Уистен Оден. Великая экспрессия

УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН  (1907-1973)
WYSTAN HUGH AUDEN

На вечеринке
At the Party

Нерифмованная, неритмичная идет болтовня,
никто не воспринимает его высказывания как прозу.
По каждой теме беззвучно обсуждается брехня.
Бас-гитара возбуждает взаимное недоверие и угрозу.
Курсируют модные туда-сюда имена,
публикуют расшифрованные сообщения горя.
Кто не может читать мои открытые письмена,
тот больше сам, чем когда-либо, треплется зря.
Неужели никто не послушает мой куплет?
Возможно, я долго не буду с вами откровенным.
Вой от страха, пронзительный сюжет
разносится стремглав по всей вселенной.
Каждое ухо слышит своё эхо,
поэтому никто не слышит это.

Теневой закон
The Hidden Law

Теневой закон не отрицает
правдоподобие атома и звёзд.
Люди ни за что не отвечают,
если все врут или говорят всерьёз.
Вот почему ни одно законное правительство
не может зашифровать определение вредительства.
Это и есть наш Теневой закон.
Мы пытаемся идти ему на поклон.
Нас не остановить, мы не хотим умирать,
тогда мы сбежим на машине от его похорон
и забудем про него, будем в баре виски жрать.
Это способ наказания — Теневой закон.

Атлантида
Atlantis

Настроившись на фантазию,
до Атлантиды хочу добраться.
Открывая для себя иллюзию,
на корабле дураков туда прорваться.
Путешествовать закончил
в ненормальной силе шторма,
точку в предсказаниях поставил
и был готов к очередному штурму.
Вести себя достаточно нелепо,
сойти за одного из мальчуганов,
бесспорно, алкоголь безмерно
организует шум, возню баранов.

Начнётся буря и вполне случится,
тогда садись на якорь и терпи.
Лучше в порту, конечно, очутиться,
об этом обо всём не говори.
Учёные, конечно, доказали,
что Атлантиды пропал и след.
А логика — мы зря её искали,
сомнения и веры в это нет.
Когда вы сядете на мель
где-то среди мысов Фракии,
там варвары в ночную хмель
орут под звуки гонга раковины.

На каменном и диком берегу
голым танцуй, как сможешь,
забудь об Атлантиде наяву,
тогда и путешествие отложишь.
Опять же, вы вернётесь к геям.
Будь то Карфаген или Коринф,
там у них бесконечное веселье,
в каком-то баре они ели пироги.
Вот гладит она тебя по голове
и приговаривает: «Атлантида, дорогая».
Мы слушаем с вниманием вполне
её историю, которую не знаем.

Нас знакомят с разными местами,
в которых кажется, что это Атлантида.
Как понять хотя бы между нами,
где правда или ложь и в чём обида?
Предположим, вы на пляже
рядом с этой Атлантидой
и проникаете в пейзажи,
с ужасом в её глубины.
Через тундру и убогие леса,
где все скоро могут потеряться,
мы покинули те мнимые места,
тишина и воздух велят нам оставаться.

Вспомни всех великих мертвецов,
чти судьбу и в муках путешествуй.
С диалектикой, причудой гордецов,
радуясь, вперёд иди по ветру.
Тогда получишь не в обиду,
разрушив картинку миража,
свою сияющую Атлантиду,
и успокоится твоя душа.
Спускайся ниже и гордись,
чтоб только было разрешение.
Просто в Атлантиде очутись,
в своём поэтическом видении.

Всех отблагодари и с миром спи,
увидишь во сне своё спасение,
домашних с богом обними,
поплачь немного и уйди в забвение.
Прощай и отправляйся в море.
Гермес, хозяин всех дорог,
и с ним четыре карлика-кабири
служить вам будут, с ними бог!
Пусть древность обеспечит всем надежду,
а Его невидимое руководство без конца
будет подниматься над тобой из бездны
со светом Его выражения лица.

Новый век
A New Age

Вот и закончился чумной век,
умер последний избавитель.
Несчастный, ленивый человек
в безопасности хранит обитель.
Уже тень телёнка-великана
не является впотьмах,
на лужайке из тумана
исчезает на глазах.
Они стали спать спокойно
на болотах, среди скал.
Бесплодно, медленно, достойно
дракон смерти умирал.
Следы исчезли в пустоте.
Стук домового стих в горе.
Скульпторы, поэты в печали,
от ужасов века устали.
Дерзкая бесовская свита
поворчала и убежала,
исчезла и была разбита,
совесть показала жало.
Век поразил сыновей,
сбившихся со своего пути,
насилующих дочерей,
пытаясь отцов извести.

Кто есть кто
Who’s Who

Шиллинг в жизни дал всем факты,
как бил меня отец и я убегал от бремени,
какие в юности я делал акты,
став значимой фигурой своего времени.
О том, как воевал, как ловил рыбу,
охотился и всю ночь трудился,
как взобрался на новую вершину,
дал имя морю и этим гордился.
Некоторые написали всерьёз,
что любовь заставила всех
выплакать свою пинту слёз,
как ты и я, без особых утех.
Собрав все свои почести,
он вдохнул это для того,
чтоб говорили изумлённые критики,
что он жил и работал для себя одного.
Вот надо было свистеть ему,
сидел бы на месте
или копался в своём саду
да отвечал бы на письма.
Он не сохранил его чудесные письма.

Они недоумевали, почему плод был запрещён
They Wondered Why the Fruit Had Been Forbidden

Почему плод был запрещён, они не понимали.
Это их не научило ничему, и хуже,
они гордость спрятали, когда их все ругали,
и точно знали, что дальше делать им снаружи.
Померкла память, когда уехали иные.
Всё, что когда-то они знали, не понимали.
Даже собаки, которые всегда помогали,
были тупо с кем-то другими.
Они рыдали, ссорились, но был свободный фронт
в начале зрелости, когда вознёсся он,
как удалённый от ребёнка горизонт.
Стало больше опасностей и наказаний,
путь назад закрыт был ангелами
против законных поэтических терзаний.

