Жила-была поэтесса

Жила-была поэтесса. Была такою, как все, лишь чуточку лучше или хуже. Ходила из булочной домой по длинной улице, и всё кусала мягкий, податливый хлеб. А в это время ботинки её, сердитые на камень-спотыкач, кричали: бу-бу-бу! Из этого жестикульсету, как у нас в Сибири говорят, и рождался ритм, на который накладывались строчки, слова и даже знаки препинания.

Межзвёздное вещество живёт само по себе, сгорая в огне галактик. Точно так же и поэзия возникает из тайны, мирного сосуществования человека и звёзд. Человек живёт животом, круглосуточной жаждой размножения. Видит сны и прочие события. Всё вокруг него двойное, только сердце одно. И сердце творит Неведомое.
 
Через поэзию мы слушаем мир, его призывы. Слова – лишь ветер, поющий в кустах. Есть поэзия, есть и леса, реки и в них – лягушки. В лесах поют птицы, гудят полчища насекомых. С ритмом человек машина, без ритма – жук-плавунец. Скользит по поверхности мироздания, не умея заглянуть вглубь. А там – самое главное. Вот что такое поэзия, если сказать о ней коротко, почти без слов.

Не есть ли поэзия Святой Дух, пронизывающий всё живое? И так можно говорить! Увидеть религию звёзд, христианство солнечных протуберанцев. И буддизм будет парить в облаках, и мусульманство пахнуть мускатом. И всё сольётся в едином танце и изменит человека. Станет он столпом, частью мироздания. И завершит свою эволюцию в стихах. И станет действительно человеком, а не названием его.

Поэтесса была воспитана книгами, у неё не было отца. А матерью её была школа. И потому выросла она и полюбила букву, которая стала ей всем. И если выдавалось засушливое лето, шла по тропинке в огород.

Солнце рвалось на куски, металось в небе. Превращало фрукты и овощи в солому и сухари. И поэтесса бралась за букву и рыхлила ею, как мотыгой, почву. И влага выходила из пор и творила чудо. Рождала жидкие побеги, от созерцания которых всем становилось хорошо.

Поэтесса жила и в Москве, и в Киеве, пока не встретила войну. Война поломала единство существования. Всё вокруг перевернула, утвердила подошвы на месте голов. Даже названия изменила. Прежде был человек, а теперь стал или русский, или украинец. И нужно было выбирать одно, а другое стараться уничтожить. И тогда возникала правда, творившая историю Земли, в которой не было поэзии.

Русский народ помешан на просторах, украинцы – на Бандере. Национальные комплексы, они как вши. В задницу кусают, а голова защищена. Ничем в неё не пробраться, даже сверлением вглубь. Думает голова, облетая волосьями, и выдаёт окончательный продукт. У поэтессы, родившейся в Киеве, все родственники были украинцы, но думала она по-русски. Это уже не первый случай в литературе. Первый случился с Пушкиным, африканцем, второй – с Гоголем, дальним родственником поэтессы. И долгими зимними вечерами, написав стихи на стене, она чинила карандаши, предназначенные для завтрашнего стихотворения. И рассуждала на такой манер:

«Надо всех мужиков, мыслящих Бандерой, истребить. И если их будет много – пускай. Калийные и фосфорные удобрения нужны, без них сельскому хозяйству не развиться. А на изменившейся почве вырастить новых мужиков, влюблённых в ветер. Людей овсяного сорта, добытчиков пространств. И присоединять новые страны и государства к стенам Кремля. Это и будет коммунизм, его единственно правильное решение. И победа во всемирном масштабе, пускай и неизвестно над чем».

Поэтесса ездила на Донбасс, писала очерки о свободе. Нужно было на что-то жить, покупать хлеб и картошку. Но об искусстве не забывала никогда. Писала стихи на снарядах, летевших в сторону украинцев, на их опасных боках. «Взрывчатка и вдохновение – как сёстры, – думала поэтесса между боями, про себя. И добавляла строку Маяковского «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!» во все соусы и приправы.

К ней приходил Достоевский, пускай и во сне. Доставал из кармана репу, резал её пополам. «Съешь, моя детка, вкуси горечь существования. Мир – дурак, не слушай его. Рифмуй любовь и морковь. Тогда и Отчизна заголубеет, к себе позовёт. И всюду ромашки зацветут, даже в твоих мыслях. И будет брюховность побеждена».

Так и жила в этом мире поэтесса. Тихо и складно, плодя военные стихи. И была никому не нужна, даже солнцу. Днепр грустил, глядя на неё, и Волга не показывала свою рыбу. Жила поэтесса и жила, пока не произошла в её жизни ошибка.

Приехал на фронтовую линию генерал. Влез на танк, обвязался русским флагом и произнёс незарифмованную речь:

– По левую сторону Днепра должны жить русские, по правую – украинцы. Такое распоряжение из Москвы поступило!

Ладно. Пусть будет так.

Но на другой день нации вновь перемешались. Где русский, где украинец, не поймёшь. Вместе чешут языки, едят блины со сметаной.

Поэтесса сидит на камне, льёт живую слезу.

– Это я неправильные стихи написала. Употребила «народ» вместо «русские» и «украинцы». Пойду, перепишу!

Бойцы говорят:

– Пусть так остаётся. Оно вернее – народ.  Когда народ – и войны не надо. Ничего нет, даже спички закончились, а округа – цветёт!

Встали и пошли домой, на свою родину. Русские – в Киев и в Москву, украинцы – следом за ними. Побросали автоматы в Днепр, поклонились солнцу как богу Яриле.

Поэтесса смотрела им вслед глазами, полными удивления. В ней кипела работа, шло переосмысление прожитых лет. Поэтесса пыталась понять, что такое искусство. И каким образом ошибка, связанная с расстановкой словосочетаний, смогла остановить войну.