Огастин Алоишес Джойс (1882-1941).

Стихотворения Джойса различны по своему настроению и технике, в них болезненный нигилизм, лирическое томление, стилизация под поэзию Шекспира, модернистский кошмар. Художественный мир Джойса организует главный принцип - соединение, сближение разного, отдалённого, несходного, он сближает разведённых в обыденном сознании языковые явления, различных стилистических пластов, синтаксических конструкций, прозаической и поэтической речи.

Святая миссия
The Holy Office

Я есть катарсис — очищение,
и в этом моё предназначение.
Использую грамматику поэтов,
мне близок Аристотель в этом.
Я переводы в барах и борделях
делаю с одной лишь целью,
дабы барды не зазнавались,
а правду из уст моих черпали.

Мой образ мыслей необычен,
он философский, эпизодичен,
но толковать меня не надо,
я сам излагаю свои взгляды.
Я каждому так предлагаю,
стремиться к аду или раю,
для посрамления сатаны
грехи отпущены должны.

Мистикам полную волю дайте!
Ведь даже сам великий Данте
в доверии от римских пап
порой был в ереси неслаб.
Некто радость ищет за столом,
со здравым смыслом перед сном,
размышляя о неудобствах,
упорно проявляет жлобство.

Меня не равняйте без раздумий
с одной из шатий прошлых мумий
и тем, кто просит его умилить,
другие тешатся, а он скулит.
Ни с тем, кто кинулся в объятия
чудной даме в кельтском платье,
и тем, кто не пьёт ни грамма,
но постоянно пишет драму
да словно любящий супруг,
к ней лезет прямо под каблук.

Ни с тем, кто верит, что на свете,
есть только комильфо и «эти».
Нальют герою двести грамм,
а после пьяный ходит сам.
Ни те, кто, как божество,
глядят на мэтра своего,
а те, кто вьётся каждый вечер
перед богачами в Hazelhatch.

Вовсе не тот, что рыдает в пост
и произносит языческий тост,
или кто ночью торопливо
тайком от всех глотает пиво.
Ни с тем, кто в сумраке ночном
однажды встретился с Христом.
(Отмечу, правда, что — увы! —
он видел Христа без головы.)

Что ни паяц, то корчит гения
читателю Эсхила в удивление.
Для тех людей, которых знаю,
я как сточная труба гнилая,
очищаю каналы в их мирах,
об этом мечтают все во снах.
Уношу их грязные ручьи подальше,
так как я это делаю без фальши.

Из-за этого я потерял корону,
хотя всё делал по закону,
но церковь в этот час невзгод
на помощь быстро не придёт.
Задницы дают вам отпущение,
а я есть катарсиса служение.
Грех подобает всякому дерьму,
ваш грех я на себя опять приму.

Зачем шутов мне обличать,
мой долг — их души облегчать.
Девиц обычно я перевоплощаю
и нежно их тела раскрепощаю.
Мой обязательный удел —
срывать оковы с женских тел,
их «не хочу» я осторожно
довожу до «всё возможно».

Пусть внешне дева холодна,
вид делает на людях, что горда,
когда ночью меж ног моя рука,
она отдастся тебе наверняка.
Друзья, поймите, бой жестокий
ведет с Мамоной дух высокий.
Я очень верю, светлый дух
Мамоновых разгонит слуг,
им никогда не видать свободы
от презрения и всех налогов.

Они за это мне вредят,
ведь мой учитель Аквинат,
что закалён его я школой,
пока они толпой бесполой
мольбу возносят к небесам,
я обречён, я горд, упрям.
Я равнодушен, как селёдка,
заткнувший вам повсюду глотки.

Бесстрашен я и всегда один,
спокойней ледяных вершин.
Мой дух не будет с их единым,
они будут работать до могилы,
для адекватного баланса
и свершения мирового коллапса.
Они закрыли двери для меня,
их отвергнет навек душа моя.


Актёры в полночном зеркале
A Memory of the Players
in a Mirror at Midnight

Они думали о любви без слов
под скрежет тринадцати зубов.
Её худая челюсть ухмылялась.
Зудело тело и обнажалось,
хлестала плеть,
дрожала плоть.
Любовь, еле дыша, смердела,
как из кошачьего рта разила,
была несвежа, будто пропита.
Язык был резкий у этого поэта.
Седина и кости выпирали,
а губы в поцелуях утопали.
Ужасный голод ожиданий грёз,
была соль в крови, это от слёз.
Нельзя выбрать себе миражи,
вырви сердце своё и сожри.