У нас тоже были золотые часы
We Too Had Known Golden Hours

Мы тоже имели золотые часы,
когда тело и душа имели гармонию
и при свете полной луны
танцевали с нашей настоящей любовью.
Сидя с мудрым и добрым взглядом,
с остроумным языком и не вялым,
над благородным Эскофье блюдом,
чувствовали навязчивую славу.
Слёзы нас разъединяли
по старинке величественно.
Сердца звонко напевали
ласковые сплетни бесконечно.
Все слова, как мир и любовь,
вменяемая и утвердительная речь,
придуманы редакторами, чтоб вновь
толпу и от осквернения сберечь.
Иронично, вполголоса и монохромно
гражданский стиль не сохранили,
мы, как в пандемониуме,
грязь и скверну поглотили.
Мы найдём убежище на старость,
простого для жизни содержания,
когда мало чего останется
на задворках иного сознания.


Начало Второй мировой

Я сижу совсем задумчивый
на Пятьдесят второй аллее.
Неуверенный и запуганный,
когда умные надежды истекли.
Волны гнева и страха,
нечестного десятилетия
циркулировали на фоне мрака,
потемнела яркая земля.
Одержимость личной жизни
невозможно превозмочь,
оригинальный запах смерти
обидел сентябрьскую ночь.
Эрудиция выигрывает спор
и предсказывает всю обиду,
от Лютера и до сих пор.
Это сводит с ума культуру.
Узнайте, что было в Линце,
какие образы сделали Его,
Бога, психопатом в его лице.
Зло всегда порождает зло!

Я и общественность всё знали,
этому учились школьники,
историю Фукидида не понимали,
взгляды меняли раскольники.
Всё, что смогли — сказали речь,
вот так делают диктаторы.
Пожилой мусор хотели сжечь
назло цветущей демократии.
Проанализировать было в силе,
просветление ушло навсегда,
боль привычная в могиле
всех настигла нас тогда.
Бесхозяйственность и горе,
мы должны терпеть их снова.
Утопали слепые небоскрёбы
в нейтральном воздухе сурово.

Их вся высота провозглашала
силу Коллективного Человека.
На всех языках зря прозвучало
конкурентное оправдание века.
Кто долго может проживать
в эйфорическом сне?
Из зеркал они взглянули опять
на империализм извне.
Цеплялись за обычный день.
Свет не гаснул никогда.
Все условности лишь мигрень.
Музыка играла им всегда.

Мы не видели, где мы,
потерялись в призрачном лесу,
дети боялись спать в ночи,
никто не был счастлив в войну.
Самый воинствующий треш
кричали важные персоны,
не грубо, как желание невежд,
как Дягилева и Нижинского поклоны.
Для нормального сердца верно,
ошибка врождённая в костях,
у женщин и мужчин, наверно,
жажда того, чего нет в страстях.

Нет для всех всеобщей любви,
быть любимым в одиночестве,
из консервативной темноты
возможно только в творчестве.
В этическую жизнь приехали пассажиры,
повторяя свой утренний обет.
«Буду верен работе, жене, квартире».
Думать о войне — общий запрет.
Проснулись беспомощные Губеры,
чтоб возобновить обязательную игру.
Кто может достучаться до глухих?
Кто может говорить за немых?

Романтическая ложь в мозгах
чувственного пешехода
и ложный авторитет на словах,
чьи взгляды ощупывают небо.
Голос — всё, что у меня было,
чтоб распутать готовую ложь.
Нет вещи, как государство,
или образ, что на его похож.
Но никто не существует один.
Голод не оставляет выбора,
ни полиция, ни гражданин,
все не любят друг друга.

Беззащитная ночь, в оцепенении вся планета,
повсюду усеянная ироничными точками света.
Вспыхнуло везде, где только были сообщения.
Мы состояли, как они, из эроса, пыли и сомнения.
Осаждённые отрицанием и отчаянием,
просили показать нам подтверждающее пламя.


Новогоднее поздравление
A New Year Greeting


В этот день традиция отводит

огласить итоги нашей жизни.

Приветствую вас всех, уроды,

вирусы, бактерии и слизни.

Вам счастливого Нового года!

Всем, для кого моя эктодерма

словно в Средиземноморье погода,

для существ моего размера.

Я предлагаю вам выбор места,

поселитесь в зоне обитания.

Вам, конечно, лучше у бассейна

и в подмышках тропик пребывания.

Можно и в пустыне моих предплечий

или в холодных лесах скальпа моего,

ещё лучше прямо в промежности,

стройте колонии для себя одного.

Я дам достаточно тепла и влаги,

для кожи сало и липид.

Вам никогда не хватит отваги

раздражать в себе обид.

Ведите себя как хорошие гости,

не раздражайте микозы до рвоты.

Не доводите погоду до злости

на поверхности, где вы живёте.

Делайте непредсказуемые шаги,

запишите мои стремительные прыжки

с ярмарок, когда в уме от пурги

вскипают имеющиеся мозги.

Не грубите, когда уже ничего нет,

и никто не звонит, и дождь идёт.

Всегда надо думать, что это бред,

а непредсказуемый мир вас заберёт.

Эдема не может быть игрой,

ваши направленные действия

могут обернуться всем бедой,

настанут религиозные последствия.

Вам наших драм не оправдать,

страдания в народе бродят.

Священники все мифы будут объяснять,

как ураганы дважды в день приходят.

Когда я разденусь, или оденусь когда,

в космосе погибнут все города.

Потоп всё смоет, не оставив след,

когда-нибудь наступит и рассвет,

и день Апокалипсиса начнётся,

моя мантра резко повернётся,

будет слишком холодная и мерзкая погода.

Вы аппетитные для хищников жестокого рода.

Я лишен нимба, а также извинения.

Прошлое подлежит осмыслению.



Прогулка ночью
A Walk After Dark



Тёмная ночь поднимет дух

после утомительного дня,

когда спектакль и зал потух,

впечатляет восемнадцатого века стукотня.

Это успокаивает подростков.

Встретить бесстыдный взгляд,

шокирующий без вопросов,

если бы это всё ещё было так.

