Имя на поэтической поверке. Анатолий Пчёлкин

  Выдающийся магаданский поэт, Анатолий Александрович Пчёлкин (21. 09. 1939.  станция Рутченково, Донецкая область.– 15. 09. 2002. город Владимир.), автор замечательных поэтических сборников, журналист, переводчик.

 Поэт-романтик, поэт-лирик, Анатолий Пчёлкин, оказал глубокое воздействие на развитие и становление литературы Чукотки и Колымы, всего Дальнего Востока:

       «Заложники Севера»

Сосед мой свихнулся с ума
напьётся до синего дрызга –
«Будь проклята ты, Колыма!» -
за стеной стенает надрывно.

К стене головою прильну,
поддамся печальному строю
и тоже сто граммов приму
и так же надрывно завою:

«Будь проклят, край снега и льда,
где будем лежать мы, нетленны,
куда не идут поезда, откуда не
ходят олени.

Нас тёплые страны не ждут и
тут за людей не считают. Без
нас пароходы идут, без нас
самолёты летают…»

Тут песня утрётся моя
В совсем уж плохие куплеты:
«Будь прокляты эти края, что
Юностью нашей согреты…»

Замолкнет мой певчий сосед
И рявкнет в бетонную стену:
«Кляни лучше местный Совет
Да верхнюю нашу систему, а
Севера хаять не след, не
Трогай заветную тему!

Мы золото рыли в горах, мы
строили, мерзли и мокли. Что
труд наш развеют во прах –
подумать хоть кто-нибудь мог ли?

И те, кто здесь раньше легли,
хоть гордости нашей не знали, -
судьбу свою злую кляли, а вовсе
не край проклинали…»

Я сникну, пристыжен весьма. И
верно: при чём Колыма, что
жизнь так развёрнута крута и что
не хватает ума задуматься где-то,
кому-то, и стих мой, и старая
 песнь, и лента людского потока,
быть может, застрявшего здесь до
очередного потопа?..

Над миром струятся века.
Щемящая мысль у виска торчит,
как «Макаров» на взводе: «Да
брось, не валяй дурака! зато ты
пока не зэка и – вроде бы как
- на свободе…»

Анатолий Александрович Пчёлкин родился на станции Рутченково, Донецкой области, 9 сентября 1939 года, в рабочей семье.
 После окончания десяти классов пошёл работать слесарем-инструментальщиком на Донецком заводе сельхозмашиностроения.
О первых днях работы на заводе, позднее, Анатолий, написал поэму «Инструментальщик»:

        «Инструментальщик»
             (отрывок)
Зубило, напильник,
пробой, вороток,
да плашка. Да метчик.
да друг-молоток –
вот весь инструмент мой
на первых порах.
Я только неделю
хожу в слесарях.
Ещё с меня
в общем-то,
спрос невелик.
Но токарь меня
окликает: «Старик!»
«Покурим, старик!»
Он буквы глотает,
выходит –
          «стручок»,
но я всё равно
благодарен ему.
Мы с токарем  сверстники
и потому
в обед – покупаем
 обед на двоих,
с работы идём
на своих на двоих
и только на танцах
мы в клубе
           втроём.
А впрочем, и здесь
Мы, пожалуй, вдвоём.
Хоть Верка за нами
и закреплена,
но вечно с другими
танцует она,
а мы лишь вздыхаем
да случая ждём
её проводить
и остаться
конечно, вдвоём.
Не с другом остаться,
а с ней!
Но тут она снова
двоих нас умней:
она исчезает
в провале двора
вчера и сегодня –
как позавчера,
«Привет, кавалеры!»
смеётся с крыльца,
и оба мы с другом
линяем с лица.
А утром над нами
Хохочет мехцех:
«Ну что,
          старечки,
               подженились?!»
И смех
«хо-хо» да «ха-ха»
из пролёта в пролёт
за нами вослед.
как на смену
идёт…

  Здесь же, на Донецком заводе машиностроения, будущий поэт, принимал активное участие в деятельности литературного кружка. В 1958 году Анатолия призвали в армию.