Послесловие к «Призракам» Ибсена
Epilogue to Ibsen’s Ghosts

Дорогие друзья, для понимания:
старый Ибсен уж вне сознания.
Позвольте уделить внимание
призраку Альвинга, капитана.
Я в прошлом про это не писал,
как рыцарь в грязном одеянии,
свой взгляд на пьесу излагал
в обход запрета на молчание.
Тогда не всякий остолоп
путал поминки, или свадьбы,
а пастор Мандерсон бы мог
об этом объявлять однажды.
Жена мне подарила пацана,
горничная — дочь по году.
Радость счастливого отца —
определять свою породу.
Оба клянутся, я тот человек,
чьи дети рождены судьбой.
Скажи, жизнь, почему это рок,
один здоров, а другой гнилой?
Вот Олаф, он честно жил 
безгрешен, как Сусанна,
а сифилис в бане подцепил
от какого-то романа.
Зато блудливый Хаакон
был с дамами любезней
и должный не понёс урон
от венерических болезней.
Я сам ухлёстывал не раз,
но бросил это и очень боюсь,
что горничная в какой-то час
разведёт меня на грусть.
Я тем больше сомневался,
что ночью исповедалась жена,
друг пастор часто заявлялся,
чтобы наставить мне рога.
Немудрено, что есть порок
и сладким может быть гарнир.
Священник и стафилококк —
они как будто бы единый мир.
Винить всех, за всё не отвечать,
блудницы — приманки женихам.
Лечитесь, сын, отец и мать,
грех вам воздастся по серьгам.
Сгорел приют, а плут столяр
подставил пастора в пожар.
Храни он влажным порошок,
вот и не случился бы поджог.
Мир за это мне не рукоплескал!
Чёрт побери, я об этом написал.


Баллада о Хухо О'Вьортткке
The Ballad of Persse O’Reilly

Вы конечно слыхали
о Шалтай-Болтае,
как он грохнулся и покатился,
у стены журнала остановился.
В журнале есть место для изгоя,
герб, шлем и всё такое.
Он был королём у нас однажды,
его пинали, как овощ каждый.
С Грин-стрит уехал он на покой
приказом в тюрьму Маунтджой.
В тюрьму Маунтджой!
Заключили изгоя.
Он был возмутителем покоя,
придумал свечи от геморроя,
народу давал презервативы,
больным — молоко, но от кобылы,
убрал алкогольные коллизии,
продвигал реформы религии.
Религиозная реформа
ужасна по форме.
Он в Аррахе сказал,
что не справился, опоздал,
молочник не смог,
пошёл под залог.
Ковбой, натыкаясь на быка,
знает, что опасны его рога.
Бодливость в рогах!
В его врагах!
Надел рубашку и будь готов.
Рифма — королева всех стихов!
Бальбучо, бальбачо,
у нас была курица и харчо,
жевательная резинка и ещё
китайский фарфор,
это нам продал местный вор.
Неудивительно, что он обманул,
парням нашим даром толкнул.
Они бы взяли его на абордаж,
он убежал через первый этаж.
Их апартаменты разгромили
в дорогом отеле, где воры жили.
Скоро хлам его сожгли сдуру,
как шериф провёл процедуру.
Пристав сломал их дверь,
он не ограбит нас теперь.
Сладкие неудачи на волнах
пришвартовались на островах.
Явился чёрный бандитский бот
в заливе Эблана у самых ворот.
Видел его боевой человек
из бара на гавани Пулбег.
Вот и норвежский верблюд,
лучшее из тресковых блюд.
Подними его, Хости, подними,
бедный он, чёрт возьми!
Это было во время откачки
пресной воды из водокачки,
или, согласно Nursing Mirror,
наш тяжеловес Хамхарихор
смело горничную снял себе,
чтобы ухаживать за ней везде.
Ух, что она смогла вытворять!
Он девичник смог потерять.
Ему за себя не надо краснеть,
старый философ будет мудрей,
чтоб засунуть в неё свой конец,
он суть зверинца, наш самец.
Господа, Биллинг и компания,
как Ноев ковчег, очень старая.
У памятника Веллингтону
он сцепился не по закону,
его подставил какой-то мудак,
суд назначил смерть, вот так!
Жалость связали с рвотой
к его невинным сиротам,
семь бед — один ответ,
дали ему шесть лет.
Его законная жена сберегла,
её бодрость слухами обросла.
Самые большие слухи,
которые слыхали вы.
Сеудоданство! Анонимы!
Властвуйте! Замороженные!
Вот торговля будет свободной,
а собрание станет народным,
смеяться над сыном храбрым
поголовно будут скандинавы.
Его похороним в Оксманстауне
рядом с дьяволом и датчанами.
Глухонемых все сторонятся,
даже вся королевская конница
и, конечно, вся датская рать
Шалтая-Болтая хочет прогнать.
Заклинания нет, и потому
в Коннахте или в аду
человека легко умертвить!
Кто может Каина воскресить?


Три кварка для мастера Марка
Three Quarks for Master Mark

«Три кварка для мастера Марка,
у него есть одна только барка».
Об этом в небе кричала чайка,
летая у Палмерстон-парка.
Увидев этот шум и гам,
орал на неё он без рубашки,
охотясь в одних штанах
за этой пёстрой пташкой.
Эй, Марк, ты паранойя,
старый петух. Банзай!
Будто из ковчега Ноя,
вылетел один негодяй.
Дичь улетела, махнула хвостом.
Женись, найди себе любимую,
как деньги заработаешь потом,
тогда и марку сохранишь свою.