Среди мёртвых нет шокированных.

Я не готов умереть, но к этому иду,

начинаю обижаться на молодых.

Я рад точкам в небе, похожим на звезду.

Они тоже среднего возраста существа.

Уютно думать про ночь в доме престарелых,

чем о сарае для безупречного транспорта.

Империя Рима ушла, а я в семнадцать уже зрелый.

Не нравятся манеры этих знатных,

что классиков раскрывали дар

только для молодых или богатых,

себя сдерживали, чтоб нанести удар.

Нельзя преклоняться перед бедой,

правду невозможно скрыть и зло,

кто-то выбрал себе эту боль,

что не должно случиться, произошло.

В эту ночь события произошли

не по закону,

после мирового потопа века прошли,

законы в школе идут по-иному,

но звёзды горят над головой,

не осознавая конечных целей.

Пока я иду, чтобы спать, домой,

думаю, что ждёт на самом деле

моих друзей и меня в моих пенатах,

в этих долбаных Соединённых Штатах.



Мы опаздываем
We’re Late



Часы не скажут время суток

и на какое событие молиться.

У нас нет времени, ведь наш рассудок

замечает только живые лица.

Время в прошлом не бывает?

Наш вопрос остался без ответа.

Ответ в глазах статуи зависает,

живые спросят, чьи эти тела.

Будем носить римские лавры.

Мёртвые скажут, это невозможно.

Что происходит с живыми, когда они умирают?

Смерть понять нам очень сложно.



Удивительная
Miranda



Мой милый, как же одиноки зеркала.

Для короля существуют бедные всегда,

а море плещется у высокого холма.

Вот чёрный человек и чёрная бузина,

он кувыркнулся и удалился навсегда.

Мой милый, как же одиноки зеркала.

Ведьма с визгом покидает ядовитые тела,

расплавившись, как вода вытекает из родника,

а море плещется у высокого холма.

На перекрёстке за меня молился старикан.

Слёзы радости текли по измученным щекам.

Мой милый, не доверяй одиноким зеркалам.

Он разбудил меня, целуя.

Солнце на парусах и в глазах сияло,

а высокий холм так и сидел у моря.

Вот и сплотился весь народ,

дети, взявшись за руки, водят хоровод.

Мой милый, как одиноки эти зеркала,

а холм высокий сидит у моря, как всегда.



Любвеобильный
The More Loving One



Глядя на звёзды, я хорошо понимаю,

что окажусь в аду, ни на что невзирая,

но на земле меньше всего безразличия.

Мы боимся зверя или человека величия.

Желаем, чтобы звёзды лишь зажигались

и страсть к нам всегда могла вернуться.

В привязанности равной мы заигрались,

хочется больше в любви захлебнуться.

Я обожатель и люблю помечтать

на звёздах, что могут и проклинать.

Я не могу их не видеть теперь

и ужасно скучаю по ним каждый день.

Если все звёзды вдруг разом потухнут,

я научусь смотреть в пустые небеса

и чувствовать Его возвышенную бездну,

на это нужно только время и глаза.



Лабиринт
The Labyrinth



Бескрылый человек несколько дней

ходил и насвистывал по лабиринту,

полагаясь на счастье в судьбе своей,

на его темперамент и молитву.

Лишь в сотый раз заметил он,

что куст этот видел час назад,

на пересечении аллей вдруг замер он,

признав ошибку, идя наугад.

Нет вопроса, если есть ответ,

так метафизика трактует обман.

Значит, где я — это не секрет,

думаю, лабиринт имеет план.

Если правы богословы,

план сделал какой-то архитектор,

но если его построили боги,

это миниатюрный мир Вселенной.

Из мирового смысла следует:

в моём случае доказательства должны быть.

Во Вселенной каждый ведает,

как и куда пройти, просто надо спросить.

Математика подскажет непременно,

лучший вариант есть прямая,

но слева и справа попеременно

звучит история живая.

Эстетика верит только искусству.

Хочешь сердце своё ублажить —

отвергай подобные безумства,

иди куда хочешь, так угодно жить.

Это рассуждение будет верным опять,

если принять точку зрения запрета.

Мы не имеем права утверждать,

по мнению пресловутого интроверта.

Его абсолютное заключение —

этот лабиринт создал человек,

а не божественное явление,

сокрытое от меня навек.

Центр, который я не могу найти,

известен бессознательному разуму,

нет причин отчаиваться в пути,

потому что я уже там и доверяю ему.

У меня проблема, как не найти выход.

Быстрее двигаются те, кто стоит на месте.

Я только потерян и, пока не увижу вход,

буду потерян и стану для всех неизвестен.

Если это не удастся, тогда я должен,

как сказали бы некоторые педагоги,

заключением этим остаться доволен.

Теоретически решения нет, пусть решают ноги.

Все то, о чём мои мысли сошлись,

совершенно нереальны, будто потерян я.

Мои знания кончаются там, где они начинались.

Изгородь выше меня, невозможно перепрыгнуть себя.

Бескрылое существо озадаченно мыслит,

следующий поворот будет трудным.

Пожелаем ему стать птицей пернатой, если

это сомнение станет ему абсурдным.



Дайте мне доктора
Give Me a Doctor



Дайте мне доктора с короткими ногами,

куропатку пухлую с широкими задами.

Эндоморф с такими нежными руками

нам не предъявит претензии словами.

Я откажусь при ней от всех пороков,

перенесу свой кризис одиноко.

Она с огоньком станет на меня глядеть

и напоследок скажет, что я должен умереть.



Если бы я мог сказать тебе
If I Could Tell You



Время ничего не скажет, но я обязан сказать,

оно знает только цену, что мы должны отдать.

Если бы я мог сказать, я бы дал тебе знать.

Мы не должны были плакать, когда клоун танцевал,

если бы мы споткнулись, то остановился бы бал,

время ничего не скажет, но я тебе об этом сказал.

Нет предсказаний судьбы, её не угадать,

я люблю тебя больше, чем могу сказать,

если бы я мог сказать, я бы дал тебе знать.