  Служил Анатолий Пчёлкин три года в стройбате в посёлке Угольные Копи на Чукотке, через лиман находится город Анадырь.

  После окончания службы, Анатолий Пчёлкин, с 1961 по 2001 год жил и работал на Севере, 40 лет, сначала на Чукотке, затем в Магадане.

 Работал корреспондентом чукотского радио и ряда областных газет, объездил и исходил Чукотку и Колыму, освоил много профессий: был пожарным в Эгвекиноте, инспектором рыбоохраны Иультинской районнной рыбоохраны инспекции Охотскрыбвода – охранял моржовые лежбище на острове Врангеля,-два сезона.

  Работал инспектором управления культуры, собкором областного радио на строительстве Карамкенского и Дукатского горнообагатительного комбината.

 А в июле 1967 года решился на авантюру – поступил рабочим, лотошником, в старательную артель «Спутник», по добыче золота, прииска Бурхала:

       «Старатель»

Год ли, два
мужику до пенсии?
Может срок и того длинней.
Человек гулевой профессии,
вряд ли он доживёт до ней.

Ну а ежели и дотянется –
что сулит она мужику,
если сердце
у полдистанции
остановит на всём скаку?

Жил он в ярости,
жил он в горести,
по тайге вековой кружил,
и отвыкнуть от этой скорости
у него уже
нету сил.

Ах, как ломится дед!
сквозь заросли.
В царство призраков и теней.
Сломя голову-
               вон-
                из старости,
но уже по колено
в ней.

  В 1962 году был принят в Литературный институт имени А. М. Горького. Занимался Анатолий Пчёлкин на семинаре известных поэтов: Н, Сидоренко, А. Межирова, Л. Мартынова, И. Сельвинского.

 Учился Анатолий Александрович, заочно, очень долго, двенадцать лет.

  В начале 1973 года поэт был принят в члены Союза писателей СССР. В 1974 году окончил заочное отделение Литературного института имени А. М. Горького.

  Занимался на семинаре известных поэтов: Николая Сидоренко. Александра Межирова. Леонида Мартынова, Ильи Сельвинского.

  Анатолий Александрович, был участником зонального семинара молодых писателей в Чите в 1965 году, и на V Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве в 1969 году.

  В 1984-2000 годах, поэт Анатолий Пчёлкин, являлся ответственным секретарём Магаданской писательской организации.

  Анатолий Пчёлкин был участником и руководителем многих творческих поэтических семинаров. Для многих он стал тем, кому начинающие авторы доверяли свои первые рассказы и повести, первые стихи.

  Он открывал молодые литературные таланты, хлопотал об издании их книг. Благодаря ему публикации магаданских авторов появлялись в самых разных российских журналах и еженедельниках.

  В 1985 году он был избран в Ревизионную комиссию Союза писателей РСФСР, входил в правление Союза писателей. В 1992 году Анатолию Пчёлкину было присвоено звание заслуженного работника Культуры Российской Федерации.

  Поэт уехал из Магадана во Владимир, по настоянию жены, Людмилы Фёдоровны, на постоянное место жительство, весной 2001 года, за год до ухода из жизни.

  Поэзия Анатолия Пчёлкина пронизана искренней любовью к Северу, людям, живущих в суровых условиях, болью за судьбы людей и страну, переживающую перестроечное время.

  Человек, возглавлявший  16-лет Магаданскую писательскую организацию, здесь, во Владимире, занимал скромную должность литературного сотрудника в газете.

Он, конечно, чувствовал себя очень одиноким во Владимире, но не переходил в местную писательскую организацию из любви к своей, Магаданской.

  Во Владимире занимался журналистикой  в газете «Владимирские ведомости», работал над сборником «Избранное» для «Библиотечки магаданской поэзии».

  Кроме писания своих сокровенных стихов, Анатолий Пчёлкин, занимался переводом стихов немецкого поэта Райнера Марию Рильке (1875-1926).