Сатира на братьев Фэй
Satire on the Brothers Fay

Два брата Фэй известны всем,
они отличные пьесы ставят
и, конечно, везде без проблем,
нетрадиционно роли играют.
Все зрители были изумлены.
Я очень удивил братьев Фэй,
которые не приемлют новизны.
Я просто лежал в моче своей.
В зале чистые дамы трепетали,
их белые юбки меня восхищали.


Банхофштрассе
Bahnhofstrasse

Глумливых взглядов череда
мой путь сопровождает иногда.
Сквозь катаракту я на день гляжу,
свой путь сверяю на звезду.
Эта звезда боли или зла,
моя молодость уже прошла.
И мудрость, старости оплот,
не защитит и не спасёт.

Выпустил пар
Gas from a Burner

Господа, вы тут в недоумении,
почему идут землетрясения.
Из-за злого служения сатане
ирландского поэта в чужой стране.
Он прислал книгу, лет десять прошло.
Я раз сто читал её или вроде того,
так и сяк, как на языке Эзопа,
и через оба конца телескопа.
Я это издал до последнего слова,
но по благословению Христову
проявился бесовский язык,
гнусный умысел его я постиг.
Я перед Ирландией в долгу,
но её честь держу и берегу.
Этот остров всем в назидание
свои таланты гонит в изгнание.
Ирландским юмором своим
предавал вождей одного за другим.
Да, не остроумное это дело —
кидать известь в очи Парнелла,
и не осушил бы ирландский ум
на барже епископа Рима трюм.
Сам папа в долгу не мог быть больше,
чем он оказался перед Билли Уолшем.
Эх, Ирландия, страсть моя,
здесь Христос и Кесарь — друзья!
Страна, где трилистник в поле растёт.
(Минутку, леди, я вытру свой нос!)
Критика не мешает печатать стихи,
я печатал Маунтени Маттона вирши
и пьесу его, где всякий твердит:
«шлюха и содомит».
И комедию про святого Павла,
не о женских ногах, а просто травля,
сочинённая Муром, он джентльмен,
живёт на свой законный процент.
Я печатал фольклор севера и юга,
собранный Златоверхим Грегором,
печатал писавших важно и глупо,
Патрика и даже чуть не Колумба.
Я издавал мистические книги,
популярные Казинса интриги,
извиняюсь за точность слога,
у него в заднице была изжога.
Великий Джой Синг вышел в тираж,
парящий ангел, плебейский типаж,
с дорожной сумкой от Монселя,
подвожу черту ему, не робея,
парню, несущему итальянские мерзости,
Джон-Уайзу Пауэру и О'Лири Кертису,
о Дублине писал такой позор,
даже негр это бы не взял в набор.
Да, ты отрыжка, я разве трону,
печатая память о Веллингтоне
или о трамвае Сендмаунтанса,
Кексы Даунса и варенье Уильямса.
Да буду я проклят за такое желание
выдать ирландские наши названья!
Удивительно только, что этот нахал
кудрявую лужу нигде не назвал.
Печатный станок не намерен
клеветать на мачеху Эрин!
Мне жалко бедных, вот почему
рыжий шотландец ведёт книгу мою.
Шотландия бедная, нищая даже,
у её нет Стюартов для продажи.
Моя совесть легка,
как китайские шелка.
Колумб свидетель моей уступки,
сто  фунтов скинул при покупке.
Клянусь селёдкой, люблю одну
мою Ирландию, мою страну
Я плачу по эмигрантским невзгодам,
наблюдая бедолаг по пароходам,
чтоб умерить людей страдания,
издаю нечитаемые расписания.
Моя полиграфия — место для встреч,
здесь ночами играют в скетч
сомнительного образа девицы,
британцы и чины из полиции.
Приезжий услышит все слухи
от пьяной дублинской шлюхи.
Кто сказал «не противься злу»?
Я книгу его превращу в золу,
прах хранить буду в урне
и каяться ей упрямо и бурно.
Я пишу псалмы в песнопениях,
и всё это стоя на тощих коленях.
В Великий пост покаюсь сам,
свой голый зад являю небесам.
В типографии, слезой умываясь,
в своих грехах я вам признаюсь.
Мой бригадир из Бэннокберна
засунет правую руку в урну
и начертает у всех на виду
Memento homo на голом заду.


Пастух
Tilly

Он кочует за зимнем солнцем,
погоняя скот по тропе холодов.
Покрикивая на своих питомцев,
он гонит стадо горных козлов.
Дом встретит их теплом.
Они блеют и трясут рогами,
он погоняет их прутом,
стелется пар над их головами.
Стадный пастух с козлами
вечером растянется у огня,
задранный в клочья сучками,
истекая кровью у ручья.


То дитя
Ecce Puer

Младенцы взойдут из бездны веков
отрадой и горем на сердце отцов.
Им спокойно в своей колыбели,
милосердие и правда дремлет.
Дыханием нежным теплится пар,
мир был мраком, прозрел и настал.
Уснул ребёнок и крепко спит,
умер отец, не проснётся старик.
Покинул внезапно он его.
Прости сына за это своего!


