ДНК картины

Художник Цыбин сел на корточки в мастерской.

– О, у этой картины есть ДНК. Она живёт, дышит и готова развиваться. Усложнять свою нейронную сеть и общаться со зрителем!

В мастерской плавали облака, пахло растворителем и масляными красками. Андрей Лучинин, нарисовавший картину, испытывал радостное чувство. Он и сам понимал, что картина удалась. И было неважно, какие использовались слова, чтобы описать эту удачу. Когда сознание зрителя проваливалось в другой мир, в глубину мироздания. И смотрело оттуда на Землю, покрытую лесами, по которой текли реки, похожие на нить. И было всё совершенным и гладким, наполненным смыслом существования.

Художник Цыбин зашёл к Андрею, чтобы попросить у него краски взаймы. Картины его не покупали, считали не от мира сего. Фантазии, фэнтези,  абстракции – неважно, как их назвать! Преграда непонимания была налицо. Она стояла как стена, с местами обвалившейся штукатуркой, из которой торчали кирпичи забот. Какой-то усталости, смешанной с непонятной тоской. Всё было в картине: мастерство, умение удивлять пришедшего на выставку зрителя. Раскрутка имени и умение себя преподать. Но не было чуда, какое случилось у Андрея. И пусть Андрей учился всего лишь на третьем курсе художественно-промышленного училища, пусть. Картина его жила и принимала участие в энергообмене счастливых переживаний Вселенной!

Андрей поделился с Цыбиным красками, напоил чаем и подарил желание творить. Будто взошла на небе звезда, ещё неизвестная науке. И осветила закоулки души художника, уже начинавшие пахнуть сыростью и плесневеть!

Цыбин, идя домой, несколько раз подпрыгнул от радости, заставив пожилую прохожую, шагавшую с опущенной головой, обернуться.

– Вам плохо? – спросила она.

И Цыбин не ответил. Лишь низко поклонился, сняв шляпу с головы. ДНК картины, которую написал Андрей, не содержало слов, необходимых для описания его состояния!

Смеялись улицы и дома. И трубы дымились, как у пароходов. Открылось море, его безоглядная даль, и город плыл как в тумане. Вставало солнце нового дня, и мир озарялся новыми идеями. «Вот так можно рисовать, а можно и так, – думал про себя Цыбин. – А так нельзя, как учат в художественной школе. Впрочем, почему же? Возникнет новое направление, только и всего. Главное, чтобы возникло ДНК, и картина задышала. Наполнилась светом, красотой, и заговорило на языке лирических откровений со зрителем!»

В квартире было холодно и темно. Но Цыбин не стал включать освещения. Темнота хранила беспредельность. Не было стен, предметов быта, компьютера, опутавшего его социальными сетями в последние дни. Не было иконы, изображавшей Николая Угодника, с поднятой для благословения рукой.
Были только звёзды, освещавшие мирозданье. Да ещё ДНК, пульсировавшее огнями в его глубине. ДНК картины, но написанной уже не Андреем, а им самим! Цыбин увидел картину во всей её полноте, словно плывущую в ручье рыбу. И это было главное – увидеть. А написать картину было делом мастерства, в котором не было недостатка!