Речь, музыка и немного смерти

Падам


Я люблю и, ergo, существую.
Ошибался дяденька Декарт.
Мы прочертим новую кривую.
Выколем на коже древних карт.

Нелегко писать на человеке.
По-другому стоит ли писать?
Раз! — кинжалы выхватят абреки.
Два! — абреков выкосит коса.

Проститутка киевская осень
Слишком щедро делится собой.
Незаметно выручали осы,
Принимая жизнь за вечный бой.

Пожалеть — глагол от слова жало.
А любить — от способа жалеть.
Мне догадка крепко сердце сжала.
Обожгла, как новенькая плеть.

Я люблю — и я тебя узнаю.
Кто ты есть и как тебя зовут.
Надо лишь поддаться силам сна и
Умереть на несколько минут.

Я услышу: ты это серьёзно?
И другие главные слова.
Да, закон внутри и в небе звёзды.
Но гудит, как бронза, голова.

Не любил бы и не знал бы горя.
Вот его-то я и не отдам.
Истина не станет с нами спорить.
Лишь споёт: падам, падам, падам...



Сцены у подъезда


Мой друг неожиданно стал гитаристом.
Он знает, как петь, и куда он идёт.
И чем-то возвышенным, дальним и чистым
Теперь от него несёт.

Пожалуйста, дети, не трогайте струны.
По ним протекает убийственный ток.
Он выжжет печёнку и выкрошит зубы.
Не пейте любви кипяток.

Привычно махали рабочие ломом.
Шпана отвечала гитарой в башку.
И всё это было под дедовым домом —
На тонкую дрались кишку.

А после с ментами судили, рядили.
Врачи бинтовали и тех, и других.
И не было больших и лучших идиллий,
Весёлых и недорогих.

*

А кто-то, однажды застряв в туалете,
Решился на стенке про то написать.
Мы были разумные, добрые дети.
И всё мы хотели знать.



Вокзальный ресторан


Дай мне пороха сухого,
Перца, вольтову дугу.
Подвела опять подкова,
Прямо в самую пургу.

На буранном полустанке
Обустроили вокзал.
Вот бы взять в аренду танки
И бесстыжие глаза…

Не найти пути.
Некуда идти.

При отсутствии сигнала
И разряде батарей
Светит месяц вполнакала
Желтым светом фонарей.

По весне оттает тело,
Загуляет червячок.
Всё, что пело, улетело
Сквозь расширенный зрачок.

Если повезёт,
Кто-нибудь найдёт.



Если


Если бы Пушкину слово изменило,
Вот тогда, наверное, он был бы удивлён.
Если б муза страстная оказалась… м и л о й,
Александр Сергеич был бы уязвлён.

А жена — что жена? Всем всегда она нужна.
Но мерзавцу всё же нужно дать по роже.

Если бы Пушкину время изменило
И однажды в полдень понеслось назад
К юности и детству, отменив, что было,
Александр Сергеич встал бы как гроза.

Ну а так, из-за жён, кто бывает напряжён?
Сколько раз стрелялся — и тут не растерялся.

Если бы Пушкина родина забыла,
Он тогда б решительно горевал и сник.
То была бы Сашкина верная могила.
Пересох волшебный Сашенькин родник.

Только вот перед царём все мы встанем и умрём.
Не для иностранцев мы танцуем танцы.

Если бы Наталья, если бы не талия,
Чёрный локон на глаза, сердца тайная слеза,
Если бы не порох душ, брызги крови на картуш,
На ладонях, на губах, кремень, искра —
И бабах...



Пар над водой


По реке плывёт окурок,
Сам не ведая куда.
Слуха нет — поёт придурок
И не ведает стыда.

Нас с собой не взяли боги
На рыбалку и разбой.
Раз в неделю моем ноги
И не слушаем отбой.

Лето, лето — как ракета.
Сыплет искрами, горя.
Взросло курит сигарету
И мечтает про моря.

Только озеро и речка.
Только спички, холодок.
Йод закончился в аптечке.
Тянет сквозь туман гудок.

Где-то вечность пролетела.
И, зажмурившись, до ста
Досчитала, поседела.
Одуванчик старым стал.



Соло


Некрасивый гитарист повернулся в полупрофиль.
А пройдёт минуты две — и его уже не вспомнить.
Он, как многие, уйдёт зарабатывать, он профи,
Принимает всё всерьёз и глотает на ночь омник...

Только соло режет, крутит, путешествуя сквозь ночь.
Барабаны глушат бубен, ночь пытаясь превозмочь.

Зарывается баян. Захлебнулся, как подлодка.
На потёртые меха капнул пот и задымился.
И в колонках гул пошёл от неведомой наводки.
Бросил баянист играть, сел и медленно напился.

И только соло режет ночь, и трубач кусает губы.
И слетаются к нему все другие в мире трубы.



Речь


Молчала речь, мой русский переводчик.
Глядела в небо — синюю пургу.
И на равнинах долгой звёздной ночи
Писала снегом: завтра я смогу.

Смогу нести любви несносной слово.
Любви ко всем и, словом, ко всему.
Год високосный, трёпаный, не новый,
Катился прочь, в сияющую тьму.

О, груз минут минувших, бывших жизней.
Он тяготит, как прошлая любовь.
Но, речь моя, ты, к счастью, не капризна.
Не морщишь лоб, не выгибаешь бровь.

Нет, я не дам уйти, безвестно сгинуть
Тому, что будет, что скребётся в дверь.
Оно, конечно, мне сломает спину.
Оно — весёлый, непокорный зверь.

Да я и сам не очень-то спокоен.
Хотя на вид устойчив, как скала.
Грядущих войн я неизвестный воин.
Я скальд труда и скальдов аксакал.

Мои друзья, идущие сквозь время,
Одной ногой уже на небесах.
И мой отец, оставивший деревню,
В ней закопал слепой крестьянский страх.

Мне хватит сил и глупого задора,
Шагнуть туда, откуда не уйти.
Гляди: нет стен, дверей и коридоров.
Открыты все воздушные пути.

И, слава Богу, что не иероглиф
Мне свыше дан, а русский алфавит.
Морозно как. Мы все слегка продрогли.
Но речь горит, как чистый аквавит.