Дулиспруденция
(на мотив песенки «Мистер Дули»)
Dooleysprudence (Air: «Mr Dooley»)

Кто этот странный господин?
Когда храбрые дерутся нации,
он едет домой обедать один
на первой канатной дистанции.
Он был рад кушать свои дыни,
читая вопиющие бюллетени,
правителей всей земли,
это и был мистер Дули.
Он круче был за деньги,
парня знала страна.
Ему нужны не копейки,
а долларовая цена.
Забавный Дули ценник,
он в церковь ни ногой,
хотя папа и священник
его призывали в бой.
Призывали души спасти
по единственному пути.
Это мистер Дули, Дули,
в тела летели пули, пули.
Он самый добрый человек,
за страну имел заботу
освободить за этот век
от ложного Иисуса патриота.
Как этот человек храбрился,
ему было наплевать,
что раса жёлтая стремилась
весь мир завоевать.
С кем британская звезда
к победе нас вела,
а евангельская немчура
бесстыдно нам врала.
Самый мудрый взгляд,
что знала наша страна.
Моисея проклятий ряд
лежит на его домах.
Дули плачет так невинно,
как весёлый идиот,
зажигает чубук длинный
и при этом всё поёт.
Пандекты и книги, угодные Богу,
хочу у лысых судей спросить:
парик из чужих волос и тогу
почему вы должны носить?
Это мистер Дули, лучший дурак.
В туалете от Пилата Понтия
думает мистер Дули, кто же так
говорит, что я есть свинья.
Не платит налог подоходный
или лицензию на собаку.
Тогда он облизывает охотно,
с улыбкой почтовую марку,
с презрением — лицо короля,
может быть, императора,
морду единорога или льва.
Это мистер Дули, друзья!
Известный шутник и остроум.
Клей ядовитый, Дули-дум,
джентльмен тот, кому не брат
Навуходоносор и пролетариат.
А думает он, что всяк
рождённый среди людей
гребёт по жизни так
на лодочке своей?
Мудрец и властитель дум.
Пожар в Европе раздули,
это видел мистер Дули-дум,
он скептик, нас всех надули.
В Маркса и Энгельса ковчег
немецкий заманили.
Когда затопит новый брег,
тогда морские мили
он преодолеет вплавь,
раздевшись догола,
под своды радужных забав,
Дули-дули, дули-голова.


Сейчас в коричневой стране
Now, o Now in this Brown Land

Здесь, в этом мирном уголке
мы, взявшись за руки, бредём
с музыкой любви и налегке,
тёмной ночью и днём.
Наша дружба продолжалась,
а любовь была задорной,
пока она не развенчалась
внезапно и покорно.
Шут в красно-жёлтом платье
по клёну стучит и стучит,
по стволу, словно дятел,
затем одиноко молчит.
Ветер свистит от невзгод,
листья падают не вздыхая,
листопад идёт каждый год,
заметает и всегда исчезает.
Нам нечего с тобой волноваться,
это розыгрыш демонический!
Дорогая, давай целоваться,
отпуск начнём эротический.
Не воскрешай былых невзгод,
поверь, грядущее придёт.


Наблюдение за лодками в Сан-Саббе
Watching the Needleboats at San Sabba

Слышу, плачут молодые сердца,
с вёсел влюблённых стекает вода,
в прерии шорох, дышит трава,
сюда не вернутся они никогда.
О сердца, скорбящие травы,
зря любовь ушла невзначай.
Безумный ветер не дует лукавый,
нет возврата назад. Прощай!


Я был твоим мучителем
Though I Thy Mithridates Were

Хотя я был как твой Митридат,
всегда терпел твоих укусов яд,
ты опять оставалась со мной,
в сердце страсть кипела тобой.
Только об этом я тебе признаюсь,
ты нежная злоба и ты моя грусть.
Элегантные, античные фразы
мудростью на устах воспеты.
Я не знал, что любовь — зараза,
о ней праздно пишут поэты.
Любовь хоть до небес воспой,
но капля фальши есть в любой.


Ты пропадаешь в ночной тиши
Thou Leanest to the Shell of Night

Ты пропадаешь в ночной тиши.
Милая дама гадает на слух.
В том хороводе восторг не ищи
и пугающий в сердце стук.
Неужели реки текут вперёд
из серых пустынь на север?
Твоё настроение — это залог,
как пронзительный ветер.
Что завещает сказка безумства
в час призраков и колдовства?
Странное имя звучит искусно
из «Хроник» Холиншеда-творца.


Майские ветры
Winds of May

Майские ветры на море дуют,
танцуя по кругу и ликуя,
перелетая с волны на волну,
брызги дождём летят в вышину.
Все ветры мая,
где невеста моя?
Доброго дня и всем привет!
Любовь несчастна, когда её нет!