  В планах у него были новые стихи, новые книги, в том числе он собирался «засесть» за мемуары. Но не выдержало сердце. 15 сентября 2002 года, замечательного поэта Анатолия Александровича Пчёлкина не стало.

 По необъяснимому стечению обстоятельств, будто предчувствуя собственный уход, за день до этого, поэт написал такое четверостишие:

«Кончено всё. Никого не виня,
лучше уж сам осознаю заранее:
Больше никто не услышит меня
ни во Владимире, ни в Магадане»

14.09.2002 год.

  Одиночество похорон. Умер большой русский поэт Анатолий Александрович Пчёлкин, а проводить  его в последний путь пришла маленькая горстка мало знакомых людей.

  Гроб несли молоденькие солдатики… Горько! И эта горечь отзывается. Поэты уходят, остаётся их поэзия. Стихи как завещание: в них голос, мысли, чувства, интонация поэта.

 Творчество Анатолия Александровича Пчёлкина:

  Первые стихи Анатолий Пчёлкин опубликовал в газете «Советская Чукотка» в 1960 году, служа ещё в стройбате, срок трёхлетней службы закончился в 1961 году. Магаданская писательская организация организовалась в 1960 году.

  Сам поэт признавался, что его творческое становление было бы невозможно без наставничества редактора окружной газеты, Бориса Моисеевича Рубина.

Ныне газета «Советская Чукотка, имеет название «Крайний Север».

 Кстати, Чукотку в своей судьбе, Анатолий Пчёлкин, не без основания, называл перевалом надежд и свершений

  Первый сборник стихов Анатолия Пчёлкина «Берег» был выпущен Магаданским книжным издательством в 1965 году. Впоследствии здесь же вышли книги  его стихов:

«От Биллингса до Нольда»-1967, «Свет снега»-1972, «Душа болит»-1979, «»Комната эха»-1983, в издательстве «Молодая гвардия», Москва: «Тринадцать месяцев»-1972,  и «Мёрзлый ветер»-1982 год.

 Анатолий Александрович много времени уделял творчеству молодых авторов из народов Дальнего Востока и Крайнего Севера.

  В его переводе с чукотского вышли книги стихотворений Михаила Вальгирина – «Весёлое лежбище»-1973, и «Хорошо родиться на этой земле»-1981 год, Владимира Тынескина «Олени ждали меня»-1979, Сергея Тыркыгина «Лети, мой день»-1980 год.

  А ещё были переводы стихов Антонины Кымытваль, Валентины Вэкет, Любови Ненянг, Андрея Кривошапкина, Алитета Немтушкина, Николая Курилова – с чукотского, ненецкого, ительменского, эвенского, эвенкийского, юкагирского, уличского.

  Стихи и переводы печатались в журналах: «Новый мир», «Москва», «Смена», «Молодая гвардия», «Донбасс», «Дальний Восток», «Полярная звезда». В газете «Литературная Россия», альманахах «Поэзия», На Севере Дальнем», в коллективных сборниках».

 О своём отношении к поэзии, поэт написал такие, проникновенные строки:

«Поэзия – эхолот,
промер глубины неизвестности.
Приникни ухом к душе
и слушай,
как она бесконечна!..»

  В 2000 году вышла  последняя прижизненная книга поэта «Непогодь», за которую Анатолий Пчёлкин был удостоен звания лауреата и премии межрегионального конкурса, литераторов Севера имени Юрия Рытхэу-2000 года.

  В серии «Библиотечка магаданской поэзии» вышла в 2004 году посмертная книга избранных стихов поэта «Ветер века».

  Поэт Анатолий Пчёлкин был единственным приглашённым от Дальнего Востока поэтом на «Пушкинский бал», который, при его жизни, устраивали во дворцах Москвы и Северной столицы-Санкт-Петербург, для самых тонких поэтов.

  Этот знак внимания расценивался как признание его на литературном олимпе России.

  Поэзию Анатолия Пчёлкина отличают изысканная образность и высокая поэтическая культура.

  Поэту были свойственны эзопов язык, тонкий юмор. Многие сатирические стихи, эпиграммы, он написал под красноречивыми псевдонимами: Корней Чукотских и Весьма Прытков.

