тёмный Вавилон

Уходит вырванной страницей               
из длинной книги годовой
ноябрьский день под нож мясницкий,
но ты старания удвой,
ушедших запечатлевая.
Война - забойщик, швайкой ткнёт -
и время, как душа живая,
застынет, чувствуя цейтнот.
Как жить, когда последней пачкой
делиться не с кем - все мертвы?
Ты только руки не испачкай,
не то не сносишь головы
на белом поле полотняном,
где все давно уже равны.
Ну что сказать вавилонянам,
адептам древней старины?
Жируй, осенняя столица,
гуляй, закланная овца!
У здешних жертв такие лица,
что можно воду пить с лица.
И можно резать бесшабашней,
и грабить, зная, что простят,
гордиться выстроенной башней,
не веря в скорый результат -
здесь всё пойдёт золой и пеплом
без всяких "ох", без всяких "ах",
к зиме накинет лёгкий пеплум
колосс на глиняных ногах.
Под белым саваном широким,
никак не спрячешь мёртвых тел,
мясник не сможет стать пророком,
хоть как бы он того хотел.
И в городе испепелённом
найти покой не сможет он...
Не зря назвали Вавилоном,
предзимний тёмный Вавилон.
Овечьи цокают копытца,
трудны дороги к алтарям,
и трудно выжить и не спиться,
копейки жертвуя на храм.
Ловя за звуком шепелявым
намёк сатирика Рамбле
об этом дне, который славим,
и капле водки в хрустале.