Мольба
A Prayer

Вот снова приди и давай,
все силы свои ей отдай!
Зовут из тьмы душевные слова,
мозг задевают, дышит мольба.
Жестокий покой осознания,
покорность сменяет страдание.
Умиротворяя трепет души,
создаю покой для неё в тиши.
Любовь безмолвная, отстань,
это гибель, последняя грань!
Ослепи темнотой меня, что ли,
помилуй близостью своей,
любимый враг моей воли!
Не смею я противиться твоей
холодной прыти, что я боюсь.
Рисуй меня, неспешная жизнь!
Головой к тебе наклонюсь.
Я помню и тобой горжусь!
Тот, кто есть, тот, кто и был!
Я тебя не забыл.
Опять и опять
вместе ночью лежат.
Они на земле, я слышу,
как слова дышат.
Свой слух и мозг терзая,
поэтапно я заклинаю.
Наклонись, не покидай старика,
только радость и только тоска.
Мучитель, возьми меня и спаси,
успокой меня и пощади!


В тот час
At that Hour

Всё успокоится в тот час,
когда одинокий звездочёт,
услышав ветра ночной глас,
игрой на арфе к тебе влечёт,
чтобы восход светила не угас.
Очнись, услышь, играют арфы.
Ты один, уже все отдыхают.
Любви этот путь тебя ожидает,
ветер ночной за всё отвечает,
пока эти струны в небе играют.
Невидимые арфы отзвучали
на небе в сверкающей пыли.
В тот час уже огни зажигали,
а музыка слетала с высоты
на тёмный лик синеющей земли.


Трепещет сердце возле меня
This Heart that Flutters Near My Heart

Сердце чьё-то трепещет рядом,
моя надежда и моё богатство.
Расстаёмся обменом взглядов,
меж поцелуев наше счастье.
Всё мое богатство и надежда,
это и есть моё счастье. Да!
В каком-то замшелом гнезде
сокровища, что я обладал,
хранит пернатый на высоте,
чтобы никто не забрал.
Эта мудрость с давних времён,
живи лишь одним только днём!


Все свободны, но не ты
Tutto en Sciolto

Закат на море, небеса без птиц,
лишь одна одинокая звезда.
На ярком западе нет границ,
как там ваши любимые сердца?
Любовь отдаляется и меркнет,
память вызывает только трепет.
Добрый взгляд любви,
молодые, ясные глаза,
откровенные брови твои
да ароматные волоса.
Падать в тишине — это знак,
заполняя воздухом мрак.
Зачем вспоминать о других,
когда дорогая любовь
со стоном и вздохом иных
застенчива и без слов
даёт сладкие приманки нытья?
Все свободны, кроме тебя.


Когда звезда уходит в небеса
When the Shy Star Goes Forth in Heaven

На небе робкая звезда взошла,
слышу, голос чей-то поёт,
песня звучит нежно и не спеша,
менестрель играет у ворот.
Песня выжимает слезу и пот,
он в гости заходит по вечерам.
Его не сгибает тяжесть невзгод,
он поёт влюблённым сердцам.
Музу того певца обожаю,
он песней сердцу дарит хмель.
По этой песне его я узнаю,
он не любовник, а менестрель!


В тени соснового леса
In the Dark Pine-Wood

В тени, в сосновом лесу
я смотрел на росу.
Сладко лежал до тех пор,
пока прохладный был бор
и целовался всласти,
разжигая страсти.
Поцелуй твой настоящий
становился слаще, слаще.
Твои пряди волос
с мягким шелестом кос,
в сосновом лесу тишь,
в полдень ты мне говоришь.
Пойдем сейчас со мной,
сладкая любовь, домой!


О дорогая, слышу тебя
O Sweetheart, Hear You

Да, дорогая, я слышу тебя.
Рассказ любовника забыть нельзя,
у человека горе, наверно, не зря,
от него отказались все друзья.
Он узнает, может быть, потом,
что друзья его были лживы,
его голову посыпали пеплом,
их слова остались фальшивы.
Вот появится для него она
и ухаживать станет нежно,
чтоб добиться любви сполна,
оставаясь в любви безгрешной.
Его рука на её круглой груди,
не мешают социальные нравы.
У кого есть горе, тому впереди
могут быть и другие забавы.


Иди, добейся её
Go Seek Her Out

Иди, из-под земли её найди,
скажи, что я за ней приду.
Брачный ветер нас объединит,
эпиталаму нам тогда споют.
Торопись, пока ещё темно
через моря лети, плыви, беги.
Земля и море с нами заодно,
любовь нас ожидает впереди.
Меня ветер любезный позвал,
что-то в доме вовсе не спится,
сразу в скверик твой прибежал,
буду под окном веселиться.
Свадебный ветер задул и поёт.
Твой суженый стучится в дверь.
Любовь настоящая идёт.
Встречай его скорей!