  Главные темы творчества – благодарная привязанность к северной земле, её неповторимой природы, размышление о людях, чьи судьбы и отношение к миру определены жизнью на Севере. Чукотку в своей жизни поэт называл перевалом надежд и свершений.

  Критики отмечают у Анатолия Пчёлкина оригинальный поэтический голос, верность идеалам. Он был резок, как в стихах, так и в жизни.

Бескомпромиссный, увлекающийся, он был уверен:

«Полёт души – не благость, а борьба
Добра со злом, прекрасного с уродством…»

  Абсолютное большинство магаданских читателей знают Анатолия Пчёлкина, как Поэта с большой буквы: поэта-романтика, поэта – лирика.

  Стихи Анатолия Пчёлкина, хочется заучивать наизусть, ибо
в них есть и боль, и покаяние и очищающий душу катарсис.

  Жизнь замечательного магаданского поэта, Анатолия Александровича Пчёлкина, продолжается в его стихах, в памяти благодарных читателей и друзей сурового края.

Из поэтического наследия Анатолия Пчёлкина.

       «О, догмы детства моего»

Бывало больно,
хоть реви,
что в жизни мне гордиться нечем,
что в родовой моей крови
никто геройством не отмечен,

что оба деда – кулаки.
отец безграмотен, а мама
прошла девчонкой Соловки
и после долго кулачки
по этой памяти сжимала.

Когда ж отец ушёл на фронт,
он с тыловой своею частью
( и вновь к сыновьему несчастью!)
попал в слепой
бедоворот
он был в плену.
Но тем, что выжил, -
и окрылив, он обездвижил
под сердцем сына долгий стон.

И этот стон от всех скрывал,
тебя я рвал, душа живая,
но глубже в плоть
вгрызался он.

А бате было
тридцать восемь.
А сын упрям. И что ни день –
с войны вернувшийся ремень
колесовал, чересполосил
мой худобедренный
«пельмень».
За двойку по литературе,
за дурь молчанья, за ответ,
за то, что вредным по натуре
явился я
на этот свет.

Он повторял: «Учись добру.
Не будешь – уши надеру!..»

А я б ему не то, что уши –
без слова голову б отдал,
чтоб только меченную душу
огонь тщеславья
не снедал…

И вырос я.
И в жизнь умчался.
Скучал отец. А я стучался
в леса и воды, в стены скал,
в сердец людских свиное сало.
И растерял уже не мало.
но я не подвига искал –
душа прощения искала
и очищенья.
           От чего?..
О, догмы
детства моего!

       «Станция»

Нежно, светло и горько
в памяти оживёт
станция Рутченковка,
послевоенный год.
Карточки. Голод. Холод.
Горе да лебеда.
Мимо окон
         гремят и гремят куда-то
длинные поезда.
Повезло, что разбили фрица,
что вернулся домой отец,
что он мамой моей гордится.
повезло и в том, наконец,
что ушастый
худой птенец
с новой силой заставил биться
клетку каждую
двух сердец.
А вдоль станции
             Рутченковка –
поезда,
словно санки с горы,
с залихватским свистом летят,
и, не ведая о Чукотке,
вслед гудкам их
               мои погодки
безмятежно пока
               глядят.

     «Народу, пьющему в кустах»

Да пьём. И если нас бранят –
молчим: и повод есть, и право, и
правда в том, что водка – яд. Хоть
ясно, что и жизнь – отрава.

Просравшим Родины плацдарм
своим и пришлым Бумбарашам,
с клеймом на джинсах «хомо рашен»
к пятидесяти годам
уж нам ни йод, ни яд не страшен.

Проснусь порою по утру: душа
темна, а мозг пылает. Две-три
извилины протру – авось! –
до вечера хватает.

Уж так действительность проста.
пуста, пошла и безобразна, что
отворять пред ней уста ни смысла
нету, ни соблазна.

Сквозь зубы сплюнь и разотри.
Смотри, как рвут страну собаки:
оставшиеся – изнутри, отъехавшие –
из-за балки.