Ветры должны откуда-то дуть, ведь они дуют.

Должны быть причины, по которым листья гниют.

Время ничего не скажет, но я скажу тебе об этом тут.

Конечно, розы хотят очень расти.

Видение намеревается остаться или уйти.

Пусть все львы встанут и уйдут

и все ручейки и воины убегут.

Время не скажет больше, чем я сказал.

Если бы я мог сказать, я бы знать тебе дал.



Кокаиновый блюз
Cocaine Lil and Morphine Sue



Вы слышали про Кокаин Лил в Кокаиновом городке?

У нее были кокаиновые собака и кошка,

они все жили на Кокаиновом холме

и дрались с кокаиновой крысой, каждый понемножку.

У неё были кокаиновые волосы на кокаиновой голове.

На ней было кокаиновое платье цвета мака

и снежная шапка с одеждой для катания по лыжне,

на пальто у неё была малиново-кокаиновая бляха.

Большие золотые колесницы на Млечном Пути,

Змеи и слоны серебристо-серые в таверне.

О, кокаиновый вертеп огорчает мои мозги,

кокаиновый блюз заставляет чувствовать скверно.

Лил была на вечеринке ночью с другом своим,

она так фыркнула, что стало страшно другим.

Был Хопхед Мэг с Дупи Слим,

Канкаки Лиз и Йен Ши Джим.

Там были Морфий Сью и Малыш с Поппи Фейс.

Поднимались по ступеням и вниз начинали скользить.

Там была лестница добрых футов шесть,

Сестра скатывалась на санях, её трудно было победить.

Утром на рассвете у них был переполох,

они сияли, как ёлка под Рождество.

Лил пришла домой, сделала ещё один вдох,

это было последнее её торжество.

В кокаиновой одежде провожала её мафия.

На ней была с малиновой розой шапка для снежных зим.

На её надгробии вы найдёте эпитафию:

«Она умерла, как и жила, нюхая кокаин».



Вот и секрет раскрыт
At Last the Secret is Out



Вот и тайна наконец раскрыта,

всегда в конце понятная нам.

Чудная история именита,

чтоб её рассказать друзьям.

Чашки наливай — и на площадь,

вот там языком все полощут.

Дорогая, в глубине течёт тихо вода,

и не бывает дыма без огня никогда.

За трупом в водоёме,

за призраком по ссылкам,

за танцующей дамой,

за алкаша с бутылкой.

Под видом утомления

приступ мигрени,

есть другая история,

хуже, чем изнеможение.

За ясный поющий тенор

за монастырской стеной,

за аромат кустов бузины

и спортивные в зале принты,

за летние матчи в крокет,

всегда есть злой секрет,

кашель, поцелуй, рукопожатие,

есть личная причина апатии.



Падение Рима
(для Сирила Коннолли)
The Fall of Rome
(for Cyril Connolly)



Волны бьются о причал,

дождь в одиноком поле,

брошенный вагон одичал,

бандиты заселились в горы.

Вечерних платьев бешеный рост.

Фискалы преследуют за неуплату налогов.

На канализационные трубы спрос,

сельских городов стало много.

За обрядами магии следят,

проституткам не до страстей.

Литераторы все зависят

от выдуманных ими друзей.

Церебротонический Катон там

восхваляет древнюю науку,

но морской мускулистый десант

ведёт мятеж за деньги и еду.

Тёплая кровать Цезаря широка.

Как пишет клерк в униформе:

«Мне не нравится своя работа

на официальной платформе».

Не имея жалости и богатства,

алые птички высоко на дереве

сидят на крапчатых яйцах

в заражённом гриппом городе.

В другом обширном месте

северные олени бредут

за мхом, миля за милей,

тихо и очень быстро идут.



Дом престарелых
Old People’s Home



Всё предельно, у каждого своя

ситуация старения кости.

Элита одета, прилично ведёт себя,

передвигаясь с одной тростью.

Ловкие читают книгу от и до конца

или воспроизводят медленные движения,

декламируя лёгкие сонаты в виде чтеца

о плотской свободе их духа и проклятия.

Умные хмурятся от того, что произошло,

так как это им неприятно.

Они плетутся на колясках, их большинство,

и терпят это всё многократно.

Во главе идут терапевты очень терпимые,

затем одиночки, бормочущие в Лимбе,

наконец недееспособные и неизлечимые,

как непредусмотрительные.

Они невыразимые и безупречные,

обильно потеют, но не запятнают себя.

Одна связь объединяет их всех навечно,

появившись, у них было всё наперекосяк.

На этот момент мы замечаем,

что ожидать от их поколения,

оно бледнеет по назначениям

в номерных частных палатах.

Там они уложены по совести,

как непопулярный багаж.

Когда в метро я один вскорости

пересматриваю её вояж

в роскоши своего расцвета,

её визит в выходной по вызову,

была нехорошая работа,

мнимая радость, что выживу.

Холодно желать ей успокоиться

или безболезненного успения.

Молись, я знаю, она молится.

Бог, природа прервут её земное старение.



Ночная почта
Night Mail



Ночная почта пересекает границу,

приносит чек и перевод почтовый.

Письма богатым и бедным лицам,

в магазин на углу и девушкам фартовым.

Мимо валунов и вересковой пустоты,

сгребая через плечо белый пар,

шумно фыркает, спускаясь с высоты,

в тихие мили наклонённых ветром трав.

Птицы головы начинают крутить,

когда почта приближается.

В хуторе она никого не хочет будить,

но кувшин в спальне тихонько качается.

Смотрят из-за кустов на неё

лица из вагонов, у них пустые взгляды.

Овчарки не могут повернуть курс её,

они дремлют, скрестив лапы.

Её освежает рассвет очень рано,

на восходе она спускается к Глазго, где буры,

к буксирам, визжащим по поляне кранам,

к печам, похожим на гигантские шахматные фигуры.

Её ждёт в долинах у озер Шотландия.

Мужчины жаждут всегда новостей,

счета, повестки, приглашения,

чтоб ворошить запасы вестей.