Воспоминания в полночь
A Memory of the Players in a Mirror at Midnight

Они говорят на языке богов.
Слышен скрежет их всех зубов.
Ухмыляются их тощие щёки,
насыщается жадность плоти.
Ресницы моргают и дрожат,
у её любви несвежее дыхание.
Резко сказано, злобно, но так
она дышит, как кошка после гуляния.
Этот серый, который смотрит,
костлявый с шершавой кожей,
жирные губы для поцелуя готовит,
некто с лошадиной рожей.
Делает то, что рот её хочет всерьёз.
Ужасный холод, идут дожди.
Кровь солёная, это плод её слез.
Срывай быстрей плоды и жри!


Просто
(О прекрасная блондинка, вы как волна!)
Simples
(O bella bionda, sei come l’onda!)

Прохладная роса на лугу,
Луна плетёт паутину заката,
девочка гуляет в тихом саду
и собирает листья салата.
На волосах лучи мерцают,
целует веки ей луна,
собирает она и напевает,
как прекрасна лунная волна!
Я молюсь за неё со свечой.
Боже, защити её детский покой.
Моё сердце будет с тобой,
собирай траву под луной.


К нам пришла любовь
Love Came to Us

Господь давно любовь нам дал,
когда я в сумерках тебя искал.
Я одиноко в страхе рядышком стоял.
Любви начало, начало всех начал.
Мы так серьёзно были влюблены.
Любовь ушла, остались только сны.
Добро пожаловать, мы опять вдвоём,
грядущие пути мы наконец пройдём.


Кто идёт по зелёному лесу
Who Goes Amid the Green Wood

Кто идёт по зелёному лесу,
как весеннее украшение?
Кто идёт по зелёному лесу,
чтобы быть ещё веселее?
Кто проходит в свете дня
лёгкой поступью наивно?
Кто проходит мимо меня
с таким видом невинным?
Все лесные тропинки в лесу
под золотыми лучами сверкают.
Для кого этот солнечный лес?
Кто этот бравый наряд надевает?
Это всё для моей настоящей любви.
В лесу их богатая одежда.
Да, это для моей настоящей любви.
Это так молодо и честно!


Моя любовь в бикини
My Love Is in a Light Attire

Моя любовь легко одета,
среди яблонь на ветру
она хочет быть раздетой
и веселиться на виду.
Там отрадный ветер дует,
будет лаской он кадрить,
когда молодость уходит,
любовь медленно летит.
Тень её под небом бледным
движется с улыбкой по траве.
Идёт моя любовь легко и верно,
платье несёт в изящной руке.

Она плачет под дождём
She Weeps over Rahoon

Дождь тараторит, мягко падает любя
на моего любовника, мрачного лгуна.
Он печальным голосом зовёт меня,
на сером небе восходит полная луна.
Любовь слышит тебя до рассвета,
так тихо и грустно зовёт его глас.
В темноте стучит дождь, нет ответа,
как тогда, и так же сейчас.
В сердце ложь, холод, исход известен.
Его печальное сердце уныло лежит,
под лунно-серой крапивой плесень,
и вечный дождь шуршит и бурчит.


Путь с вокзала
Bahnhofstrasse

Глаза насмехаются надо мной,
отслеживают траекторию пути,
куда я должен накануне идти.
Серый асфальт подо мной,
двойная звезда, фиолетовые огни.
Скоро будет свидание впереди.
Злая звезда причиняет боль,
я иду, знаки смеются надо мной.
Храбрую молодость не вернуть опять,
мудрость сердца даёт об этом знать.


Струны на земле и воздухе
Strings in the Earth and Air

Есть воздуха струны и на земле,
их музыка сладко льётся везде.
Где бурливые воды игривы,
струны плещут, как листья ивы.
Музыка звучит у бурной реки,
на мантии жёлтой увяли цветы.
Тихо играют все инструменты,
печальная музыка без аплодисментов.
Любовь заблудилась однажды, тоскуя,
пальцы по клавишам блуждают вслепую.


Милое сердце, зачем меня изводишь?
Dear Heart, Why Will You Use Me So?

Милое сердце, не изводи меня,
любимая, не смотри с укором,
так торжествует красота твоя
сквозь зеркало лучистым взором.
От поцелуев наступает дрожь,
в тёмном саду любовь на двоих,
ветер сухой атакует сплошь,
любовь прошла, и ветер затих.
Мне страшен этот буйный пыл,
свирепой бури свист и вой.
Любимая, я так тебя любил!
О, что ты делаешь со мной?


Так сладко заключение моё
Of that So Sweet Imprisonment

Так сладко заключение моё!
Я рад, душа моя родная. Это всё.
Быть скованным по рукам арестом
уговорила ты меня как, неизвестно.
Меня не удержишь, если я отказался.
Я рад, что в твоём плену остался!
Мой дорогой, через связанные руки
с любовью суждено пройти все муки.
В ту ночь мы не сомкнули своих глаз,
никак не может это беспокоить нас.
Я вижу сон, что мы женаты наяву,
когда душа с душой лежат в плену.


Легко приходит и уходит
Lightly Come or Lightly Go

Она легко уходит, ангел мой!
Пусть в её душе озноб ночной,
она на сердце держит горе,
её улыбка светится в задоре.
Сидит на воздухе в предгорье,
благоухая на раздолье.
Непринуждённо, как всегда,
спускаются в долину облака.
В тот звёздный час без друга,
с ней будет скромная обслуга.
Пой любовь, на радость пой,
когда на сердце мрак ночной.


