Что осталось ещё?

Что осталось ещё? Да, пожалуй, уже ничего,
что бы стоило в столбик затискивать, рифмой равняя.
Всё слабей и прозрачней былое моё волшебство,
всё труднее себя убеждать, что ещё не у края.

Здесь всё чаще дожди и всё реже просвет в  облаках,
в этом городе строк, даже дождь умудряется  ямбом,
оставляя потёки на листиках  черновика,
где корявые строчки, как крыс, разогнать по щелям бы.

Но корявость живуча,  и часто идёт  напролом,
где-то топнет ногой и попросит «Карету!», как Чацкий…
Причешу и приглажу, корявости этой назло,
только строчки всё мчатся, мои неудалые, мчатся…

А куда им, мой свет? Им ведь Вас  всё равно не достичь,
ну и ладно, сложу их теснее на  верхнюю полку.
Написанья процесс, как старение, необратим,
всё идёт, да идёт,  только путь, к сожаленью, не шёлков.

Он скорее сермяжен и колок, естественно, груб,
натирает до крови, усталые, старые ноги…
Дождь играет стаккато по крыше и рвётся из труб,
и стекает рекой по не шёлковой, узкой дороге.