Благодарственные письма, от банков,

письма радости от мальчика и девочки

и многозначительных родственников,

а также приложения, где денежки.

Робкие и любовные признания,

сплетни, сплетни всех народов.

Новости косвенные и финансовые,

письма праздничные и о разводах.

Нацарапанные на полях буквы с лицами.

От тёток, дядей и кузенов письма,

письма в Шотландию и с юга Франции,

соболезнования и претензии.

Написано на бумаге любого оттенка —

розовый, фиолетовый, белый и голубой.

Холод и официоз, излияние сердца,

умный, глупый, короткий, тупой.

Напечатано или написано скверно.

Ещё все спят и видят монстров во снах

или дружеское чаепитие под оркестр.

Спит рабочий в Глазго, в Эдинбурге монах.

Спят в Абердине и мечтают во снах.

Вот скоро проснусь и буду ждать письма

и не услышу стук почтальона в дверях.

Без оживления смысла.

Никто не может ощущать себя забытым!



Здесь простая война
Here War Is Simple



Здесь простая война, как памятники.

Телефон разговаривает с мужчиной сам.

Флаги на карте показывают, войска отправлены.

Мальчик разносит молоко. Есть план.

Люди испытывают страх в своей жизни,

кто жаждет ночью, а кто спозаранок.

Можно потеряться и скучать по жене,

в отличие от идеи, умереть слишком рано.

Идеи могут быть верными,

даже если люди умирают,

мы видим много лиц ежедневно,

одна лишь ложь всех объединяет.

Карты точно располагают

и места указывают им,

где жизнь сейчас злая.

Бухенвальд. Дахау. Нанкин.



Скажи мне правду о любви
O, Tell Me the Truth About Love



Говорят, любовь — это маленький друг,

кто-то говорит, что это птица

или то, что заставляет мир крутиться.

Другие говорят, что это абсурд.

Я спросил об этом соседа,

который будто бы что-то знал.

Его жена рассердилась до бреда,

он кивнул ей, что ничего не сказал.

Это похоже на пару пижам

или на ветчину в трезвом отеле,

может, напоминает запах лам

или запах покоя на самом деле.

Колючая изгородь как живой бурьян

или мягкая, как пух самой гаги.

Может, острая или гладкая по краям?

Правду о любви мне скажи.

Книги истории об этом знают

в загадочных заметках.

Эту старую тему сопровождают

на трансатлантических лодках.

Я нашел тему о самоубийствах

и видел, как это нацарапано

на железнодорожных вагонах

и в архивах запрятано.

Похоже на вой голодного эльзасца

или бум оркестра гарнизона.

Это есть первоклассная имитация

на пиле или на гранд-пиано.

Его песни на вечеринках гуртом кричат.

Ему нравятся только классические арии.

Это закончится, когда все замолчат.

Скажи мне правду о любви.

Я заглянул в парк, но это не там.

Я попробовал Темзу в Мейденхеде,

не знаю, что сказал тюльпан

на Брайтон в бодрящем воздухе.

Я не знаю, что пел там дрозд,

это был не курятник, где курица

под кроватью клюёт просо.

Это притягивает необычные лица?

Он проводит время на скачках,

у него на деньги взгляды свои,

он обычно держит заначки,

на качелях всегда тошнит.

В нём много патриотизма,

его истории очень вульгарны.

Любовь доводит до идиотизма,

её трагедии всегда забавны.

Она не предупреждая приходит,

так же, как я, ковыряясь в носу.

Стукнет утром в дверь и бродит,

туда, сюда отмеряя версту.

Это походит на смену погоды,

её вид вежлив, груб

или изменяет жизнь и невзгоды.

Расскажи мне правду о любви.



Ты здесь?
Are You There?



Любовники имеют теорию свою —

быть между болью, сохраняя злость,

или оставаться с любовью одному,

во сне увидев дорогую плоть и кость.

Нарцисс не любит неизведанных вершин.

Он не видит себя в отражении,

пока не остаётся совсем один.

Ребёнок, огонь, водопад, знамение

затевают свой злой балаган.

Пожилой Пруст и его творчество

видят любовь как жертву, как обман.

Больше любви и больше одиночества.

Мы должны извлечь из этого уроки.

Любовник желает сделать это очень.

Мы никогда не будем одиноки.

Вселенная есть нечто, между прочим.



От чего так просто
For What As Easy



От чего так просто,

мысль мала и коротка,

хорошее всё прошло,

между нами лишь строка.

Для меня это просто,

с кем могу я дальше идти,

при моём-то упорстве

в постели будем я и ты.

Поцелуй в колыбель вернём.

Судьба не может опоздать,

чувства напряжены огнём.

Речь нельзя уже переписать,

а слова забыть невозможно.

Сердце твердит без конца

говорит, что ему тревожно

разъединять наши сердца.



В другое время
Another Time



Мы, как и любые беглецы,

которых нельзя сосчитать,

словно бесчисленные цветы,

всех зверей невозможно знать.

Мы сейчас в этом мире живём.

Многие не помнят, где есть они,

и хотят сказать об этом потом,

потерявшись где-то в истории.

Кланяясь грации старого мира

и флагу в надлежащей стране,

я бормочу на волнах эфира

про всех — и о тебе, и обо мне.

Время не останется как сейчас.

Если ты ещё талантлив дерзать

и если окажется, что ты неправ,

то и нет смысла существовать.

Умирают от горя, когда нет сил.

Одиноких, умирающих не должно быть.

В ложь никто не верил, когда не любил,

в разное время другая жизнь, чтобы жить.



У меня нет пистолета, но я могу плюнуть
I Have No Gun, But I Can Spit



Тридцать дюймов от носа,

это моя граница, личная,

дальше неизвестная трасса,

то есть частная вотчина.

Незнакомец, протри глаза.

Я призываю тебя побрататься.

Остерегайся столкновения.

У меня нет пистолета, но я могу плеваться.



Леди плачет на распутье
Lady Weeping at the Crossroads



Плачет девушка на распутье,

любовь свою встретить хочет,

ястреб сидит на перепутье,

в сумерках со сворой гончих.