А кто при звёздах, кто в крестах, кто
от какого партбилета, - народу,
пьющему в кустах, уж и не чхать,
а класть на это!

     «Золото на ковриках лежало…»

Золото на ковриках лежало.
Солнышко в нём тусклое  дрожало.
Мелкий дождик сеялся из туч.
До смерти усталые мужчины,
мы смотреть на эти золотины
не могли без ненависти. Ключ

на котором, бились мы полгода,
не открыл нам клада и колода,
в сущности, опять была пуста,
между тем как дерзкий этот ключик
назывался – чёрт! – одним их лучших
слов геологических – Мечта.

Золото (не больше килограмма)
знать не знало, что такое драма,
унывать не видело причин.
А на небе солнышко играло.
И надменно радуга взирала
на уставших до смерти мужчин.

Промокли. Устали. Остыли.
Ввалились -  и лёд на усах.
Кровавые мальчики
медленно плыли
в слипающихся
           глазах.

Минуту-другую курили,
телами вбирая зной,
слушая посвист
              вселенской пыли
за дощатой стеной.

Вповалку, вразброс, валетом,
в обнимку, спиной к спине –
легли. И я видел во сне,
что сплю я
и хочется мне
в городе гулком,
              большом и светлом
спать
       при раскрытом
                окне.

       «Жизнь, тайга, тоска, досада…»

Жили строго, небогато
на события. Зато
мыли золото,
и плата
причиталась нам за то
то морозцем, то пургою,
то урезанным пайком,
то поломкою какою,
ну а чаще –
            матюком.

Приисковое начальство
(что ни прыщ, а то ж – глава!),
выезжая к нам не часто,
не скупились на слова.

Но чего там? –
               жизнью биты,
тёрты, мяты – ай – люля! –
на словесные кульбиты
не копили мы обиды,
в душах зла
не берегли.

Но и злостному фразёру
не заглядывали в рот.
В части должного отпору
получал он тут же
фору
этажей на семь вперёд.

Словом,
в меру простоваты,
а и дошлые подчас,
граматёшкой не кичились,
всё, чем были мы богаты,
 полагаю было
в нас.

Жили ветрено, сурово,
не ища судьбы иной:
день до вечера и снова
день до вечера
и вновь

окаянная работа,
нескончанные дела.
Это лишь в стихах поэта
встретишь «сладкий запах пота»,
в нас же «сладость» эта что-то
радость вызвать не могла.

Не звала и к состраданью.
Жизнь как жизнь
и труд как труд.
Строг таёжный институт:
кто пришёл не по призванью,
сам поймёт, что к проживанью
он, увы,
не годен тут.

И ни злости, ни обиды.
Брак без молний и громов.
Не по сердцу наши виды –
на отъезд не надо визы –
прощевай
и будь здоров.

Пятерню протянешь – тиснем,
вздох – разделим пополам,
дёру дашь –
          и вслед не свистнем,
потому как нашим мыслям
печься впору лишь о высшем,
наивысшем слове план:
                план!

Ох ты, вкрадчивое слово
с буквой «л» у позвонка!
В нём и кротость рыболова
перед ленью поплавка,
и тревога рыбака.
пред угрозою пролова
беззащитного пока.

В нём приказ и убежденье,
и предвиденье, и дым,
беды, радости и бденья,
и победы, и паденья
и звена, и учрежденья,
безраздельно
            слитых с ним.

Слово ладное, скупое,
хоть гляди его на свет:
лишней букве
места нет.

«Нужен план!» - звучит порою,
как в бою команда: «к бою!»
И уж тут, готов иль нет, -
всякий бред – себе во вред.
Поворачивайся к строю,
чтоб он выдохнул с тобою:
 -Будет план! –
один ответ.

Ну а там –
хоть с неба камни.
Слова дал – держи его! –
головой, спиной, руками,
мощью ль духа самого,
слитной силой коллектива,
персональной ли кишкой,
хороша ли перспектива
или нету никакой, -

изворачивайся, думой,
 бей во все колокола.
Бойся только,
чтобы дутой
цифра плана не была.

