Эстетика дыма

Ступив на сырой пол балкона, на небо смотрю,
пытаюсь увидеть, почувствовать телом зарю.
Опять представляю твой страх. Как же невыносимо.
Пустынная улица видит артиста без грима.

Вдыхая дурман, выдыхаю измученный дым;
тебя не смутило, что я стал сквозь годы другим.
Смакую ошибки, темп жизни, который не задал.
Я злился на мир, когда вместе со мной он не падал.

Неважно совсем. Даже ворох печальных стихов,
чей автор безумен, лукав, потому нездоров,
следа не оставил, увязнув в серебряном пепле.
Пока я мечтал о тебе, мои близкие слепли.

Друзья мне не верят, считая тебя пустотой,
настолько абсурдной, абстрактной, намеренно злой.
Они никогда не увидят тебя, дорогая.
Окурок мой медленно падает вниз, догорая.

Спокойно стою. Изо рта вырывается пар.
Однажды мы станем мерилом супружеских пар.
Цитирую: «Через два года». Писал так в открытке.
Я сбился со счёта, листая былые попытки.

Их слить воедино – получится страшный роман,
способный разрушить, пожалуй, огромный вулкан,
составленный из запятых, предложений и точек.
Я мог бы его написать – ты не любишь мой почерк.

Привык к сигаретам. Подумав, тянусь за второй –
неспешно выходит душа, трансформируясь в рой,
стремясь за последней звездой, поднимается выше.
Однако не вижу её после уровня крыши.

Кончается осень. Уже покрывают снега
дороги и все переезды. Начнётся пурга –
ты можешь замёрзнуть. Ты не по погоде одета.
Ты снова заблудишься и потеряешься где-то.

Приходишь встречать корабли в аметистовый порт,
и лёд там не тает, поскольку тот лёд слишком твёрд.
Ты тоже тверда, иногда – даже часто – жестока.
Луч солнца не выйдет: в тебе не хватает востока.

Ты помнишь, как этой зимой просыпалась война?
Стеклянная пепельница сожалений полна.
Как будто зажав между рёбер взрывную гранату,
ревную тебя к твоему же нелепому брату.

А мама твоя говорила, что ей меня жаль:
являешь собой одновременно сталь и хрусталь.
Смертельно опасна, красива, чиста, неприкрыта.
Глаза твои напоминают мне зелень нефрита.

Желая от завтрашних мыслей тебя уберечь,
стараюсь придумывать поводы для наших встреч,
молчаний, бесед, откровений и даже свиданий.
Любовь превращается в принципы, будучи ранней.

Рассудок пытается память, волнуясь, спасти.
Мне стоило быть терпеливым, упрямым. Прости.
Трусливые сны избегают диванов и спален,
поэтому твой силуэт удалён и туманен.

По счастью я помню детали. Но помню не всё.
Бесплотное время – как мельничное колесо.
Фантазии тянутся тучей к приморскому хладу.
Запомнил твой вязаный свитер, запомнил помаду.

Мне кажется, из миллиона изящных ключиц
я точно узнал бы твою. Вот спасительный шприц
с лекарством. И родинка чёрная посередине
сильнее волнует глаза, чем искусство Гудини.

Позволь аккуратно и нежно коснуться рукой
тебя. Отдаляться не нужно. Останься. Постой.
Приблизиться быстро готов, как бросается кобра с
желанием к жертве, чтоб впитывать кожей твой образ.

Застывший язык ещё чувствует вкус табака,
губами легко выдуваю три серых кружка.
Они беззаботно летят, чтобы встретиться с богом.
Я должен тебе рассказать откровенно о многом.

Надеялся, злился, любил, ненавидел и лгал.
Проигрывал, каялся, с болью смотрел на вокзал.
Устанет выть ветер. Осядет блестящая перхоть.
Писал. Говорил. Теперь же хочу приехать.

Два острова, сцепленных накрепко, и есть материк.
Покуда ты спишь, я тону в океане из книг.
Одно твоё правило – сердце закрыто, но цело.
Ты знаешь, мне хочется, чтобы ты чуть заболела.

Я буду ухаживать, буду полезен, предвзят.
От мысли подобной колени сейчас задрожат.
Краснеют ладони, немеют глазницы. Прохладно.
Пора бы вернуться домой. Позови меня, ладно?