Подкупи птиц, что на ветках,

пусть они до утра онемеют.

Жгучее солнце на небесах,

придёт ночь, уже вечереет.

Ночи со звёздами вдали

успокаивают ветер зимний.

Беги от ужаса впереди,

оставь сожаления позади.

Беги, пока не услышишь океан,

он постоянно шумит.

Глубокий и горький стакан,

ты должен его осушить.

Исчерпай терпение под водой,

в подземельях этих морей,

найди там ключ золотой

среди затонувших кораблей.

Беги на край света и плати

за ужас с поцелуями безвозмездно.

Гнилой мост сам пройди,

качающийся над бездной.

Там старый замок стоит,

по мраморной лестнице иди,

поднимись, исследуй вид,

открой дверь взаперти.

Висят в тишине бального зала

опасные прошлые сомнения.

Сдуй паутину с зеркала,

чтоб увидеть наконец себя.

Засунь руку за обшивку и

открой свою дверцу.

Найди там нож и воткни

в своё фальшивое сердце.



Лунная красавица
This Lunar Beauty



Вот это лунная красавица.

Её красота не имеет исторического пути.

Она полная и ранняя нравится,

затем у неё другие особенности.

С ней был любовник, без сомнения,

но это уже совсем другое.

Это, как сон, охраняет время,

днём оно не находит покоя.

На высоте свои признаки,

пульс сердца меняется тут.

Там преследуют призраки,

потеряешься, они найдут.

Такого не было никогда,

призраки хотят это изменить,

они в своём духе всегда,

пока думаешь о нём, ему быть.

Не может рядом быть любви,

о ней печали не держи,

её взглядом только обними,

сладкое здесь. Тут и живи!



Блюз беженцев
Refugee Blues



В этом городе миллионы душ живут везде,

некоторые в особняках, кто-то в норе,

но тут нет места для нас с милым нигде.

Была и у нас справедливая страна.

Загляни в атлас, она там была,

но мы не можем идти этой дорогой туда.

Тис на погосте в деревне у сарая

весной расцветает, природа такая,

старый паспорт это не может, дорогая.

Консул ударил по столу и произнёс:

«Если нет паспорта, ты официально мёртв».

Но мы живы, мой милый, мы живы ещё.

Пришёл в комитет, предложили сесть на стул

и вежливо попросили зайти в следующем году.

Нам некуда идти сегодня, будем жить на ходу.

Мне показалось, в небе гремел гром.

То был Гитлер над Европой, говорящий: «Все вон».

Мы были все у него на уме, это был он!

Я увидел пуделя в куртке на застёжке,

видел, как дверь открылась кошке,

но они не были немецкими евреями понарошку.

Я шёл лесом, птицы на деревьях сидели,

у них нет политиков, они свободно пели.

Моя дорогая, они не люди и ими не были.

Во сне я видел здание в тысячу этажей,

с тысячей окон и тысячей дверей,

ни одна из них не была ни твоей и ни моей.

Я стоял на равнине среди снега и льда.

Тысячи воинов маршировали туда и сюда.

Моя дорогая, я потерял себя и тебя.



Колыбельная
Lullaby



Прильни ко мне, любовь моя,

на коварной руке поспи,

долго лихорадил огонь тебя,

невинность твоей красоты.

Вдумайся, дитя, это смерть

доказывает эфемерность,

встречай на руках рассвет,

соблюдая закономерность.

Пусть повинность смертельна,

для меня красота совершенна.

Душа и тело не имеет границы,

когда влюблённые вместе лежат,

их терпимые влюблённые лица

обычно в обмороке дрожат.

Видение смерти, посыл Венеры,

сострадания неимоверные,

любовь и надежду хранит вера,

вызывая абстрактное озарение.

Отшельник в горах, на леднике —

плотский экстаз не имеет нигде.

Уверенность и верность настала

с ударом часов полуночи,

словно колокола поднимали безумцы.

Скучный педантичный чей-то крик

каждого фартинга стоимости,

карты предвещают любовных интриг,

надо платить, но с этой ночи

нет шепота, нет мыслей,

поцелуй и взгляд зависли.

Красота в полночь умирает.

Пусть дует ветер рассвета,

сонно наши головы мечтают,

день ожидает шоу и банкета.

Чтобы сердце своё благословить,

надо войти в мир смертных.

Днём лучше жажду утолить,

не дать силам делать жертвы.

Ночи обид позволяют пройти

наблюдения в каждой любви.



Музей изобразительных искусств. Брейгель
Musee des Beaux Arts. Bregel



Старые мастера не ошибались никогда.

Они страдали, им было всё равно,

они не зависели от времени всегда,

даже если кто-то ел, или открывал окно,

или шёл вперёд. Невозможно это позабыть,

как пожилые люди трепетно ожидают крах,

чудесного рождения, которого могло не быть,

а дети, что б не случилось, катались на коньках

на опушке леса или где-то на пруду.

Они никогда не забывали про то,

что муки идут своим чередом, а в углу

всегда есть неприятное место,

где гуляют собаки и лошадь мучительно

царапает о дерево свою спину язвительно.

Например, у Брейгеля в «Икаре» всё обернулось так,

что во время катастрофы пахарь, садовник, рыбак,

возможно, и слышали всплеск, чей-то крик,

но для них это было неважным провалом.

Сияло жгучее солнце, именно в этот миг

исчезали в зелёной пучине ноги Икара.

Вода, изысканный корабль спокоен на волнах,

с которого, должно быть, кто-то и видал,

как с неба падал мальчик. Судьба терпела крах,

который никого не взволновал.



Памяти У. Б. Йейтса
In Memory of W. B. Yeats



Он умер, когда были зимние метели.

Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,

а снег закрыл лицо известных статуй,

и градусник тонул во рту истекших суток.

Мы доверяли и слышали прогноз погоды,

день его смерти был тёмный и холодный,

далёкий от болезни и от скверных слов,

от стаи волков и вечнозелёных лесов.

Речушка текла вдоль набережной.

Плач скорби продолжался набожный.