Золотой песок – не гравий,
тут за всё один ответ:
грамм исчезнет в килограмме –
лагеря не за горами, -
вот тебе и
… надцать лет!

 - А случалось, ли?
 - А как же!
Очень даже сколько хошь.
Были кражи. И пропажи.
И того, пожалуй, гаже.
Мир людей,
он чем хорош?

Что ни личность – то загадка,
что ни рожа – свой покрой.
Два ума – уже и схватка,
две натуры –
смертный бой.

А в дремучем коллективе
на три дюжины персон
жалкий клоп и тот в активе,
мал-то мал,
да жалит он.

И ворочается масса
от укусов и обид,
каждый – личность,
каждый – маска,
идиот – а индивид.

Но я хват,
и сын раззявин
чтят, затёртое до дыр:
«Жизнь – тайга,
медведь – хозяин
и Медведев – бригадир!»

Жизнь – тайга
сама собою,
а в тайге – вдвойне тайга.
Ты к ней с болью и любовью,
а она всё сучья к бою
подготовила. Строга,

и не с виду, а по сути,
не в ветвях, а до корней.
Кто хлебнул таёжной жути –
уважительнее к ней.

Кто прошёл тайгу навылет
или прожил в ней хоть год,
из неё подранком выйдет,
но опять в неё пойдёт.

Где закон?
А нет закона.
Есть душевная струна.
Не до звона, а до стона
перетянута она.

В баньке русской не отпарить,
водкой злостной не залить.
Неуступчивая память
будет радовать
и злить,

насмехаться и тревожить,
и отпугивать – а звать.
Одного она не может
на полатях почивать.

Не один таёжник старый.
распрощавшийся с тайгой,
под гитару, без гитары
исходил по ней тоской –

не наигранно-ребячьей,
патетически - слюной,
а тоской могучей,
зрячей,
убелённой сединой.

Почему? А сам не знаю.
Оттого? А не скажу, -
то слезу по ней роняю,
то с ума по ней
схожу,

и, не склонен к сантиментам,
сам досадую подчас,
что одно признанье в этом
общим как бы
стало местом.
краткой фразой
напоказ…

       «Шквальный ветер…»

Шквальный ветер. Мокрый снег. Ни фонаря.
Провожаем ночь на третье сентября.
Нету плана. Завалили годовой.
Ну а главное – зима над головой.

Налетела, навалилась, налегла,
Планы спутала, надежды замела.
И пишу я. И качаю головой
Над блокнотом в снеговерти круговой.

Я пишу, а буквы плачут – снег идёт.
Буквы плачут. Снег валит. А я пишу.
Отвалюсь спиной к лесине, долго на руки дышу
и гляжу, как пар сквозь пальцы улетает в небосвод.

Точно так, поди, и время – день за днём, из года в год,
между пальцев человеческих течёт себе, течёт,
не догонишь, не воротишь и не стиснешь в кулаке –
оно пляшет и смеётся, словно пламя в котелке.

Оно пляшет и сгорает. В мире так заведено:
время памяти не знает – мимолётное оно.
Человек же, хоть не вечен и размерами смешон –
даром памяти увенчан, с её далью обручён.

Догорает костерок мой.
Двадцать лет и двадцать зим.
И я думаю с уныньем: «Увы,
не согреть мне эту землю
ни дыханием своим,
ни словами
человеческой любви…»

       «Б. А. Слуцкий»

Борис Абрамович Слуцкий
большой был поэт. Русский.
Скор на слово, но глубок
мыслью, умом, чувством,
а уж владел искусством
слова, как полубог.

Не говорил на идиш,
предпочитал наш,
в который, как в град Китеж,
поверишь – уж не отринешь,
забвению не предашь.

Словом
язык русский
ценил иудей Слуцкий,
душу его впитав.
Не горожу версий.
Слуцкий – поэт советский, -
гвардии капитан.

В память о капитане
перечитать изволь
«Лошади в океане».
Лошади в океане –
общая наша
боль.