Сейчас прохладно в долине
O Cool Is the Valley Now

В долине было прохладно,
мы там с любимой гуляли.
Для многих пел хор отрадно,
вдвоём любимые были.
И не слышно было, как зовут,
певчие дрозды их зазывали.
В холодной долине был приют.
Мы с любимой там спали.


Голубчик мой прекрасный
My Dove, My Beautiful One

Горлинка моя, проснись, давай,
поднимайся, вставай, вставай!
Обманчива ночная роса,
высохли губы и глаза.
Ветер взмывает ввысь,
вставай, родная, проснись.
Сестра моя, любовь моя,
у кедра утром жду тебя.
Белая грудь твоя приголубит,
она мне постелью будет.
Бледная роса всюду, везде,
вуалью лежит на моей голове.
Прекрасная голубка, давай,
поднимайся, вставай, вставай!


Сумерки
The Twilight Turns

Вечерний сумрак наступил,
от фонарей зелёный дым
стекает сквозь листву,
как аметист уходит в синеву.
Старинный рояль звучит
пианиссимо и легко,
над клавишами склонившись, молчит
её пожелтевшее лицо.
Серьёзная мысль, отрешённый взгляд,
руки по роялю блуждают.
Чистый лист, пауза, нотный ряд,
в сумерках огни аметиста мерцают.


Не унывай
Be Not Sad

Не грусти, ведь все мужчины
любят блеф и очень лживы.
Ты успокойся, милая, сейчас.
Могут ли они позорить вас?
Они всех слёз печальнее на свете.
За их слёзы буду гордо я в ответе.
Их жизнь как непрерывный вздох,
отрицательный, намеренный подвох.


Она расчёсывает молча
Silently She’s Combing

Расчёсывает тихо она
длинные косы свои.
На солнце блестит листва
и на ресницах травы.
Она волос чешет длинный,
глядя томно в зеркало.
Наблюдал за этим милый
даже очень пристально.
Быстро прекрати чесать,
оставь в покое волосы.
Ты и так сможешь очаровать
своим красивым образом.
Любимому будешь дивной,
оставайся сейчас такой,
с честным, красивым видом,
причёской халатной, простой.


Поёшь за окном, Златовласка!
Песня твоя как старая сказка.

Книгу оставил я на половине,
гляжу на танец пламени в камине.
Книгу закрыл, на улицу вышел,
как ты поёшь, ночью услышал.
Песня знакомая, старая сказка,
глядит из окна Златовласка.


Прощай, девственность
Bid Adieu to Maidenhood

Уйдут твои девственные дни,
настанет миг первой любви.
Добейся внимания и нежности,
невинность свою в руках держи.
Дивясь застенчивой красе,
твоя зона чести и страсти
с жёлтой лентой в твоей косе
будет милому ещё прекрасней.
Жениха вдруг грянет имя,
прозвучит рожок херувима,
нежно ленту с косы сними,
это будет знак невинности.


Твой голос был на моей стороне
Because Your Voice Was at My Side

Твой голос был на моей стороне.
Я боль причинил ему,
потому что держал я в своей руке
снова руку твою.
Нет ни слова, ни знака в том,
хочу внести поправки свои.
Он теперь для меня незнаком,
кто всегда был другом моим.


Из свежей мечты
From Dewy Dreams

Воспрянь из ранних снов, душа моя,
от дремоты, любви и смерти.
Ради любви вздыхают и деревья,
роняя листья утром на рассвете.
С востока идёт постепенно свет,
мягко зажигая огни на небе,
заставляя дрожать небесный цвет
в серо-золотистой пелене.
Утренние колокольчики цветов
перемешиваются нежно и тайно.
Волшебный хор, поют мудрые феи.
Начни и будь услышанным всеми.


На берегу у фонтана
On the Beach at Fontana

Ветер завывает и стонет,
всюду грозный гул прибоя,
ветер волны гребнем гонит,
покрывая пеной берег моря.
Я ощущаю холод брызг,
пытаюсь тебя заслонить,
чую, как рука твоя дрожит,
любви сокровенная нить.
На нас надвигается тьма,
мрак и страх вокруг земли.
В душе бесконечная глубина,
там спряталась боль любви!


Я был бы в этом сладком *****
I Would in that Sweet ***** Be

Я был бы в этом сладком вертепе.
Там сказочно и сладко!
Где бы меня ни занёс резкий ветер,
аскетизм — это грустно!
Я был бы в этом сладком вертепе.
Я мог бы в твоём сердце быть.
Я умолял бы в нём мягкий стук!
Где только мог бы в мире жить.
Аскетизм слаще всех твоих подруг.
Значит, я в твоём сердце буду жить!