Смерть поэта скрывалась от его стихов,

то был его последний день, он был таков.

День медсестёр, сплетен и слухов,

все части тела его восстали духом,

пустота заполнила всю площадь рассудка,

безмолвие поглотило окрестностей промежутки.

Потоки чувств текли в поклонников зов,

теперь он разбросан среди ста городов

и полностью отдан незнакомым привязанностям,

чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным

по чужому кодексу совести. Так слова покойника

перевариваются в живых кишках спокойненько,

но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,

где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.

Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,

ведь каждый в клетке самого себя почти обрёл свободу.

Многие будут думать об этом дне,

как каждый думает о своей судьбе.

С любым прогнозом согласимся пригодным.

Его день смерти был мрачным и холодным.



Неизвестный гражданин
The Unknown Citizen

(Этот мраморный монумент
воздвигнут за счёт государства
в честь ХС/07/М/378)



О нём в бюро статистики нашли немного:

он тот, на кого никто не подал жалобы.

Все отчёты о его поведении гласили строго,

что в старомодном смысле он был праведник.

Он служил Большому Сообществу и всегда был годен,

ушёл однажды в отставку, лишь на время войны.

Всю жизнь работал на фабрике, никогда не был уволен

и был доволен своим работодателем, Fudge Motors Inc.

Он не был странным и не разносил заразы.

По мнению психологов, он был даже очень популярен

и заплатил все взносы в наши профсоюзы,

среди друзей любил выпить. Вот такой был парень.

Пресса утверждает, он читал газету каждый день

и реагировал на рекламу во всех отношениях.

Он был полностью застрахован от всех проблем,

лечился, но был здоров без исключений.

Для полноценной жизни и современного успеха

о преимуществах рассрочки он был осведомлён.

Он имел всё необходимое для модного человека:

машину, холодильник, кондиционер и магнитофон.

Общественные исследователи довольны весьма,

что он всегда придерживался правильного мнения:

был мир, он был за мир и воевал, когда была война.

Он был женат, имел несколько детей для населения.

По словам демографа, это было свойственно его поколению.

Учителя сообщают, что он был во всём примерным учеником.

Был ли он свободен? Был ли он счастлив? Вопрос сомнения.

Если бы что-то было не так, мы бы точно услышали о том.



Что это за звук?
O What Is that Sound?



Что за звук волнует слух?

В долине барабанный стук,

это алые родные солдаты.

Идут солдаты, аты-баты.

Что за свет, который вижу

на расстоянии ярко, ясно?

Лишь солнце на их оружии,

как они шагают страстно!

Что они делают со снаряжением?

Что они делают в раннее время?

Это их обычные манёвры в движении

или, может быть, предупреждение?

Почему они сошли с дороги внизу?

Почему вдруг закружились в это время?

Возможно, изменили приказ, и потому

ты сейчас стоишь на коленях.

Почему они не остановились доктора позвать?

Разве они не придержали коней?

Ведь никто из них не ранен, кто может знать,

нет такой силы их сильней.

Куда ты идёшь? Останься со мной тут!

Были клятвы, которые ты дал обманом?

Нет, я обещал любить тебя, но годы идут,

и я должен уйти нежданно.

Сломался замок, открылась дверь,

и ворота скрипят, визжа.

Их ботинки тяжёлые на полу теперь,

у них уже загорелись глаза.



Жертва
Eyes Look into the Well



Взгляд был утерян, опустошён,

слёзы из глаз текли ручьём,

треснула судьба и падала вниз

с зимнего неба, как тихий каприз.

Любовь, её украли и захоронили

под камнем в полночь, на могиле.

Ограбленное сердце умоляло тело

забыть проклятия, что оно терпело.

Лицо краснело от злостного стыда,

сказать стало нечего больше тогда.

Была мерзкая ложь, с которой солдат

использовал и бросил её без утрат.



Похоронный блюз
Funeral Blues



Остановите часы, телефон отключите,

собачке кость бросьте и помолчите.

Без рояля, под барабанный стук

несите гроб, за ним скорбящие идут.

Пусть самолёт над вашей головой

напишет в небесах, что он живой,

а лебедь в бабочку на шее спрячет грусть,

гаишники в перчатках чёрных будут пусть.

Он для меня был север, запад, юг, восток,

моя рабочая неделя, уик-энд и воздуха глоток.

Он был мой полдень, вечер, речь моя и песня.

Я думал, любовь продлится вечно. Ошибся я.

Погасли звёзды, весь небосклон померк,

луна исчезла, не видно солнца фейерверк.

Слей океан, подними в лесу что брошено,

ибо теперь повсюду нет ничего хорошего.



Рыба в спокойном озере
Fish in the Unruffled Lakes



Рыба в спокойном озере

в блестящем цвете роится.

Лебедь в небе морозном

белоснежный кружится.

Лев великий тихо гуляет

по своей саванне невинной.

По закону времени исчезают

лев, лебедь, рыба, иные

на волнах временного отлива.

Мы до последних своих дней

будем рыдать и петь,

пока не свихнётся сознание

и нас дьявол не станет иметь.

И как только доброта иссякнет,

перестанет появляться удача,

а любовь исчезнет для всяких

тех, кто летит, плывёт и скачет.

Оглянись без зависти назад.

Память о безумных фразах

в твисте мимолётно летят,

но ты моя лебединая фаза.

Я счастлив, что нашёл тебя.

Ты мой подарок величия,

этим природа меня наградила.

В этом моя мужская гордость.

Ты ночная прелестная дива,

подарившая мне влюблённость.



Несовместимость
Incompatibility



Вот где-то я лечу, а ты идёшь,

но нет переживаний прежних наших.

Вот дома ты кричишь или орёшь

и крыльями взволнованными машешь.

Всё чуждо в доме каждому жильцу,

тут даже не по себе предметам,

давно гримасы гуляют по лицу,

и все покорно мучаются этим.

И чем же их сейчас соединить:

характером, судьбой детей, деньгами?

Ведь между ними существует нить,

её обычно трудно описать словами.