Своей матери, Евдокии Ивановне, Анатолий Александрович посвятил стихотворение:

       «Мамино зрение»

Стареет мама. Нет её вины,
что тают силы и слабеет зренье.
Вольна душа, да руки не вольны,
Душевного не прибывает рвенья.

«Такое время, - говорит, - сынок.
Ведь что ни царь – семь пятниц на неделе,
а что ни вождь – наглядный всем урок.
Вот мы свои глаза
И проглядели…»

Что мудрость ей
в оплату страшных лет,
в перерасчёт за боли и утраты?
У времени обратной силы нет,
ну, а страна…
Была ли к ней добра ты?

Когда она бежала с Соловков
и корками арбузными питалась –
кричала жуть со дна её зрачков.
Тень жизни той
в них по сей день осталась.

Когда красноармейские войска
её – с детьми! – оставили под немцем,
ты думала ль, как участь их горька?
Ведь страшно. И обида велика.
И нет заступы. И кормиться нечем.

А что послевоенное житьё? –
шитьё сплошное при лампадном свете.
Всего и свету в жизни у неё:
вернулся муж,
остались живы дети.

Мы именитых ищем ей врачей.
Но имена суть дела не меняют,
когда в глазах
               так много сволочей.
стоят, стоят.
Свет белый заслоняют.

       ***

Верил Сталину. Верил Хрущёву.
И льстецам, и хулителям их.
Эту веру считал за основу
Правоверных позиций своих.

И когда респектабельный Брежнев,
сдвинув брови, расправивши грудь,
слово вымолвил, -
                батюшки, грешен!
и в него я поверил чуть-чуть.

Орденскими блистая блинами,
вот и он обронил удила,
не оставив печали меж нами,
но и нам – ни двора, ни кола.

Очи долу пред сыном вперяю,
но, опять доверяюсь добру,
одобряю я всё,
               Одобряю…
А не грех ли на совесть
                беру?

21 сентября 1987 года.

P.S.
Примечание:

  Многие поэты, в советское время, мечтали, чтобы выдающийся поэт-пародист Александр Иванов (1936-1996), написал на них эпиграмму. Замечательный, поэт-шестидесятник, Анатолий Пчёлкин, такой, желанной, чести удостоился.

       «Мы с Платоном»

«Для счастья людям нужно очень мало,
глоток любви, сто граммов идеала…»
«Платон мне друг,
а истина… чревата…
Пить иль не пить противоречья ад?..»
Анатолий Пчёлкин.

Глаза однажды разлепив со стоном,
решили счастья мы испить с Платоном.
Платон мне друг, но истина дороже…
В чём истина – видать по нашим рожам…
Для счастья людям нужно очень мало:
мы взяли по сто граммов идеала
(любой поймёт, что это для начала),
но нам с Платоном сразу полегчало.

Сказав, как мы друг друга уважаем,
сидим с Платоном м соображаем.
Платон мне говорит: «Для счастья мало,
возьми ещё по рюмке идеала!»
Потом ещё по двести попросили
и всё противоречьем закусили.

Потом опять нам показалось мало
мы нахлебались счастья до отвала.
И, задремав в обнимку, словно с братом,
Платон во сне назвал меня Сократом.

 *По электронному адресу: «Анатолий Пчёлкин. Стихи. Ленинградский геофизик», у поэта с большой  буквы, Анатолия Александровича Пчёлкина, есть четыре книги:

 «Глубина вздоха»-1989, Магадан.
 «Комната эха»-1989, Магадан.
 «Мёрзлый ветер»-1982, Москва.
 «Непогодь»-2000, Магадан.

  Любую из этих книг можно открыть, читать многочисленные, отменные стихотворения, магаданского романтика, поэта-шестидесятника, Анатолия Пчёлкина.

У меня ещё можно прочитать, на странице, про другого  самобытного, талантливого поэта, с Магадана, Альберта Адамов (1938-1985), по  адресу: «Имя на поэтической поверке. Альберт Адамов». Он также достойный поэт Чукотского края.