Ночной миг
Nightpiece

Бледные звёзды сияют во мраке.
Огни от дальнего пробега
тускло светятся в парящей арке
ночного синдаркского ковчега.
Серафима! Вокруг безлунная тьма.
Она продолжает кемарить.
Хозяева пробуждаются после сна,
перед тем как начинают гутарить.
Они поднимаются ретиво
при первом взмахе её кадилом.
Долго и шумно
ночной ковчег собирается.
Сурово и безумно
благовоние ладана поднимается,
облако за облаком, в небесную глушь.
Обожание — пустая трата душ.


Весь день я слышу шум воды
All Day I Hear the Noise of Waters

Весь день я слышу плеск волны
и скрежет ветра о морские валуны,
а также монотонный чаек стон,
когда вперёд я только устремлён.
Ветер серый, холодный всё ближе.
Куда я иду, спускаюсь всё ниже.
Непрерывно слышу водный поток,
туда и обратно, назад и вперёд.


Цветок, подаренный дочери
A Flower Given to My Daughter

Роза хрупкая, белая
в нежных руках у дитя.
Душа её чистая, бледная
в любое время дня.
Чуткая, самая нежная,
чудо, дивная красота.
Смотрят так безмятежно
ребёнка голубые глаза.


В одиночестве
Alone

Минули серые, золотые дни,
ночь в пелене, как в дымке,
в озере мерцают ярко огни,
лабурнум растёт по тропинке.
Ночной камыш, участник оргий,
шепчет имя твоё, чуть дыша.
От стыда он в полном восторге,
в обморок впала его вся душа.


Нежная леди, не пой
Gentle Lady, Do Not Sing

Нежная леди, больше не пой
грустные песни о конце любви.
Отложи печаль и дальше пой
о той, что прошла без любви.
Пой о долгом, глубоком сне,
о влюблённых, которые мертвы,
любовь в могиле спит наедине
и видит новые любви мечты.


Весь день лил дождь
Rain Has Fallen All the Day

Весь день лил дождь.
Кружил осенний листопад.
Я ждал, что ты придёшь
в продрогший сад.
Перед разлукой постоим,
покинем череду воспоминаний,
в последний раз поговорим,
как два сердца на свидании.


Наводнение
Flood

Золотистые пики скальных пород
поднялись со всем размахом,
словно крылья над потоком вод,
день потопа омрачался страхом.
Беспощадно бурлила раздольем
и маневрировала потоком вода.
День угрюмо смотрел на море,
тупо презирая его всегда.
Возвышалась и стелилась власть.
Созревала полная влюблённость.
Обширная, безжалостная страсть
накрывала всю опредёленность!

The flower I gave rejected lies

Цветок, который я тогда принёс,
отвергнул сразу грусть и ложь.
Унижение запомнили глаза,
меня покидала божья слеза.
Альберика покончила с собой,
владея лихорадкой золотой.
Её любовь зависела от металла,
она от этого всегда страдала.
Не радуйтесь ложной браваде
сутенёров в хитром раскладе.
Твой Эльдорадо сгорит в огне!
Я буду мстить и заплачу тебе.


Баллада, исполняемая индейкой
в День благодарения
A come-all-ye, by a thanksgiving Turkey


Приходите, девчонки и лорды,
услышать мои слова и аккорды.
Я спою про свои приключения
вам в этот День благодарения.
Меня выбрала мадам Жола,
чтобы украсить её барбекю.
Мясник меня фаршировал,
я выглядела как новый индюк.
Я вся в перьях и в соусе карри
ехала днём из дворца Потина,
попала в аварию, как в сафари,
на площади Святого Августина.
В столб въехал кабриолет,
я от удара взорвалась,
печёнка выпала в кювет,
к нам подошёл сержант.
Он взял новенький блокнот,
в него наши данные занёс,
употребил свой либер-код,
и нас другой такси увёз.
Мою печёнку не нашли,
но ждать я не хотела,
затем границу перешли,
там пошлина созрела.
В Париж пожалуйте с добром!
Святой Пул, о, что я наблюдаю?
Цесарка полная нутром,
как у Цезаря Нумида стая.
Я на него метнула взгляд,
он перья мои гордо ворошил,
трюфели мой украшали зад,
каштан в начинке был зашит.
Вот пошлина, счёт на оплату,
начинку поищите на дороге.
Вам пятьдесят монет за трату
и благодарность за всё в итоге.
Вот снова в банкетном зале я,
попала к турецкому султану,
уже полон рог изобилия
во славу Священного Корана.
Я руку пожала всем месье,
хозяйка усадила всех гостей,
и лапы дамам всех мастей
я целовала с гордостью своей.
Хозяйка приветствие прочла
в экстазе жарком для гостей.
Бокалов звон, кругом еда,
кричали все: «Ура, Turkey!»
Меня до кости объедать
всю ночь стремились браво,
затем печёнку разыскать
пытались по канавам.
Выпьем за Галлию, друзья,
тостующий зовёт,
пусть в её курятнике житья
хватит на весь год!
Свой соус передай, гусак,
да поскорей, гусыне,
будем веселиться просто так,
про печень позабыв отныне!