А пустота души не хочет больше ждать,

и независимо от обязательств в браке

дверной глазок не в состоянии узнать,

когда один к другому движется во мраке.



Логика времени
Kairos and Logos



I
Вокруг гремела риторика времени,

запах известного мира и мебели,

там, где совесть поклонялась эстетике,

осудили то, что совсем не сделали.

В центре большой любви к себе, поверьте,

имперские удовольствия боятся смерти.



В милых стихах тот военный приказ

переносит одержимость на время,

наставлены рога любовных гримас

мальчикам атлетического сложения.

Они боялись смертельного бремени,

обречённые и одержимые временем.



Катионная любовь журчит, как ночной ручей.

Разрушитель городов и дневного порядка

показался слабым доводом в пользу смертей.

Яблоня не может измерить время упадка.

Можно вкусить яблоко, но не быть осуждённым,

чтоб насладиться им, надо быть отрешённым.



Ожиданием смерти все удостоены

и живут ниже собачьего достатка.

Их падшие господа уже приговорены,

оживая внутри умирающего порядка,

вне гражданского мира и белого света.

Жестокие люди ждали момента.



Их утверждения обоснованны и осуждены,

они смерть привлечь не смогли.

Мы все, как в акведуках, обречены.

Они стали свидетелями той самой любви,

что вонзилась метеором времени,

мягкого и вечного для них стремления.



Справедливые, не осуждённые, верные,

они глыбами расселились по свету,

вспыхнув спонтанно во времени

на фоне освещающих смертей эстафету,

и, ненавидя время, пели до смерти без оглядок:

«Пусть любящий приводит их любовь в порядок!»

II
Внезапно мечта превратилась в слово,

там стоял единорог и кричал: «Дитя!»

Она целовала куклы, прощаясь, словно

обнимая верные розы в саду любя.

В дом матери вошла в последний раз,

на цыпочках вышла в лес и в тот же час



оказалась осуждённой и счастливой,

для неё камни расступились без слов.

Воробьи чирикали, ей было дома тоскливо,

дети боялись бури и страшных ветров.

Все дети и матери разных лесов

просили беречь их, как клумбы садов.



Она не забыла, что нет её дома,

где любила её, конечно, мать.

Можно сказать кусту: «Стань лесом снова»

и заставить кукол снова гадать,

когда она задумала слово,

или в маму в саду играть.



Она летала по лесу воробьём,

складывая из камешков дома,

называла дикие розы жнивьём,

выбирая непослушные ветра.

Разговаривала с собой, как с куклой словно,

а чья-то мать знала волшебное слово.



Она приняла землю, как свой сад родной,

пока не появились дети лесов.

Я перестал думать о ней, это ребёнок мой,

розы хмуро смотрели на неё

из клумбы цветов.

Воробьи смеялись, когда она ошибалась в словах.

Ветры кричали: «Мать должна быть матерью на устах».



Испуганный и жестокий, как виноватый ребёнок,

она кричала розам из своего сада,

швыряя камни без слов из потёмок.

Единорог исчез в лесном листопаде.

Обиженной куклой с разными платьями,

она с воробьями улетела в дом её матери.



Да, лес превратился в сад,

она и все потеряли свой дом.

Слову ещё каждый был рад,

дитя есть материнства закон.

III

Когда бы был отец этих вещей,

не случилось бы им судьбу изменить.

Проснувшись однажды утром с правдой ничьей,

он лёг в постель, когда его уже могло и не быть.

На его глазах прочтение лет истекли,

он ощущал свой вес и границы земли.



Можно быть пассивным, постигая истину.

Яркие поверхности вещей в наших глазах,

и красивые девушки, судьбой обиженные,

и матери, и отцы, и дети на их руках.

Он был по его решению женат на этой земле,

чтобы показать страсть в своей судьбе.



Есть веская причина огородить землю,

по-собачьи немая преданность глаз,

там смерть, любовь, бесчестие внемлют,

её произвольные моменты в последний раз.

Нет, он не был отцом своей судьбы,

сила решения вышла из глубины.

Чтобы узнать что-то, надо решить, чего нет,

где болезнь, где ты на этой земле.

Его вызов был представлен судьбе.

Отцу снились говорящие дубы, смотрящие вслед.

Вещи, катастрофы, грехи и стихи

утверждали возможность истины.



Чего ещё ждать от судьбы,

когда он закончил видеть их там,

их образы были беспомощны

и выглядели решительно не по годам.

Его сиротство зияло вместо правды,

как счастливая условность его свадьбы.



Он видел себя глазами изгнанника судьбы,

без отца от которого зависала суть правды.

IV

Замок и корона совсем испарились,

фонтан погрузился в глухую тишину,

какое царство случайно превратилось,

карабкаясь по сломанным лестницам во тьму.

Мы заточены в безбрежных пространствах,

в неопределённых путаницей мытарствах.



Мы должны были перед этим рыдать

и должны были отдать то, что украли.

Даже акробаты ликуют и не могут летать,

бывшие жёны песни тихо пели в печали.

Теперь ты часть искусства в недоумении,

мы в ссоре с собственной жизнью во времени.



Порядок в космическом пространстве,

внешний покой тех далёких событий,

в замешательстве, но в тесном братстве,

уступает место режиму кровопролитий.

Субатомные заливы против жизни и созидания,

с холодным взглядом их вечного молчания.



Где короли, разогнавшие все смуты,

бородатые боги, которые пасли просторы,

купцы, влившие в нашу жизнь золотые горы?

Где великие события и исторические маршруты?

Лавры и язык в безмолвии увядали,

Нимфы и оракулы от людей убежали.



Отдаются эхом в нашей жизни жара и холод.

Мы совесть собственного замешательства,

превращаем вдову молчания в голод,

в плачущих сирот просторного обстоятельства.

Титул упрёка есть доказательство того,

что тишина предполагает нашу жизнь.

Мы не теряемся, а только убегаем от него,

от автора, запутавшегося во лжи.



Мы есть случай нерождённых обещаний,

и наше присутствие требует страданий.

Флора жизни направляет события гражданства

сквозь все безмолвия и все пространства.